— К нам-то пошто? У нас пруд вона какой. Не подплывут. Так бы давнехонько на плотах переехали да обошли. — Лагута присел на корточки.
— Они попробовали, да Савва угостил, — прищурился атаман. — Тыл им наш нужен. О как нужен. Но это моя забота, хлопцы. Давайте, с Богом, робяты! — Кобелев поднялся, обнял каждого и крепко поцеловал. — Да помните, быстрее ветра!
Когда Лагута и Зачепа сбежали вниз, Савва спросил атамана:
— А как выедут они? Турки огнем не накроют?
— Не накроют. Турка на горке ихней не видать. Да и пойдут они сейчас с белым флагом. Говорю же: будут просить захоронить убитых. А турки, поди, уже хану Джанибеку свое недовольство высказывают. Вряд ли они нанимались в атаку на крепости ходить. Наверное, только как стрелки. А тут такое пришлось!
— Хлопцы уже в седлах. — Савва смотрел на двор крепости.
— Молодцы! Шустрые! Теперь, Савва, ты у меня побудь в адъютантах.
— Ишь, бать, слова какие знаешь! — Монах с нескрываемым восторгом подивился.
— Бывалый казак, на то и бывалый, что иностранных словесов не шугается. Тогда давай, святой отец, дуй к Терентию и вели, чтоб хлопцам завал чуть подрасчистили. Но потом пусть снова закидывают всем, чем есть.
— Я вот думаю, может, еще пару волокуш навалить потом. Оно хорошо придавит. Уж точно не взорвешь.
— А потом делай что хошь, Савва. Мне отдохнуть нужно. Татары мертвых придут хоронить, ты им скажи, чтоб до утра забирали. Не тронем. Но потом… — Кобелев не договорил фразы. Сон крепко сморил атамана.
Всё произошло так, как предвидел Кобелев. Не прошло и получаса — показалась татарская делегация из трех человек. Пешие. Один высоко нес над головой белый флаг. Встали напротив брода, в реку не заходя. Тот, что держал белую тряпку, попросил на неплохом русском позвать атамана. Савва сказал, что, дескать, атаман только с ханами разговаривает. И спросил: чего надобно? Татары, чуть помявшись, предложили перемирие, чтобы похоронить убитых. На что Савва махнул рукой: мол, забирайте, завтра еще навалим, но времени даем до утра. Послы покивали чалмами и пошли обратно.
Глава 11
Четыре всадника неслись галопом вдоль Усмани. Послеполуденное солнце заливало золотом степную ширь, качалось на верхушках деревьев, заставляло бликовать и переливаться чешуей водную гладь. Лагута любовался этой красотой. Жаль, что вместе с комом в горле. Они торопились. Скоро, может каких-то еще пару часов, и тени начнут удлиняться. Нужно непременно успеть занять позиции напротив брода до того, как враг начнет форсирование. А уж если не успеют, то… Башкирцев был поставлен старшим над отрядом, и он для себя решил твердо: коли не успеют, то он отпустит товарищей обратно в крепость, а сам примет смерть в неравном бою. Только пока не выбрал еще молодой казак, какую именно смерть он пожелает. За изгибом реки, над которым сбился в большую толпу ивняк, начинались сенокосные луга студенцев. Потом пойдут пахотные земли и рыбные угодья. Только бы успеть. Лагута еще больше заторопил коня. Но вдруг, словно из-под земли, прямо на тропе выросла высокая седовласая старуха, одетая во все черное. Издали показалось, будто обгорелый, сломленный грозой ствол дерева. А когда подъехали, Лагута первым узнал Недолю.
— Отойди с дороги, бабушка! Некогда нам… — Башкирцеву пришлось сдерживать коня.
— Вам некогда, а я уж и не тороплюся давно. Стой, казаки! — Недоля вскинула руку.
— Да что ж такое… — Казак выругался совсем по-взрослому.
— У их мурзы конь занедюжил. Увидел волка степного и занедюжил, — спокойно продолжала старуха.
Казаки остановились. Все знали о странных способностях не то юродивой, не то колдуньи Недоли на много десятков верст вокруг. К ней прислушивались, у нее спрашивали совета. Хоть внешне и посмеивались иногда, но перечить боялись. И сама Недоля это хорошо знала, а потому прощала даже тех, кто порой горьким словом норовил подцепить.
— Что до волка-то нам? — Буцко привстал на стременах, пытаясь посмотреть вдаль.
— Вы пока далеко не смотрите. Нет их еще пока. А будут к закату.
— Ты ничего не попутала, баб? Им ведь идти недолго. — Лагута завороженно смотрел на речные блики.
— Любуйтеся пока время есть. — Недоля стукнула посохом оземь. — Любил их мурза коня своего. Пуще родни своей любил. Теперь горюет.
— С чего вдруг занедюжил? — подал голос Зачепа.
— У всех судьба своя. От нее не убежишь. Съел краюху хлеба с руки христовой. А Господь их сюды не звал. И стало плохо скотине.
До Лагуты дошло вдруг.
— Эт спасибо тебе, старица!
— Не мне спасибо говори, а Богу, Лагутушка. Похож ты шибко на отца-то. А вот теперь послушайте бабу старую. Там у них есть человек с золотой чашей на голове. Он и ведет войско басурманское.
— С чашей? — Кородым, доселе молчавший, не выдержал.
Но старуха уже не слушала.
— Конь занедюжил, спотыкаться начал, да пену с губ сбрасывать. Шаг сделает — боком идет. Два сделает — горлом хрипит. А потом и вовсе пал, чуть хозяина не придавил. Хозяин сел на траву-мураву, голову руками обхватил и закручинился. Долго так сидел, все выл да выл, глаза к тверди задирал. А толку что? Не ходи в землю чужую, она как кувшин неведомый, из которого никогда не напьешься, а только горло обожжешь. Потом велел похоронить хозяин коня своего в большой могиле. Долго яму рыли, пока не вырыли. Схоронили, да снова оплакивать. Так и день прошел. — Недоля шла впереди, держась за стремя Лагуты, и все говорила и говорила. На лесной тропе отпустила руку, сделала два шага в сторону и потерялась среди деревьев. Только речь еще осталась на несколько мгновений:
— Слева от брода ложбина есть. Ее Христос любит. От того всегда по той ложбине земляники ковром настлано.
Башкирцев ударил пятками в бока своего гнедого. Четыре всадника продолжили путь к броду на Студеном. Короткий лес снова перешел в степь, и вскоре перед глазами открылась заброшенная деревня.
— Всё. Здесь будем. — Лагута остановил коня в ложбине, где густо росли кустики земляники.
— Ишь, и впрямь тут-ка земляники к лету доспеет невидимо! — Кородым спрыгнул на землю.
— Дожить бы до той поры! — Буцко влажными глазами посмотрел в небо.
— Доживем. — Башкирцев сам подивился своей уверенности.
— А и впрямь татар нету. Неужто Христос хлеба дал? — Зачепа вытаращенными глазами смотрел на уши своей кобылы, которые бойко стригли встречный ветерок.
— Христос, може, и не совсем дал, но подумал, значит! — Лагута глубоко вздохнул.
— Эт как это? — спросил Зачепа.
— Думается мне, Недоля сама и дала коню мурзинскому травленую краюху. Ишь, ведь про нее говорят: Недоля пройдет, пес не взлает, ворон не вскаркнет. Вот, наверно, она и заходила к ним. Иначе-то как все это понимать?
— Ух, вот бабка-то! — Кородым шумно выдохнул.
— Еще говорят, будто семнадцать лет назад, при том еще набеге, прокляла она какого-то хана. Тот с ней возлечь захотел, а она… — Лагута тоже спрыгнул с коня.
— Да ну. Как возлечь? Она вона старая какая. Все, поди уж, мохом поросло! — Зачепа аж икнул от удивления.
— Она ведь не все время в старухах-то ходит, голова поленья! Семнадцать лет назад, говорят старики, баба ух красоты была. — Лагута, заступаясь за Недолю, начинал заводиться.
— Еще сказывают, дескать, казака одного любила? — Кородым осторожно посмотрел на Лагуту.
Башкирцев слышал про эти разговоры, но точно знал, что у него есть мать, которую он любит. А раз есть мать родная, то все это глупости про Недолю.
— Може, кого и любила.
— А как она хана-то прокляла? — Зачепа снова икнул.
— Так вот и прокляла. Сказывают, затащил он ее в свой шатер. А утром она от него вышла, да вся седая. И говорит-таки слова: будет тебе, хан, горе великое. И смерти будешь ждать, точно избавления.
— И чего дале? — Голос у Зачепы явно начинал дрожать.
— А дале, говорят, будто у энтого хана оба сына померли. — Лагута говорил очень спокойно, словно удивляться тут было вообще нечему.
— Хватит уже про бабку? Ну чего, Лагута, тут ладимся? — Буцко тяжело спрыгнул с коня.
— Как, ты говоришь, тебя по имени-то? — Зачепа ехидно глянул на Буцко.
Тот замахнулся плетью.
— Ладно вам! Потом наиграетеся! — Лагута глянул строго на обоих. — Здесь ладимся.
Все четверо спустились в ложбину.
— Кородым, отведи коней подале, да наломай веток с кустов. — Лагута отдал первый свой приказ.
— А чего подале-то, Лагут? А вдруг срочно в седло придется? — Зачепа удивленно смотрел на своего командира.
— А вот чтоб никакой срочности не было. Мы здесь до кончины смертной. Пока не отобьемся!
Все разом опустили головы, потупив глаза. Ледяной холодок пробежал по Лагутиной спине.
— Ну, все, хлопцы, сказать мне вам больше нечего! Давай теперь за дело. Нужно поставить три рахи[8] для ружей. Так удобнее стрелять будет. Кородым кустов принесет, тогда обтыкаем всю эту сторону напротив реки, чтобы не знали, окаянные, сколько нас, и не видели с того берега. У них только луки с собой. Значит, мы должны будем успевать заряжать да палить.
Когда Кородым принес веток и маленький отряд замаскировался, Лагута залег, положил аглицкий мушкет на раху и прицелился. Нужно было пристреляться к броду. Его было легко угадать по песчаному изгибу под водой и легким речным завихрениям.
Выстрелил раз, другой. Прикрикнул на Кородыма, чтобы заряжал побыстрее, и скомандовал Зачепе:
— Теперь ты давай, Зачепушка! Вот видишь камень?
— Угу! — Зачепа прищурил глаз и сосредоточился до судорог в скулах.
— Вот от него они и начнут спускаться. Ты бери сразу ниже камня. Вона там волчок крутится. Давай по нему.
— Угу! — снова отозвался Зачепа и нажал на спуск.
Пуля ударилась в воду, взметнув фонтанчик брызг. Но сильно в стороне.
— Давай еще, дурень соломенный! — Лагута, несмотря на внешнюю грубость слов, сказал очень спокойно, серьезно и не без симпатии.