– Молока?
Он подозрительно сощурился.
– По-моему, ты слишком долго прожила во Франции.
– Куда отправишься? – спросила я, глядя, как белые облачка медленно расплываются в чае, от чего тот мутнеет.
Присев рядом с Лалом на постель, не без задней мысли распустила свои влажные волосы, в надежде, что они аккуратно ниспадут по плечам и я стану похожа на загадочную водяную нимфу.
– В Италию, – ответил он. – У моего друга дом в Тоскане.
Логично; в целом он был похож на человека, у которого может быть друг с домом в Тоскане.
– Здорово.
Он всячески избегал моего взгляда, и мы стали вместе рассматривать обои, отслаивающиеся возле окна словно омертвелая кожа.
– Значит, с Францией покончено, – сказала я.
Он пожал плечами. Я встала и отошла к плите, чтобы между нами возникло некое подобие дистанции. Настало время вымученных шуток.
– Ну, спасибо хотя бы за потрясающий музыкальный номер!
Он притворился смущенным.
– Хорошо, что та бабулька не разделывала рыбу.
Сидя в вагоне метро по дороге до Лионского вокзала, я утешала себя мыслью о том, что он англичанин, а значит, все равно оказался бы никудышным любовником. Одна женоненавистническая мудрость, за которую я охотно уцепилась в попытке романтизировать свое катастрофическое невезение в личной жизни, гласила, что есть два типа девушек. Есть «возлюбленные» – такие как Эмма, которых чувствительные и проницательные мужчины, ценящие умные беседы и творчество Леонарда Бернстайна, знакомят со своими родителями. И есть такие, как я, которые привлекают разных подозрительных типов, наркоторговцев, невежественных, но шумных политических диссидентов, социопатов, сталкеров и любителей японского бондажа.
Здание вокзала купалось в ярком утреннем свете, и, как это часто случалось со мной в этом месте, я почувствовала, что Париж уже остался где-то далеко, а я плыву по волнам бескрайне-синего Средиземного моря. На мгновение я стала зрителем, наблюдающим со стороны за собственной жизнью. Толпы людей вокруг превратились в размытые пятна, кружащиеся перед волшебным фонарем. Голубые, белые. Сотни голосов сплетались в зыбкие, колеблющиеся слои и растекались над платформами. Зазвучали знакомые нотки фирменной мелодии SNCF[88], и я двинулась к поезду. У турникета толклись два жирных голубя. Еще пять часов – и я увижу чаек!
Часть втораяСен-Люк
Она вряд ли поняла бы, кто перед ней: в то время абсолютно все, кроме земляков из Нортэма, казались ей равно блистательными, ее ослепляло и обескураживало исходящее от них труднообъяснимое очарование.
8Майкл
– Я уже знаю, что вы напишете, – сказал я хорошенькой журналистке напротив. – Все биографии знаменитостей пишутся по одному шаблону – особенно если пишутся они в гостинице.
Ее глаза сверкнули коварным кокетством.
– Что ж, раз вы такой знаток шаблонов – напишите обо мне!
Я сделал глоток шотландского виски (оплаченного ее газетой) и, воспользовавшись разрешением, полученным в этой почти что дружеской перепалке, отставил стакан и приступил:
«Войдя в роскошный зал культового заведения на площади Пикадилли, я вижу Джоанну Притчард. Она сидит, подобрав под себя ноги, волосы убраны в скромный и в то же время стильный конский хвост. На ней минимум макияжа, и даже простой, но элегантный кашемировый джемпер не может скрыть сияния ауры знаменитости, которое так часто становится поводом для зависти…»
– Я журналист, а не Синди Кроуфорд, – фыркнула она.
– Да, но все же вы женщина, а значит, я по умолчанию должен отметить ваш сдержанный, но тем не менее ослепительный образ и то, как вам виртуозно удается держать себя в форме и при этом без всякого стеснения прямо у меня на глазах поглощать огромный клаб-сэндвич.
Она снисходительно ухмыльнулась.
– Тогда что же я напишу о вас?
– Сначала дайте взглянуть на свои записи.
– Да ладно вам, – она делано вызывающе скрестила руки на груди.
– Напишете что-нибудь о моем растрепанном виде и мрачном выражении лица; о том, что я пью виски в одиннадцать утра, – всем ведь так нравится этот образ анфан террибль, эдакого писателя-рок-н-ролльщика: стиль Мартина Эмиса[89], повадки Майкла Хатченса[90].
Она приподняла брови.
– Ну, учитывая, что вы недавно женились, наши читатели решат, что эта ипостась уже в прошлом.
– Как это по-среднеанглийски, – ухмыльнулся я, выуживая сигарету из кармана рубашки.
– Кстати, как поживает Диана? – спросила она, пристально глядя на меня.
– Не вылезает из комбинезона.
– Значит, скоро услышим топоток маленьких ножек? – тут она одарила меня сладчайшей улыбкой.
– Напомните-ка, откуда вы знаете мою жену?
– На самом деле мы не знакомы; просто она училась в школе с моей старшей сестрой. Помню, как они не брали меня с собой играть в «Ласточек и амазонок»[91], а если и брали, то мне приходилось быть дурацким Роджером.
Диана знала всех на свете: мальчишек (и это были именно мальчишки – в такие моменты я особенно остро ощущал разницу в возрасте) в мешковатых свитерах с фальшивыми акцентами, работавших редакторами в агрессивно-крутых журналах; слоун-рейнджеров[92] в кардиганах пастельных тонов и полной конной экипировке, которых она якобы стеснялась; невыносимых театралов, на полном серьезе носивших береты, и стендап-комиков, которых было непростительно много. Когда объявили о месте съемок фильма, я испытал искреннее облегчение: целых шесть недель на какой-то богом забытой скале на краю Шотландии. Какая жалость, что у меня как раз начался тур в поддержку книги.
– Конечно, если бы вы все еще поддерживали с ней связь, то знали бы, что она где-то на озере Лох-Несс, развлекается с мальчиками в коротеньких штанишках.
– О да, я в курсе, – холодно ответила Джоанна, не сводя с меня глаз.
Я помолчал, чтобы невысказанное подозрение повисло в воздухе; потом демонстративно откинулся в кресле, пуская облачка сигаретного дыма.
– Какие планы на обед?
– У меня есть идеи и получше, чем просто жевать.
Никогда не мог понять, была ли ее прямота отрепетированной или искренней, – но был за нее благодарен. К черту самоедство. Да здравствует равенство и братья по оружию. Я считал себя феминистом. В конце концов, на дворе был уже 1987 год, и все сходились во мнении, что и женщины давно ждали этого момента. В голове вдруг возник призрачный образ Дженис Джармен после танцев в старших классах женской гимназии Бертли Коммон: половина одиннадцатого, влажная от росы трава, мои неловкие руки, лихорадочно пытающиеся задрать на ней бледно-голубое атласное платье – которое уже в следующую секунду она чопорно одергивает. Блестящий полиэстер брюк, позаимствованных у старшего брата, распирает от эрекции. Вот уж два года, как вышло стихотворение Ларкина «Чудесный год», но у семнадцатилетних йоркширских старшеклассников секс все еще был лишь в мечтах.
– Гляжу на вас – и вижу себя, – сказал я.
– Тогда, надеюсь, вы такой же нарцисс, как и я, если верить моим коллегам.
– Чем займетесь сегодня вечером?
– Исследованиями. Я ведь готовлю биографию писателя – прямо у него дома.
– О нет, только не у меня дома. Я хочу куда-нибудь выйти.
– Отлично, – подхватила она. – Десять часов, по Фрейду, – а потом посмотрим, что подскажет нам ночь.
Для туалетной кабинки здесь было даже чисто. Дурман кружил мне голову, и все, казалось, двигалось с удвоенной скоростью. В ушах гулко отдавался ритм музыки и ее прерывистое дыхание. Я заломил вверх ее изящные белые руки и резко, через голову, стянул с нее блузку. Кожа ее в ультрафиолете светилась синевато-белым; я чувствовал, как она на ощупь ищет пуговицы моих джинсов. Я прижал ее к влажной стене, и мы поцеловались. Глаза ее сияли. Она отстранилась и подставила мне свою обнаженную шею. Ухо мне обжигало ее дыхание, она была так невероятно сексуальна. Разве могло что-то пойти не так?
– Ох, – она расстегнула мои джинсы и на мгновение скривилась от разочарования – но тут же взяла себя в руки и опустилась на колени. Я закрыл глаза, откинулся назад и растаял от жара ее рта – причем «растаял» в прямом смысле этого слова. В конце концов она сдалась, смущенно улыбнулась, встала и снова принялась меня целовать, тихонько постанывая, – наверное, чтобы подбодрить. Я и сам пытался это сделать. Она обхватила мою свободную руку и провела пальцами по кружевной оборке своих трусиков.
– Как-то неловко вышло, – сказал я наконец, прочистив горло.
Она вздохнула, стиснув зубы и широко распахнув глаза в обрамлении лиловых теней и угольной подводки.
– Когда мы танцевали, ты был так возбужден!
– Дело вовсе не в тебе, правда.
– Да я знаю.
С секунду мы помолчали; она решительно смотрела в пол. Откуда-то снаружи кабинки раздавались вопли:
– С такой прической он похож на Трейси Торн – только ни капли ее таланта!
– Со мной такого отродясь не бывало, знаешь ли, – повторил я.
– О, время от времени это происходит даже с лучшими.
Джоанна одарила меня снисходительной, почти материнской улыбкой, разгладила юбку и безуспешно попыталась ликвидировать потеки туши под глазами.
– Ну что, – произнесла она, – идем обратно?
В лучах закатного солнца водная гладь переливалась перламутрово-серым, словно раковина устрицы. Блики гаснущего света, сверкая, отражались от воды до самого горизонта, сливаясь с сиренево-оранжевой дымкой. Я вглядывался в темные морские просторы. Все дальше и дальше отходя по песчаному пляжу от дома, я уже не слышал, что там происходит, – остался только треск цикад.