[71]. В августе я становилась мелочной и ревнивой. Соцсети представлялись невыносимым каталогом чужих успехов, и я еще острее ощущала собственную неудачливость. Почему я не отправлялась в велотур по Тоскане со своим чувствительным и в то же время практичным молодым человеком, еще и имеющим самые серьезные намерения? Почему не писала страстных од мексиканским авокадо, съеденным на завтрак в компании колоритных местных ребятишек? С самого начала учебы я каждое лето проводила в липкой жаре Лондона или Парижа, вечно пьяная, неизменно обслуживая столики и перманентно попадая в нездоровые и токсичные недоотношения.
В дни, предшествовавшие моему отъезду, я, к своему удивлению, стала необычайно организованной. Даже сумела найти пугающе серьезную американку, чтобы на время отсутствия сдать свою квартирку в субаренду. Когда двумя неделями раньше я распахнула перед ней двери, она издала вопль неподдельного восторга.
– Ты чего, Тэйлор? – ошарашенно спросила я.
– О господи! Этот дом – прямо как в «Котах-аристократах»! – взвизгнула она, радостно захлопав ухоженными ладошками.
Я одарила ее почти безумной улыбкой, стараясь попасть в унисон ее ликованию, и неловко переступила с ноги на ногу. Тэйлор в экстазе осматривала комнату. Я предложила ей бокал вина.
– Нет, спасибо! – широко улыбнулась она. – У меня детокс!
– А, – протянула я, изобразив понимание.
– Я работала на органической ферме в Италии и съела там столько моцареллы, просто потрясающе, я буквально слилась с этой культурой! Ну, типа, моя прапрабабушка была с Сицилии – Богом клянусь, я прямо чувствовала это в крови! Да ты и сама, наверное, заметила? Все говорят, что у меня очень итальянский разрез глаз!
Я кивнула и что-то промычала в знак согласия.
– Ну и вот, ела я там этот сыр – а для меня это теперь так непривычно, я же почти что веганка, но блин, это ж Рим! А в Риме веди себя как римлянин, верно? Ну то есть не совсем в Риме, я же на самом деле была не в Риме…
Она убрала прядь песочного цвета волос за ухо, продолжая звонко стрекотать, пока я украдкой опустошала свой бокал.
Да, в целом я испытывала скорее облегчение. В памяти сами собой всплыли слова Майкла о «типичной английской семейке богемных буржуа с непрекращающимся хороводом гостей, детей и пьяных друзей». Именно о таких летних каникулах я мечтала с самого подросткового возраста. Лето дома было чередой бесконечных попоек на парковке у Tesco или где-нибудь в поле, за чьей-то фермой; парней с дурацкими стрижками, распевающих Wonderwall[72]; приторного фруктового льда флуоресцентных цветов и с химическим привкусом, что мы поглощали на автобусных остановках, прячась от дождя, и ожидания – ожидания, когда же наконец начнется настоящая жизнь.
– Забавно, что ты это говоришь, – потому что моя жизнь тоже катится в тартарары, ха-ха-ха!
Было слегка за полночь, и все в маленькой, прокуренной квартире были либо пьяны в стельку, либо обкурены до полного помутнения рассудка. Пытаясь вновь наполнить свой пластиковый стаканчик ти-пуншем[73], от которого слезились глаза, я внезапно угодила в ловушку. Круглолицая, несомненно – англичанка, она уже выкладывала мне все подробности своей жизни:
– Это просто абсурд! Я все думаю: вот получила бакалавра с отличием в Эдинбурге – а сама уже два года делаю кайпириньи[74] для графических дизайнеров! Ха-ха-ха!
Я спешно окинула комнату взглядом в поисках поддержки – и не увидела ни одного знакомого лица. Те из нас, кто остался в городе, отправились на пикник на Уркском канале и каким-то непостижимым образом оказались в самом разгаре pendaison de crémaillère[75] совершенно незнакомого человека возле парка Бют-Шомон. Риан (а может, Бетан? Или Меган? Определенно, у нее было валлийское имя, но произносилось оно на подчеркнуто английский манер) решительно затянулась сигаретой и взяла меня за руку.
– В общем, наверное, пойду тут в магистратуру – раз это бесплатно… по коммуникациям или типа того…
И тут я заметила, что из дальнего конца комнаты за мной наблюдают. Он был высокий и поджарый, со впалыми щеками и с мускулистыми руками, сплошь перевитыми сухожилиями, и обладал какой-то усталой красотой. Воспользовавшись тем, что моя новая подруга на секунду замолчала, чтобы перевести дыхание, я сказала:
– Ой, Бетан, погоди-ка секундочку, я тут увидела своего друга!
– А, да не парься! – ответила та сквозь зубы. – Увидимся!
«Надеюсь, что нет!» – подумала я и, пригладив волосы, как меня лет в пятнадцать научила сестра («а то ты как та девчонка из “Звонка”!»), подошла к нему.
– On se connait déjà?[76]
– Привет.
– Ты англичанин? – спросила я с легким недоверием.
– А что, не похож? – ухмыльнулся он.
– Ну, просто у тебя такой прямой взгляд. Такой… типично галльский.
Он пожал плечами.
– Я бы сказал, концентрация англичан сегодня несколько зашкаливает, а?
– По-моему, один из ребят – из Манчестера или вроде того.
– А, точно! Я только что видел, как он выходил из уборной в платье – тут он изобразил северный акцент: «Ой-ой-ой, я облился пивом!»
Меня передернуло: южане, передразнивающие северян, напоминают Джозефа из «Грозового перевала». Я снова спросила, не встречались ли мы раньше, – на этот раз по-английски.
– Не припомню, – ответил он, бесстрастно разглядывая мое лицо, и добавил с улыбкой: – Полагаю, мое «галльское» поведение в большей степени обусловлено окружающей обстановкой.
Я обвела взглядом комнату и рассмеялась. Казалось, некая машина времени непостижимым образом перенесла меня на вечеринку кого-то из моих сокурсников той поры, когда мы еще учились. Парижане выделялись из толпы, будто подсвеченные особой иллюминацией, – вероятно, тому виной была их удивительная способность держаться прямо. В остальном же комната была битком набита самыми разными иностранцами: тут и парочка патлатых парней в футболках для регби, и девчонки – явно с Британских островов – в боевой раскраске и джинсах с высокой талией, а также и те, чей выбор в одежде гораздо смелее и ярче – но в конечном счете уродливее (студенты художественной академии). Рядом с ними – девушка откуда-то из Восточной Европы, в узорчатых чулочках и с окрашенными в сливовый цвет волосами, и, наконец, американцы – с горящими глазами, дерзкие, раздражающе пышущие здоровьем.
Я решила рискнуть:
– Может… уйдем?
Он ухмыльнулся:
– Вижу, и ты в восторге от «французского образа жизни».
Произношение у него было такое ужасное, что у меня не осталось сомнений: он здесь всего лишь в отпуске.
– Давай покажу тебе Париж, – предложила я, кивнув в сторону двери.
Удушающая жара уже отступила, и ночь была прохладна и свежа, а улочки вокруг пустынны. Слегка пошатываясь от количества выпитого, я направилась к тому месту на окраине парка, где оставила свой велосипед. Вдохнув свежий ночной воздух, я осознала, что, оказывается, изрядно пьяна.
– Как тебя зовут-то? – спросила я, неловко возясь с велосипедным замком.
– Лал, – ответил он, беря у меня ключи. Имя, похожее на детсадовское прозвище, – верный признак представителя золотой молодежи. Мы двинулись вниз по холму, к зданию мэрии 19-го округа и каналу, где мерно плескалась черная вода.
– Погоди-ка, – он присел на величественных ступенях и достал из внутреннего кармана пиджака бутылку виски. – Будешь?
Я плюхнулась рядом.
– А ты разве не с друзьями там была?
– Вроде да, – рассеянно ответила я, умолчав о том, с какой легкостью оставила своих, едва только на горизонте возник привлекательный мужчина. – А ты?
– Только тот парень из Манчестера. Хотя на самом деле он из Лидса. Младший брат моего лучшего друга.
– А, ясно, – протянула я, вытирая рот тыльной стороной ладони; виски обжег мне горло, и я сглотнула. – Так, значит, ты приехал в Париж на его новоселье?
– Естественно нет, – фыркнул он, тоже сделал глоток и добавил с загадочно-самодовольным видом: – Я просто ищу свой путь.
Я закатила глаза, не проглотив наживку, и потянула его за руку, вынуждая встать:
– Как и все мы! – и добавила нараспев: – Viens, vite![77]
Мы вновь вернулись к точке отсчета – Уркскому каналу, у которого даже в столь поздний час было не протолкнуться. Повсюду – разношерстные компании, концентрическими кругами рассевшиеся вокруг своих покрывал для пикников, уставленных бесконечными бутылками вина и тарелками с сыром, всевозможными закусками, баночками с хумусом и табуле[78]. Я обожала тут бывать летними вечерами. На песчаной полосе вдоль набережной расположились игроки в петанк[79], опьяненные солнечной энергией, подпитывавшей их до поздней ночи. В воздухе плыли звуки музыки, исполняемой труппой седеющих хиппи-антифа: скрипач, гитарист и, конечно, вездесущие бонго. Улыбаясь, мы наблюдали за тем, как один из них пытался вовлечь невинных прохожих в несколько неуклюжий, но в то же время одухотворенный вальс. «Mam’zelle! – кричал он, не выпуская изо рта самокрутку. – Vous voulez danser?»[80]
В конце концов я вытащила-таки Лала – к его явному неудовольствию – и заставила подвигаться под мелодии Жоржа Брассенса[81].
– Mais qu’est-ce que vous êtes beaux, les jeunes![82] – воскликнул хиппующий старичок, азартно подталкивая Лала ко мне и побуждая его кружить меня в танце.