Закупившись хлебом, мы надумали выпить по чашечке кофе на террасе Le Bastringue. Я опустилась на плетеный стул и вдруг испытала давно забытое чувство, так часто посещавшее меня в годы юности, что прошли в глубинке: странное, граничащее с шоком, ощущение при виде незнакомых молодых людей; волнение от предвкушения безграничных возможностей нового знакомства. За столиком пивной расположились трое парней, их позы были расслаблены и непринужденны, все их манеры излучают уверенность в себе. Ноги широко расставлены, руки закинуты за голову, на губе небрежно висит сигарета. Я старалась не обращать внимания на то, что все они смотрят на меня. Том и вовсе не замечал их присутствия.
– Поверить не могу, что она тори, – вещал он. – Она же всегда была такая классная. А теперь, наверное, спит с Борисом Джонсоном. О, un allongé, s’il vous plaît[100], – добавил он вслед пролетевшему мимо нас официанту.
– Pareil[101], – пробормотала я. Один из сидевших напротив парней снял солнцезащитные очки и одарил меня победной улыбкой.
– Ça va?
– Ça va[102], – улыбнулась я в ответ. Том быстро повернулся и коротко кивнул ему в знак приветствия (хотя это было излишне).
– Хе, – ухмыльнулся он. – Французы!
– Вообще-то она никогда открыто не заявляла о своей принадлежности к консерваторам… – я прервала фразу на полуслове, заметив, что незнакомец все еще не сводит с меня глаз. Тут зажужжал лежавший на столе телефон Тома.
– О черт, это мой звуковик! Секунду.
Я воспользовалась этой возможностью, чтобы установить зрительный контакт с привлекательным соседом.
– Дилан, я тебя очень плохо слышу, – громко кричал Том в трубку (так всегда делал мой отец). – Связь тут паршивая… Да, я еще в этом городке… Погоди-ка… – он посмотрел на меня, будто извиняясь, и зажал отверстие микрофона. – Это очень важно. Придется отойти, поискать сигнал – я ненадолго. Прости.
Он неуклюже перемахнул через стулья, едва не опрокинув один из них, на тротуар и не успел скрыться из виду, как новый друг окликнул меня.
– Alors, c’est ton mec?[103]
Я притворно возмутилась и ответила, что вовсе Том мне не парень. Молодой человек, пробравшись между столиками (гораздо изящнее, чем Том), занял его место.
– Americaine? – спросил он.
– Anglaise, – машинально ответила я.
– Жером, – представился он и указал на спутников: – Камий, Нико.
– Лия.
– Остановились в Сен-Люке?
– Сразу за ним. Работаю в одной английской семье.
– Ах, да – у писателя. Но вы говорите по-французски.
– Я живу в Париже.
Он воодушевленно кивнул.
– Ça s’entend[104]. А я в Марселе, но вырос тут – вот почему знаю вашего писателя. Он приезжает сюда каждое утро, а в этом городке все всех знают.
Я понимающе кивнула:
– Я тоже из маленького городка.
– А в Париже чем занимаетесь?
– Прячусь от взрослой жизни.
Он рассмеялся.
– Moi aussi un peu[105], – он закурил. – Вообще-то я музыкант, но работаю в баре.
Ох уж эти мальчишки! Смело лепят на себя этикетки профессиональных творцов, ни в коем случае не любителей.
– Je peux te piquer un clope, s’il te plaît?[106] – спросила я.
Он вынул сигарету из кармана рубашки и зажег, когда я поднесла ее к губам. Глаза у него были темные, почти что черные, а нос – прямой, как у римских императоров на старинных монетах.
– Я буду в Сен-Люке еще пару дней, – продолжал он. – Надо встретиться – покажу тебе достопримечательности.
– Слышала, здесь потрясающий Carrefour.
– Ah, merde[107], значит, ты уже побывала в турбюро?
Я засмеялась.
– Нет, серьезно. Завтра вечером у нас apéro, в доме моих родителей. Приходи!
Тут я увидела у газетного киоска Тома – он отчаянно жестикулировал.
– Я бы с удовольствием.
Жером снова просиял улыбкой, сверкнув идеальными белыми зубами. Нижняя губа у него была тех твердых очертаний, что покорили меня с самого первого дня приезда во Францию.
– А что ты делаешь после обеда?
Домой я вернулась около пяти вечера, проведя все это время в компании трех друзей. Том пообедал вместе с нами на террасе, хотя было немного неловко оттого, что он почти не говорил по-французски, а ребята – по-английски; впрочем, Том продемонстрировал виртуозное владение языком жестов. А уходя, настойчиво уговаривал меня остаться.
– Не волнуйся: никто на тебя не обидится, – заверил он. – В конце концов, ты ведь пробудешь здесь еще целый месяц!
Мы посидели еще пару часов, пока наконец не решили прогуляться до пляжа, а там, устроившись на дюнах, курили и слушали хаус на чьем-то телефоне с писклявыми динамиками.
– Это один из моих миксов, – сказал Жером с напускной небрежностью (хотя его явно распирала гордость).
Порой мне казалось, что последние лет пять я только и делаю, что хвалю парней за их миксы, – и все же я с искренним энтузиазмом ответила:
– Мне нравится вот этот кусочек. Это на арабском? – и лишь произнеся эти слова, поняла, насколько они невыносимо банальны.
– Моя мама – алжирка, – пояснил он, должно быть, уловив мое смущение. – Это отрывок композиции, которую часто ставили мои бабушка с дедушкой, когда я был маленьким.
Весь день он изо всех сил старался со мной уединиться – но приятели всякий раз мешали ему. Наконец, сжалившись, я попросила его проводить меня до дома. Мы расстались на вершине холма, и до самого вечера перед глазами стояло его красивое загорелое лицо на фоне изжелта-голубого неба с охристо-зелеными мазками сосен и высокой сухой травы. Целуя меня на прощание, он ненадолго задержал руку на моей спине.
На террасе я обнаружила Дженни с собранными на макушке волосами, в здоровенных садовых перчатках и с секатором в руках.
– Guten Tag![108] – пропела она, взглянув на меня поверх горки вырванных сорняков. – Слышала, ты тут охотишься за штанишками.
«Надо бы запомнить это выражение», – решила я про себя, беззаботно ответив, что и в самом деле познакомилась с очень симпатичным парнем.
– Отлично, – с чувством отозвалась она.
– Вам помочь? – спросила я, кивнув в сторону подсыхающей растительности.
– А ты справишься?
– Я же деревенская девчонка! – воскликнула я, стараясь вложить в свой ответ как можно больше гордости.
– Вот только у нас всего одна пара перчаток. И это неудивительно – ни Анна, ни Майкл не отличаются склонностью к прополке.
Так что меня отправили в сад за розмарином, тимьяном и лавровым листом. Послеобеденный зной звенел от жужжания насекомых, в воздухе витал аромат майорана – я ходила по нему босиком, словно по ковру, устилавшему землю и расползающемуся по газону. Нежные паутинки дикого фенхеля заползали в огромные терракотовые горшки с геранью и пикантным лимонным тимьяном. Когда я вернулась к Дженни, она, уже шинковавшая овощи и зелень, велела мне заняться баклажанами.
– Хм-м, похоже, за этот месяц мы сделаем из тебя отличного поваренка, – объявила она, подхватывая с доски ломтик блестящего красного перца.
– Вся готовка тут на вас?
– Ну вообще-то это моя работа.
– Так вы повар?
– Пишу поваренные книги.
– О, как это круто! – восхитилась я. С каждой репликой Дженни все больше приближалась к моему идеалу. – А как вы к этому пришли?
– Ну, я в своей суперуспешной семье всегда была в некотором роде паршивой овцой. Оксфорд бросила – просто не хотелось туда возвращаться, – и вообще понятия не имела, чем хочу заниматься. Один из моих старших братьев работал на BBC, так что я написала туда письмо и некоторое время там проработала.
«Вот и еще одна важная деталь для Эммы», – подумалось мне.
– В общем, отбыв обязательную повинность в виде возни с разными бумажками, я вполне предсказуемо попала на «Женский час»[109], а там у нас всегда были кулинарные вставки, так что в этой области я основательно поднаторела – особенно по части итальянских блюд (в то время они как раз входили в моду).
Я с увлечением кивнула.
– Наверное, тогда все и началось. Родители были ужасно разочарованы – хоть и воспринимали меня как «избалованную младшенькую». Ведь они оба были серьезными людьми. Мама у меня испанка – они с отцом познакомились, когда он в составе Интернациональной бригады оказался в Испании. Старший брат стал военкором, средний ушел в политику. Сестра уехала в Штаты и занялась наукой, – она пожала плечами. – И тут я такая – малышка Дженни, редактор радиошоу про помидоры.
– Мои брат с сестрой тоже совершенно нормальные люди, – отозвалась я. – Родители считают, что жить за границей уже само по себе достижение.
– Ну, нельзя сказать, что моя жизнь от этого существенно улучшилась. Я познакомилась с Брайаном, который оказался самым настоящим хиппи. Только что окончил школу искусств – занимался керамикой. Моим родителям, социалистам из Хэмпстеда, это очень понравилось: они решили, что он отверг стезю художника, чтобы стать ремесленником. В конце концов мы превратились в совершенно типичных представителей своего поколения. На некоторое время я вообще выпала из карьерной гонки. Мы много путешествовали, ели много всякой всячины, и я постоянно писала об этом. Потом забеременела, появилось много свободного времени, и я наконец свела все, что накопилось, воедино. – Она вытерла руки кухонным полотенцем. – Так появилась моя первая книга.