— Может, попробуем установить столбы в ямы как есть? — предложил Иван Третьяк. — Мылец все равно потянет столб в глубину. Попробуем?..
Богдан поднялся с кочки, взял шест. Все внимательно следили за ним. Он подошел к яме и опустил в нее шест.
— Попробуем, дно твердое. — Богдан обвел глазами бригаду, будто оценивая каждого. — Другого варианта у нас нет. Начнем…
Первый столб опустили в яму удачно. Быстренько набросали земли вокруг, утрамбовали. Федор осторожно нажал на столб — тот немного наклонился, но устоял. Федор от радости хотел залезть на него, но удержал Богдан. И Федору стало неудобно от того, что повел себя как мальчишка.
Монтажники почти не разговаривали, работали рьяно. Не выдержал Яков: «Зачем такая скорость? Или не успеем?» Остальные будто не слышали этих слов.
— Раз-два! — командовал Богдан. — Взяли, понесли!
Пройдет время, и ребята будут вспоминать, как под дождями столб за столбом росла линия. Трудное и плохое не останется в памяти. Память сохранит в своих тайниках великую силу товарищества.
Город был километрах в двадцати, не более. Он тянул ребят к себе, будто магнит. Уже не раз говорили, что надо всем поехать туда на выходной, отдохнуть по-человечески. Вчера Яков отутюжил свои голубые штаны. В бане вся бригада с криком и шутками навела марафет. От пара и чистой воды Богдан помолодел, а когда Макарчук побрил его, то на вид ему стало лет двадцать пять.
Но никто не подумал, что может пойти дождь, который изменит все планы. Наконец небо очистилось от туч, и капельки воды заискрились под солнечными лучами на траве, кустах, листьях деревьев. Богдан скомандовал выходить на работу.
— Значит, Яков, поедем в город? — В глазах Ивана Третьяка прыгали веселые чертики.
— Как хочешь. — У Якова, наверное, нет настроения говорить. Да что там, представлял себя на улицах города, в кинотеатре, а вместо этого опять болото, ямы и тяжелые мокрые столбы.
— Ослабел цыпленок, — захохотал Богдан. — Перекур!
Сели ребята на сухом месте и стали вспоминать разные прибаутки, анекдоты.
— Помню, как вели мы линию с Кардашем в тайге. Это была работа. Вот такие сосны росли! — Богдан широко раскинул руки, показывая, какие толстые были деревья. — Мы делали под линию просеку…
— С каким Кардашем? — спросил Федор.
— С начальником управления, — нехотя ответил Богдан. — В то лето стояла жара, будто на юге: в тени двадцать пять градусов. Однажды утром просыпаемся, а со всех сторон дым и огонь. Вот тебе и электролиния. Тут как бы богу душу не отдать. Если бы бросились в панику — конец. Кардаш молодец, сообразил, что делать. Мы жили от реки метрах в трехстах. А река широкая. Значит, оттуда не мог огонь идти. Кардаш и повел нас к реке. Хорошо, что были у нас бензопилы «Дружба». Раз — и дерево набок, раз — и дерево набок. В момент сделали просеку. Вышли к реке живые и здоровые… А потом и огонь остановили…
— Что было потом? — спросил Яков.
— Построили ЛЭП в тридцать пять киловольт. Ко-о-о-нец-ц пере-ку-ру! — пропел Богдан. — Отдохнем, цыплята, на пенсии.
К обеду бригада дошла до середины болота. Изменили его пейзаж столбы. Без проводов они были похожи на обожженные деревья. На один столб сел аист, заклекотал как-то гневно, захлопал крыльями.
— Видно, думает, что хотим забрать у него болото, — сказал Третьяк. — Хозяин!..
— Как он будет жить, когда сюда придут мелиораторы? — Федор вспомнил, что осталось в их деревне от речки и леса, в котором он в детстве собирал грибы и ягоды.
— Устроится на работу в цирк, — разозлился почему-то Богдан. — Хватит лясы точить. На пачку сигарет не заработали. Вперед, салаги!
По тому, как отчаянно Богдан работал, было понятно, что он решил поставить сегодня столбы в ямы по всему болоту. Позади бригады осталась будто вытоптанная стадом коров дорога, по которой вряд ли прошел бы вездеход. Ребята были мокрые и грязные. Федор несколько раз проваливался в трясину, и если бы Третьяк не перехватил с его рук столб, ему было бы плохо.
— Осторожнее, — только и промолвил Богдан.
Сначала ребятам показалось, что конца болоту никогда не будет. Очень уж трудные были эти два километра. Когда же перешли середину и столбы ровно стали, наперекор жиже и воде, у них будто прибавилось сил.
Они вернулись домой уже в сумерках. Едва тащили ноги.
— Вот бы в речку прыгнуть… — вздохнул Яков. — Усталость бы как рукой сняло.
— Сейчас перекусим и спать, — ответил Богдан, — не то завтра вас не поднимешь.
Не спала еще деревня. Смех и молодые голоса летели то с одного конца ее, то с другого. В обычный будний день мало было здесь молодежи. Она приезжала на выходные, праздники. Кто ехал к родителям за салом да окороком, кто — помочь по хозяйству, а кто просто на деревенские танцы. Долго еще будут они деревенскими по духу своему, по образу мыслей. И только, может быть, их дети, едва вкусив летней сельской вольницы у бабушек-дедушек, не будут просыпаться по ночам от щемящих сновидений из своего прекрасного деревенского детства.
Василий Криц лежал в больнице дней десять. Сначала, когда прошел страх за глаз, Криц решил, что ему повезло. На улице было холодно, а он сидел в теплой палате, ничего не делал. Только спал и ел.
В палате лежали еще мужчина лет пятидесяти и парень, немного старше Крица. Каждый день к ним шли родственники, друзья, приносили всякую вкуснятину.
Прошла неделя, а к нему, кроме мастера и Фантомаса, никто не пришел. Он надеялся на воскресенье. Рано проснулся и попросил сестру, чтобы она никого не задерживала — всех к нему пускала. Крицу не сиделось на одном месте: он то шел в коридор, то смотрел в окно, то курил. Обедать отказался, надеялся, что ребята принесут что-то вкусное из магазина. Когда засинели сумерки, он понял: ждал напрасно.
Никто не предполагал, что он так сильно переживал. Так плохо ему было впервые.
…Криц едва дождался того дня, когда наконец его выписали из больницы. Но в его душе вместе со злостью на ребят было желание как можно скорее поехать в бригаду. Чем это объяснить, он и сам не знал.
Когда Криц уже ехал на вокзал, он вдруг ощутил страх, испугался, что не примут.
Встретили его шумно, но он был сдержан и говорил мало. О травме напоминал лишь небольшой шрам под глазом.
— Пойдешь на линию? — спросил у него мастер.
— Не знаю…
К нему обращались как к больному, и это ему не нравилось. Все они считают, думал он, будто Крица привлекают только карты.
— Так будешь работать? — спросил Богдан.
— Буду, буду, но не с тобой! — выкрикнул Криц со слезами в голосе.
— Что с тобой? — вмешался мастер. — Может, тебе надо отдохнуть?
— Отдохнул, хватит!
— Не кричи, Вася, — твердо сказал Иван Александрович и завязал в несколько узлов кусок проволоки, что лежала у него на коленях.
— Я не кричу. Вы все здесь умники, красивые слова говорили…
— Ну и что? — спросил Третьяк.
— А то, что я лежал в больнице — и хоть бы навестили. Говорят после — коллектив!
Замолчал Криц, тихо стало. Друг на друга не смотрели. Мастер читал какую-то бумажку, не понимая ее смысла.
Нарушил тишину Богдан. Достал из ящика разбитый изолятор и закричал:
— Казакевич, что ты делаешь?
— Что такое? — отозвался Яков.
— Изолятор разбил, салага.
Ребята стали быстро разбирать материалы и выходить со склада. Остались Криц и мастер. Они сидели в разных углах: Василий — лицом к стене, а Иван Александрович — около дверей за столом.
— Василий! — поднял голову мастер.
Парень встал и вытянулся во весь рост, как по струнке. Потом, спохватившись, взял монтажный ремень, повесил на плечо цепь, когти.
— Ты… извини ребят. И меня извини.
— За что, Иван Александрович? Мне вдруг обидно стало, что они веселые, будто ничего не случилось…
— Я тебя понимаю. Иди. Иди на линию и работай. Не держи на душе обиду. Она не поможет в жизни, только плохо будет от нее и тебе, и другим. Ребята еще молоды, как и ты. Все придет в свое время. Это хорошо, что ты сказал все в глаза. Легче всем будет. И поверь мне, что ребята будут больше уважать за честные слова.
Они вышли со склада вместе. На барабанах под березой курили Яков и Богдан. Казакевич выбросил сигарету и стал стучать по барабану, делая вид, что ремонтирует его.
— Барабаны не берут на базе, если доски оторваны? — спросил мастер.
— Конечно, — уверенно ответил Богдан. — Пусть поремонтнрует. Ломаные не примут, и еще начальнику управления настучат.
Что-то неуловимо хитрое, ироническое мелькнуло в глазах у Богдана. Иван Александрович нагнулся и вытащил из-под барабана пустую бутылку.
— Вас предупреждали, Богдан, чтобы вы на работе не пили.
— Я здесь при чем? — Бригадир будто на самом деле обиделся, скривил губы. — Ваши учащиеся пьют. Это их бутылки.
Мастер внимательно, будто на незнакомого, посмотрел на Богдана. Этот человек удивлял его все больше. По возрасту лишь немного моложе его, а поведением — как тот Криц или Казакевич, которым по восемнадцать. Может, наконец, сказать начальнику управления или Лихову, чтобы отозвали его. Ребята дело уже знают, а такой наставник только испортит их.
Иногда человек, выросший среди не очень образованных людей, по уровню воспитанности и интеллигентности оказывается намного выше тех, которые росли в так называемых интеллигентских семьях. Может, это у них оттого, что ближе были, хотя бы в детстве, к земле, к природе, что в хлебе на семейном столе был и их труд. Таким был Иван Александрович. Молчаливый, несколько неуклюжий в своем неважно сшитом костюме, имел он очень чуткое сердце и большое чувство такта в отношении к людям.
Иван Александрович слышал от своей хозяйки, что с продавщицей, о которой говорили всякое, несколько раз видели Розума. Известие было неприятным. Разные мысли рождались в голове, но с Федором он об этом не говорил, думал, что парень он надежный и грязь к нему не прилипнет. «Но почему именно грязь, почему надо о плохом сразу?.. Чем они хуже меня или кого-нибудь другого? Тем, что молодые и неопытные и все неизвестное им интересно».