Карачу отбросило на несколько шагов назад. Пару мгновений он еще силился устоять на ногах, пытаясь что-то выкрикнуть, выдохнуть, прохрипеть… Ноги подкосились, тело рухнуло в бурую кашу из снега и грязи навзничь. Возница сипло кашлянул в рукав и бросил пистолет на землю. Ротмистр вскочил в карету, и та в то же мгновение сорвалась с места.
— Мне даже его немного жаль. — Корсак смотрел на Ядвигу голубым, водянистым взглядом, кутаясь в дорогую соболью шубу. — Не правда ли, пани Ядвига, весьма интересный экземпляр?
— Мы с вами не договаривались об этом, господин Корсак.
— Будем считать, что всё произошло неожиданно и само собой.
— Вы заранее обдумали сюжет? Вы подлый, отвратительный человек!
— Я выполняю свой долг, пани. И вообще, к чему весь этот маскарад. Не разыгрывайте из себя любящую женщину. Вы более коварны, чем все слуги дьявола, вместе взятые, пани Ядвига. А у меня долг!
— Вы долгом всё время прикрываетесь. А я все равно не понимаю: зачем нужно было убивать, да еще в моем присутствии?
— Вы, как любая женщина, в одном предложении задаете сразу несколько вопросов. На какой изволите отвечать?
Ядвига Радзивил смерила Корсака неживым взглядом и отвернулась к окну.
— Ну что ж, — ротмистр достал трубку, — сделаем вид, что мы не почувствовали вашего презрения. Убить этого человека, дорогая пани, стоило уже потому, чтобы хан Джанибек еще сильнее возненавидел русских. В нашем донесении уже подробно описано, как московиты застрелили бедного Карачу. В Степи поверят тому, что выгодно нам. Почему в вашем присутствии? Так вы видели всё собственными глазами и сможете подтвердить, что пьяный московский стрелец на спор всадил пулю в наследника татарского престола. Почему именно вы, дорогая пани? А потому, что вам поверят, как никому другому. Все ведь знают про ваши неземные чувства друг к другу! Хотите знать, что будет с настоящим стрелком? — Корсак поднес указательный палец к виску. — Пух! И нас останется только двое. А вы подумайте: два человека, объединенные одной тайной, повязанные навеки убийством. Такие союзы очень крепкие. Ну, вы еще не передумали выйти за меня замуж?
— Вы чудовище, Корсак!
— Вы очень кокетливо напомнили мне об этом. Еще какое чудовище, ясновельможная пани! Но вы ведь не хотите, чтобы стало известно то, как вы поступили с бедным дитем? И вообще откуда оно у вас! Боюсь ваш уважаемый батюшка, ясновельможный гетман, не переживет такого удара от любимой дочери. Этот мальчик, как его по имени, не помню, но уж больно похож на своего папеньку. Я сегодня сам в этом убедился.
— Замолчите, Корсак!
— Я обещаю вам, что никогда не буду напоминать вам, кто его отец. Впрочем, вы и сами-то вряд ли этого хотите. Понимаю. Понимаю. Вы любили этого Карачу. Страшно любили. Может, и сейчас любите, но вам нужно выбирать между ним и вашим ребенком. Ох, это чудовищное время. Да еще и скрывать ото всех, что его отец дикий татарин.
— Он не более дик, чем вы. А сердце его благороднее многих европейских рыцарей. — Ядвига отвернулась к окну.
Да, три года назад она пережила влюбленность. Даже наверное, это чувство можно скорее назвать экзотической страстью. И вдруг беременность. Не хотела, но оставила, вопреки собственной воле. От Карачи приходило несколько писем, в которых он изливал свою любовь, и она искренне понимала его, но в сердце своем давно, кроме пустоты, ничего к мужчинам не ощущала. Однажды бросившему второй раз уже не доверилась. А ведь умчался-то в свою степь, когда узнал, что беременна. И сказала тогда сама себе ясновельможная пани, что мстить будет всему мужскому роду-племени, покуда жива, и ни одного в свое сердце уже не впустит. Только маленький сын стал средоточием мира. Ради него она служила Корсаку и готова была выполнить любые приказание, лишь бы ее не разлучали с ребенком, который жил в одном из христианских приютов под Смоленском.
— Да-да, отворачивайтесь к окну и подремлите. А я затушу лампу и тоже отдохну. Путь нам предстоит не близкий. — Ротмистр делано зевнул и закрыл глаза.
Глава 3
Утром следующего дня над Излегощи поднялись клубы черного дыма. Казаки сжигали свои дома. За Дон на Русь потянулись первые обозы с беженцами. Уходили помещичьи дворы, семьи зажиточных крестьян, немощные старики, бабы с ребятишками, подневольные холопы. Воздух наполнился криками людей, ревом скота, скрипом телег и саней.
Возы готовили ночью, чтобы с восходом организованно двинуться в путь. На Порубежье никто решение казачьего круга по избам не обсуждает. Раз надо, значит, надо!
От крестьян добровольцами попросилось восемьдесят человек. Но даже из них Кобелев оставил только тридцать. Остальные для войны совсем не годились: либо старые и немощные, либо малосильные и хворые, либо по бедности своей настолько убогие, что проще отправить за Дон, чем вооружать, обучать да харчи без толку расходовать.
Тимофей Степанович вскочил в седло. В белой раскрыленной бурке полетел вдоль обоза. Казаки должны видеть своего атамана бодрым, грозным, во всеоружии. Черный как смоль конь Волочай нетерпеливо хрипел, грыз удила, чуя лихо и одновременно захлестнутый волной азарта. Грязь из-под копыт летела рыжими лягухами, пачкая одежду и прыгая на лица. Но казаки только отшучивались да весело бранились. Так, мол, атаман! От того, как ты скачешь, и нам понятнее и крепче на душе.
Оставив Гмызу руководить обозом, Кобелев еще с тремя казаками помчался вперед к Усмани, в село Песковатое, где уже ждал его есаул Терентий Осипов.
— Так-то, Тереша, — Кобелев сделал несколько гулких глотков кваса с дороги, — друг ты мой! Сколь есть людишек, всех давай с завтрего валы строить, частокол ладить. Обоз подойдет, думаю, не раньше чем через день. Идут не шибко, но твердо.
— Леса много нужно, Тимофей! — Осипов говорил, прикрывая по привычке пустую левую глазницу ладонью. — Ишь, вон кот у меня куда-то повязку запропастил. А ну, Волох, — обращаясь к мощному рыжему коту, гревшемуся на печи, буркнул есаул, — куда, тварь окаянная, тряпицу задевал?
— Бревна нужны, то верно. — Кобелев снова взялся за квас. — Я несколько быков впряг, они хорошие бревна прут. По снегу да по жиже самое то.
— Сколько держаться-то нужно? — Есаул посмотрел единственным глазом прямо под сердце атаману.
— Много. Пока не отобьемся. Если задержим на сутки-двое — этого мало. Вряд ли что-то даст. А ежели недельку постоим, то планы татарские порасстроим.
— Но совсем ведь не развернем этакую лаву!
— Совсем не развернем. Но можем измотать басурмана и заставить бежать до Можайска на голоде. А там, глядишь, и царь с воеводой чего-то скумекают да отстоят царство.
— Эт я понял, Тимофей Степаныч, — есаул подошел к печи и дернул за черный конец тряпки, на которой возлежал кот, — скумекают на Москве. Татар откинут. Так ведь те обратно опять через нас пойдут. А пойдут злыми, безумными. И что тогда от нас тут останется?
— Далеко забегаешь, Терентий Яковлевич. Нам бы для начала задержать Джанибека. А там, глядишь…
— А там, глядишь, и полонить некого будет. Да это я так. Не серчай. По мне земля сырая куда лучше ярма крымского. Сказывают, и Мубарек там?
— Все в одной орде прут. Брод через Усмань только здесь, в Песковатом. В других местах брод глубокий. А им мокрыми быть никак нельзя. Холодно еще. Так половину войск потерять недолго.
— С Мубареком у меня свои расчеты. Это ж его поганцы мне глаз-от стрелой вывернули.
— Ну и поквитаешься заодно. Чего Авдотья?
— А чего с ней! Вся на изготовке. Собрала вокруг себя баб подюжее, тоже в подмогу нам. Готовят настои да бальзамы для раненых. Их, поди, и класть не перекласть будет.
— Пусть готовят. Нам бы с тобой сейчас пройтись да посмотреть: где чего подлатать, а где новое поставить.
— Эт тоже дело. А ты мне вот что скажи: почему в Песковатом решил ратничать?
— Здесь Усмань, — Кобелев поймал себя на мысли, что чуть не сболтнул про разговор с Недолей, хорошо одернул себя вовремя. Что бы подумал тогда боевой товарищ, если сам атаман за слова юродивой прячется? — которая может нас прикрыть с фронта. Татарам придется в лоб идти. Потому как брод только супротив крепости. А она хорошо стоит: одним крылом в болотину, другим — в лес. А ежели вал придвинуть да канал протянуть, то и вода всегда своя. А воды немало нужно: тут и скот, тут и люди. Двумя колодцами в крепости не управимся.
— А еще погибель их татарская!
— Ты тоже в эти сказки веришь?
— Так ведь как не верить.
— Так вроде княжна эта рязанскому князю помогла сбежать из полона? Вроде как, получается, Усмань на нашей стороне.
— И я тебе о том. В каждом случае своя тонкость. Сбежать князю помогла. Но дошли они вместе досюдова, а она потопла. Стало быть, есть сила, что не пускает татар через эту реку.
— И сейчас не пустит. А коли пройдут, то шибко не рады будут.
Казаки встали из-за стола, перепоясались и вышли на двор.
Тем же днем застучали топоры, завжикали пилы, заухали бревна, ударяясь друг о друга. Разобрали заднюю часть крепости, что смотрела на пруд, но от воды отстояла на добрых сорок шагов. Еще через три дня продлили боковые стены крепости прямо до воды. Всё сгодится и от пожара и на водопой скота. Продлили — и вперед. В илистое дно Усмани вбили частокол из бревен, который соединил две стены. Получилась как бы запруда с постоянной сменой воды. Таким образом, крепость с лобной части заходила на реку, а с тыла на пруд. Наращивали по высоте стены, вырубали бойницы для стрелков, что будут сражаться на нижнем ярусе. На верхнем ярусе сделали крепкий настил на мощных опорах, а сверху навес, чтобы бойцы были прикрыты от летящих по дуге стрел. Но ситуация была тяжела тем, что в крепости почти нет пушек и очень мало пищалей. Атаман, понимая всю сложность обстановки, заставлял казаков рыть все новые и новые ямы-ловушки впереди брода на основных подступах к детинцу. Ямы оснащались острыми кольями и обломками всего, что могло ранить неприятеля. В ход шли негодные косы, сработанные ножи, обломки жердей и колесных спиц. Поставили даже скрытые капканы на крупного зверя. Каждый шаг, каждый локоть, каждая пядь