И последним, что почувствовал техник, прежде чем его покинула жизнь, — волна бескрайней благодарности серпу в алой мантии.
— Я прощаю тебя за то, что ты пыталась меня остановить, — сказал Годдард серпу Рэнд, когда они в лимузине отъезжали от стадиона. — Но я удивлен, Айн, что именно ты, из всех серпов, дрогнула, когда дело дошло до прополки.
Айн могла ответить ему миллионом слов, но придержала язык. Роуэн был забыт, потерявшись на фоне более масштабного деяния. Прошел слух, что кто-то видел, как он покидал стадион в сопровождении серпа Трэвиса и группы других техасских серпов. Она могла бы обвинить их в происшедшем, но кого это обманет? Именно она подсказала Годдарду представить отсутствие Роуэна как часть более значительного замысла. Ей и в голову не приходило, что Годдард повернет ее предложение таким образом.
— Получилось не то мероприятие, которого я хотел, но ведь редко когда все складывается, как было задумано, — заметил Годдард с тем спокойным и сосредоточенным видом, c каким обсуждают только что просмотренный театральный спектакль. — И даже если так, этот день дал нам преимущество.
Рэнд недоверчиво взглянула на него.
— Каким образом? Из чего ты сделал такой вывод?
— Разве это не очевидно? — И когда она не ответила, Годдард пояснил с тем отточенным красноречием, которым был знаменит: — Страх, Айн. Страх — любимый отец уважения. Рядовые граждане должны знать свое место. Должны понимать, где проходит черта, которую им не позволено переступать. Теперь, когда Грозоблако их покинуло, необходима твердая рука, обеспечивающая обществу стабильность. Устанавливающая четкие границы. Они будут боготворить меня и всех моих серпов и больше никогда не посмеют нарушить правила. — Он поразмыслил над этими доводами, придуманными для собственного успокоения, и одобрительно кивнул самому себе. — Все хорошо, Айн. Все хорошо.
Но серп Рэнд знала: отныне и впредь ничего хорошего ждать не стоит.
Часть 4●Наш единственный инструмент
Завет Набата
К свистам, этим ханжам, затеявшим неправедную войну, Набат испытывал омерзение. Он обрушивался на них, сопровождаемый яростным хлопаньем миллионов крыльев и раскатами Грома в небесах. Строптивых он повергал на землю, те, кто падал на колени, обретали спасение. А затем он оставлял их, уносясь пернатой бурей в успокоившиеся небеса. Возрадуемся же!
Набат был не только существом телесным — он властвовал над плотью. Он мог превратиться в любое создание или во множество созданий сразу. Этот стих иллюстрирует его способность превращаться в огромную стаю птиц — по большей части орлов, соколов или сов. Грациозных. Благородных. Мудрых. А также внушающих страх и почтение. Существ, олицетворявших все то, что составляло сущность Набата.
Вечная проблема Симфония состоит в его непоследовательности. Он рассматривает вещи, как ему заблагорассудится, — то в их символическом звучании, то в буквальном. И поэтому его интерпретации более причудливы, чем мудры. Весьма возможно, что Набат мог превращаться в стаю птиц, но почему бы не предположить, что он, скорее всего, попросту обладал мистической способностью летать, как те закутанные в мантии персонажи, которых мы видим на страницах старинных графических романов?
32 ● Зловещая ось
Колокола собора в Евроскандии, регулярно отбивавшие часы почти тысячу лет, замолчали. Их сорвали, раскурочили и расплавили в наскоро сооруженном горне. Великолепный концертный зал в том же регионе подвергся нападению прямо во время концерта. К ужасу публики, сцену заполонили тонисты и принялись крушить инструменты: маленькие просто ломали руками, большие рубили топорами.
«Ваши голоса звучат музыкой для моих ушей», — сказал как-то Набат. А это значило, что всякая другая музыка должна замолчать.
Эти экстремистские секты в своем религиозном рвении ощутили насущную потребность навязать миру свои верования. На свете не существовало двух одинаковых свистовских сект. Каждая придерживалась своих, только ей присущих заблуждений, каждая по-своему извращала высказывания Набата, а их интерпретации тонистской доктрины внушали страх. Единственное, что у них было общего, — это склонность к насилию и нетерпимость, включая нетерпимость к другим тонистам, ибо любая секта, чьи верования хоть чуть-чуть отклонялись от их собственных, считалась отступнической.
До того как Грозовое Облако замолчало, никаких свистов не было. Да, секты фанатиков существовали, но Облако и агенты Нимбуса умели их обуздать. Насилие недопустимо! — провозглашали они.
Но как только все люди стали негодными и Грозовое Облако больше не могло с ними разговаривать, повсюду начали вспыхивать очаги воспаления.
В старинных городах Евроскандии группы взбесившихся свистов разжигали на площадях костры из роялей, виолончелей и гитар; и хотя блюстители порядка каждый раз арестовывали виновников, свисты не останавливались. Публика надеялась, что Грозовое Облако, пусть и немое, все же заместит личности этих злодеев чем-то более симпатичным и несклонным к насилию. Но это можно было трактовать как нарушение свободы вероисповедания. Вот почему свистов задерживали, принуждали возместить стоимость испорченных инструментов и отпускали, а те тут же принимались за прежнее.
Если бы Грозовое Облако могло разговаривать, оно, возможно, сказало бы, что свисты оказывают обществу услугу — например, ломая музыкальные инструменты, они задают работу мастерам, изготавливающим их. Но даже Грозоблаку их выходки стали поперек горла.
Набат явился евроскандийским свистам, когда те готовились развалить очередной концертный зал.
Свисты были убеждены, что перед ними самозванец, ибо Набат, павший от руки серпа, стал мучеником. Догматы тонизма не признавали воскресения, и поэтому фанатики отнеслись к пришельцу скептически.
— Бросьте оружие и падите на колени! — потребовал самозванец.
Свисты не вняли.
— Тон и Гром оскорблены вашими действиями. Я тоже. БРОСЬТЕ ОРУЖИЕ И ПАДИТЕ НА КОЛЕНИ!
Но свисты все равно не послушались. Один из них бросился вперед, что-то крича на древнем языке этого региона, который теперь мало кто понимал.
Из маленькой свиты самозванца выдвинулся серп в джинсовой мантии, схватил наглеца и бросил на землю. Свист, помятый и окровавленный, уполз на карачках.
— Еще не поздно раскаяться! — прогремел самозваный Набат. — Тон, Гром и я простим вас, если вы откажетесь от пути разрушения и будете служить нам мирно.
Двери концертного зала за спиной Набата притягивали к себе взгляды свистов. Эх, цель так близка, но… в этом молодом человеке было нечто такое, что заставляло слушаться его. Нечто… божественное.
А он продолжал:
— Я подам вам знак от Грозового Облака, с которым из всех людей разговариваю только я и перед которым только я один могу за вас заступиться.
Он широко развел руки и… И с небес спустились птицы. Горлицы. Сотни горлиц налетели со всех сторон, словно только этого и ждали под крышами всех городских строений. Птицы садились на руки, плечи, голову Набата, пока его совсем не стало видно. Горлицы покрывали его с головы до ног, их тельца и крылья образовали вокруг него что-то вроде защитного кокона, брони серо-коричневого цвета. Крылья неистово хлопали, трепетали встопорщенные перья… Свисты сразу поняли, на что это похоже.
Вместо Набата перед ними предстала штормовая туча. Клубящееся яростью Грозовое Облако.
И тут птицы вдруг разлетелись кто куда и растворились в таинственных уголках города, откуда только что появились.
Стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь затихающими хлопками крыльев. И в этой тишине Набат проговорил еле слышно, почти прошептал:
— А теперь бросьте оружие и опуститесь на колени.
И они повиновались.
Оказалось, что быть мертвым пророком значительно удобнее, чем живым.
Если ты мертв, тебе не приходится днями напролет вести нудные беседы с разнообразными просителями. Ты свободен идти куда хочешь, когда хочешь и, что важнее, — туда, где ты действительно нужен. Но самое главное — никто не пытается тебя убить.
Грейсон Толливер пришел к заключению, что мертвое состояние значительное полезнее для мира в его душе, чем живое.
После своей публично объявленной кончины Грейсон провел два года в странствиях по свету, пытаясь обуздать секты свистов, выраставшие повсюду как грибы после дождя. Он и его окружение путешествовали со всей возможной скромностью. Общественные поезда, коммерческие перелеты. Грейсон ни разу не надел свое вышитое оплечье и пурпурную тунику. Чтобы остаться неузнанными, все они носили грубые, унылые рясы тонистов. Никто не приставал к ним с вопросами из опасения услышать тонистскую религиозную ахинею. Большинство людей отводили глаза.
Конечно, если бы решал курат Мендоса, они бы путешествовали на частном самолете с вертикальным взлетом-посадкой, чтобы Набат сваливался на свистов прямо с неба, как настоящий бог из машины. Но Грейсон, который считал, что в мире и так слишком много лицемерия, запретил весь этот пафос.
— Предполагается, что тонистам чуждо все материальное, — сказал он Мендосе.
— Серпам вообще-то тоже, — заметил тот. — И что из этого вышло?
Как бы там ни было, демократией в их узком кругу и не пахло. Слова Набата были законом для всех, даже для тех, кто с ним не согласен.
Сестра Астрид встала на сторону Грейсона.
— Думаю, ты правильно делаешь, что сопротивляешься этому выпендрежу, — сказала она. — И думаю, Грозовое Облако согласно.
— У Грозового Облака нет мнения на этот счет, если мы добираемся туда, куда нам нужно, вовремя, — сообщил он Астрид. Впрочем, он подозревал, что Облако перекраивает маршруты поездов и самолетов, чтобы ускорить их прибытие. Грейсон предположил, что если бы Набат решил странствовать по миру на мулах, Грозоблако придумало бы, как обеспечить путешественникам самых быстроходных мулов.