how are you[49], или, что еще обиднее, oh my God![50] Я вежливо кивала, медленно закипая изнутри.
Наконец приехал Юго – невыносимо привлекательный на своем стареньком синем велике. С нашей последней встречи он успел побриться наголо, но благодаря своему типично галльскому лицу – оливковая кожа, полные губы, квадратная челюсть – выглядел еще сексуальнее.
– Леа́! – крикнул он, элегантно встав на одну педаль. – Ты просто обязана купить велосипед!
«Да уж, – подумала я, – похоже, надо запастись терпением».
Из уважения к Клариссе говорили мы по-английски – хотя в какой-то момент у меня закралось подозрение, что основной причиной было желание парней повыпендриваться. Когда она похвалила лингвистические навыки Юго, тот, пожав плечами, ответил:
– По-моему, в наше время и в нашем возрасте просто неприлично не говорить по-английски. Разве в современном мире можно без него прожить? Все должны говорить по-английски.
Мы с Саломе скептически переглянулись. Юго был сыном дипломатов, учился в школах по всему миру – естественно, ему было не понять, как можно обходиться без английского.
– Ouais. Grave[51], – живо отозвался его сосед по квартире Клеман.
– А может быть, отказ от английского – своего рода форма протеста, – предположила Саломе, чей второй родной язык – креольский – никогда не пользовался таким почетом.
Клеман, торопливо глотая дым и спеша продемонстрировать свои успехи в освоении английского, возразил: он понимает ее точку зрения, однако в наше время национализма и политической разобщенности необходимо отдать предпочтение наиболее простым каналам коммуникации.
– Только пусть они будут простыми для всех, – припечатала его Саломе. Юго не оценил иронии.
– Классный трек, – заметила Кларисса, наслаждаясь обстановкой. Ребята жили в переоборудованном промышленном здании. Это было огромное открытое пространство с парой антресольных этажей, разделенное на комнаты с помощью занавесей, что создавало эффект уединенности. Бетонный пол был устлан выцветшими персидскими коврами, с огромных балок свисали вьющиеся растения. Повсюду пластинки и велосипеды. Профессиональная акустическая система. Клеман, конечно же, был саунд-художник и сам себе продюсер.
– Il y a un peu trop de basse par contre, Hugo[52], – произнес он театральным шепотом, затем повернулся к Клариссе. – Правда? Спасибо, это я смиксовал!
Я стояла с бокалом дешевого вина в руке, без всякого стеснения роясь в книгах, – как вдруг почувствовала, что сзади кто-то подошел.
– C’est fou[53], – тихо сказал Юго, – мы же не виделись уже столько лет!
Знаю, подумала я, и хорошо бы нам вообще не встречаться. Ибо последняя наша встреча обернулась катастрофой. Он пригласил меня к себе на «Маргариту» (а я тогда невинно решила, что речь о пицце). После трех бокалов я была так пьяна, что руки и ноги почти меня не слушались. Последнее, что помню, это как умоляла его поставить песню Gracias a la vida[54], а потом, сидя на полу его гостиной, пыталась сквозь слезы подпевать на испанском (плакала я не столько из-за песни, сколько от того, что узнала, что Юго спит с моей соседкой).
Улыбнувшись ему, я нервно провела рукой по волосам.
– Да, давненько не виделись.
Он, не мигая и без тени смущения, уставился на меня.
– Я соскучился, – сказал он, касаясь моей руки.
«Не обращай внимания на мурашки, – мысленно приказала я себе. – Ради всего святого, забей на мурашки».
– Эй, mec[55], – позвал Клеман, – забьем еще petard[56]?
– Есть идея получше, – ответил Юго, не сводя с меня глаз. – Организуй нам что-нибудь посерьезнее.
«В общем, произвести впечатление на Клариссу удалось», – сказала я собственному отражению в зеркале ванной комнаты (между прочим, удивительно привлекательному, даже с плотно сжатой челюстью и расширенным зрачками). Я только что вдарила и теперь ощущала, как по гортани сползают едкие капли. Из-за соседней двери доносился ее смех. Теперь она считала меня неординарной и свободолюбивой бунтаркой. Тут, осознав, что мое отражение оскалило зубки, я сменила выражение лица на более соблазнительное и, как мне казалось, приятное. Юго, вне всякого сомнения, хочет со мной переспать. Этот идиот слушал с открытым ртом даже мой совершенно бессвязный монолог о том, что доказательства существования Бога можно найти в отблесках заката и фразах из песен. Переспать с ним, ничего не чувствуя, – вот что могло бы стать актом высшего возмездия за то, как он обошелся с двадцатилетней мной. По сути, это был мой священный феминистический долг. Я собрала волосы в пучок на макушке, вытащив по бокам парочку продуманно небрежных прядей. Одно из преимуществ молодости состояло в том, что мне не требовалось высыпаться перед работой.
Когда я вернулась в гостиную, Клеман воодушевленно показывал Саломе и Клариссе кучу шариковых ручек и обрывков рекламных буклетов страховых компаний, называя это заготовкой для своей инсталляции.
– Так ты работаешь в лондонской галерее? – обратился он к Клариссе. – Блин, да это же просто зашибись!
– Так в чем именно заключается твой художественный манифест? – машинально спросила она.
Юго меж тем, сидя за ноутбуком, организовывал нам звуковое сопровождение.
– Садись рядом, – велел он. Я повиновалась. – Кайфуешь?
– О да! – с жаром кивнула я.
Слова вылетали изо рта слишком быстро, выдавая степень моего опьянения. Юго ухмыльнулся и потрепал меня по щеке.
– Ты все так же очаровательна и мила, – прошептал он, притянув мое лицо к своему. От него пахло пивом и табаком, и я ощутила мочкой уха его теплое дыхание. – Знаешь, я по-прежнему часто думаю о тебе.
Мы оба знали, что это ложь: если верить его страничке, вот уже почти четыре года он встречался с привлекательной блондинкой.
– Я тоже, – с моей стороны вранье было частичным: я периодически думала о большинстве парней, с которыми спала.
– Petit soleil[57], думаю, сегодня тебе стоит остаться, – проговорил он, целуя меня в мочку и зарываясь пальцами в мои волосы.
Позже, когда все мы спустились, Юго скрутил самокрутку.
– Атмосфера тут и правда странная, – согласилась Кларисса, глубоко затягиваясь сигаретой Клемана. – Полиция кругом, сумки проверяют…
– Это потому что мы, по сути, стали полицейским государством, – хмыкнул Клеман. – 13 Novembre – putain de Nuit des Longs Couteaux[58].
Юго, передернув плечами, сцепил руки.
– Non, mais[59], серьезно, Франции – кирдык, – кивнул он. – Да и всем нам. Мировое правительство, чувак. Всей Европе – кранты. Я правда надеюсь, что Британия проголосует за выход. К черту этот ЕС, к черту МВФ… И вообще всех этих гигантов!
Саломе застонала.
– Non, mais Hugo, t’es vraiment trop con quoi…[60]
– Это я-то придурок? Нет, ты серьезно? Ты хоть понимаешь, что сейчас вообще в мире творится?
Тут я почувствовала, как в груди поднимается волна совершенно не свойственной мне злости, и сказала:
– Да, но отдать страну в руки кучки фашистов – это что, решение?
Он смерил меня высокомерно-снисходительным взглядом:
– А кто же, по-твоему, управляет ею сейчас, ma poule?[61]
– Voilà[62], – самодовольно кивнул Клеман. – Если Великобритания выйдет из ЕС, это станет важным шагом к тому, чтобы покончить наконец с этой прогнившей системой.
Я приложилась к самокрутке, протянутой мне Юго.
– Ребят, да не будет никакого типа праведного ниспровержения капитализма, а будет лишь последняя конвульсия увядающей нации, цепляющейся за постыдное колониальное прошлое, которое поддерживает некую иллюзию статусности.
Я затянулась снова и испытала прилив смутной гордости.
Юго сердито зыркнул на меня.
– По-моему, вы, девчонки, просто не понимаете, что вокруг происходит. Побывали бы в лагерях…
– Quoi, comme vous?[63] – рассмеялась Саломе.
– А вы-то чем занимаетесь? – спросил он обвиняющим тоном. – Вот ты, Леа́, рассуждаешь тут о фашистах в своей стране. А я знаю, что делал бы, если бы к власти у нас пришла Марин Ле Пен…
– Точно так же занимался бы всякой хренью, – наконец вмешалась Кларисса, одарив его холодным взглядом. – Сидел бы в своей утопической конурке, за которую платят мама с папой, покуривал бы в углу и разглагольствовал о РАФ[64].
В комнате повисла гробовая тишина. Кларисса посмотрела мне прямо в глаза, и я вдруг ощутила острое желание непременно с ней подружиться. Ишь, как лихо заткнула парням рты!
– Ну что, вызываем такси? – спросила она, зевнув. – Я ужасно устала, да и кайф прошел, так что чувствую себя мизантропом.
Она решительно встала и своей спокойной улыбкой напомнила мне Анну.
– Большое спасибо за гостеприимство. Было здорово!
Улыбка-то как у Анны, но, когда Кларисса осадила Юго, я невольно заметила, как сильно она похожа на Майкла.
Следующим вечером, падая с ног после десятичасовой смены и примерно получаса сна, я вернулась в Данфер за велосипедом. К седлу была приколота записка, написанная незнакомым почерком: