Она чуть пошевелилась, принимая удобную позу, и ее ребра перекатились под моей рукой, словно рябь на водной глади.
– Оба считают себя эдакими богемными мачо – и все потому, что у обоих никогда не было постоянной работы. Люк устроил что-то вроде сквота для художников в Луишеме, параллельно работает в баре да спит с гламурными девчонками из юго-западных районов.
Я уловила в ее голосе нотку горечи и про себя отметила ее как недобрый знак.
– Хотя с ними весело, и, когда они приедут, будет здорово. Может быть, рядом со своим ангелочком Ларри и папа станет хоть немного похож на человека – и то хлеб.
– «Ангелочек Ларри»?
– Он у папы любимчик, – серьезно подтвердила она. – Хотя я не против. Я все равно больше маму люблю.
Дженни усадила меня смазывать яйцом и обваливать в панировке бесконечную партию баклажанных ломтиков. В тот день я не притронулась к работе, а должность помощника повара вносила приятное разнообразие. Она смешала нам по бокалу спритца и поставила пластинку Сержа Генсбура. Как всегда, одно ее присутствие действовало на меня успокаивающе. Дженни суетилась вокруг стряпни, о чем-то весело щебетала, подпевала Couleur Café (французский у нее был отменный, а слух – так себе). Потом наконец уселась на барный стул, заглянула мне в глаза и спросила:
– Майкл ведь не слишком тебе надоедает, правда?
– Что, прости? – переспросила я, стряхивая длинную каплю яичного белка в миску с панировочной крошкой.
Она вздохнула и попросила сигарету.
– Мы же во Франции, так что не считается.
Курила она как истинный, заядлый курильщик – или гурман, десятилетиями питавшийся одними только кукурузными хлопьями.
– Ух! – присвистнула она. – Прямо в мозг заходит. Бог знает, что случилось бы, будь это что позабористее. Ладно, ближе к телу, да? – она с шумом выдохнула и как бы в подкрепление своих слов положила руку мне на плечо. – Я просто беспокоюсь за тебя, потому что ты мне правда очень понравилась – да и всем нам. Скажи-ка… Майкл не слишком по-свински с тобой себя ведет?
Я неловко передернулась и засмеялась.
– Нет. Ну… Не так уж. Ну то есть в пределах допустимого.
– Конечно, мы волнуемся и о нем… естественно, – продолжала она, явно чувствуя себя предательницей. – Но я хотела справиться о тебе. Боюсь, как бы он не навоображал себе невесть чего насчет тебя.
– Что, например? – насторожилась я.
– Да так… просто… А чем он вообще заставляет тебя заниматься?
Я принялась перечислять свои стандартные обязанности, стараясь, чтобы со стороны они казались как можно более обыденными и безобидными.
– Ну, я обрабатываю его корреспонденцию, читаю разные рукописи, которые ему приходят… И еще перепечатываю его дневники.
– Все? – ахнула Дженни. – И сколько же он тебе платит?
– Да нет, не все. Только с конца шестидесятых, когда вы окончили универ.
– С конца шестидесятых? – переспросила она, откинувшись на спинку стула и нахмурившись, и прошептала: – О боже, Майкл.
Я уж было собралась просить ее ответить мне откровенностью на откровенность – как вдруг со стороны дороги раздались голоса Клариссы и Тома. Дженни поспешно затушила сигарету о раковину и виновато посмотрела на меня. Впрочем, как только ребята вошли на кухню – разгоряченные, вспотевшие, нагруженные тяжелыми пакетами, – это выражение мигом исчезло с ее лица.
– Фу! – громко выдохнула Кларисса. – В городе жуткая духота!
Она плюхнулась в кресло, и звон бутылок эхом прокатился меж каменных стен.
– Жду не дождусь вечера!
– Это почему же? – ехидно поинтересовался Том, утирая пот со лба.
Кларисса улыбнулась ему с притворной нежностью и повернулась ко мне.
– В городе мы встретили Нико, – пояснила она. – И он точно сегодня будет!
– Вуаля! – вскричал Том.
Она хмуро на него посмотрела.
– И, конечно, будет и Жером. Я сказала ему, что твое сообщение, наверное, просто не дошло, потому что связь в этой глуши паршивая.
– Отлично, – отозвалась я, кое-как выдавив из себя улыбку. Конечно, сообщение не дошло – ведь я его не отправляла. Я, Жером и Лоуренс – вот так трио! Вечер переставал быть томным.
Кларисса услышала их первой и, несмотря на данную ею на пляже пренебрежительную характеристику, явно была искренне рада встрече. Она резко выпрямилась на шезлонге, едва не расплескав свой спритц.
– Слышите? Машина приближается! Это, наверное, они!
И действительно, гул мотора все усиливался, и вскоре автомобиль с рокотом въехал на подъездную дорожку. Самые шикарные парни вечно ездят на всяких развалюхах. Вот и это был самый настоящий сарай на колесах, и даже в ярких лучах заходящего солнца, отражавшихся от ветрового стекла, я сразу и безошибочно узнала Лала. Интересно, заметил ли он меня?
Кларисса бегом бросилась к ним, и я почувствовала прилив благодарности к Тому, который не сдвинулся с места и лишь зажег сигарету, дав мне повод последовать его примеру. Я смотрела, как те двое выходят из машинки – так, как это обычно делают высокие мужчины, – хотя, конечно, мое внимание было почти целиком сосредоточено на Лоуренсе, который, распрямившись, оказался вдвое выше. Откинув волосы назад, он потянулся. Кларисса, подпрыгивая, суетилась вокруг него – пока он наконец не сгреб ее в объятия. А потом все трое, словно неотличимые друг от друга близнецы, двинулись в нашу сторону – и время как будто замедлилось. Я лихорадочно соображала, как себя вести. Открыто показать, что знаю его? Но, если он станет отрицать наше знакомство, я рискую прилюдным унижением. Или притвориться, что впервые его вижу? А вдруг он, наоборот, не собирается скрывать, что мы встречались, и я буду выглядеть социопаткой. Все трое были так близко, что можно было без труда разглядеть выражения лиц, – но его было совершенно непроницаемым. Он демонстративно сосредоточился на сестре, которая воодушевленно о чем-то щебетала.
– Дружище! – закричал Том, вставая с шезлонга и по очереди сгребая в чисто мужские объятия сначала Лоуренса, а затем Люка. Я вдруг поняла, что все, кроме меня, на ногах, и ощутила прилив болезненной неловкости. Я уже собралась встать – нужно было во что бы то ни стало избежать зависания на отшибе, какое часто случается, когда в компании старых друзей появляется новичок, – как вдруг Кларисса, подбежав, рывком подняла меня с шезлонга (можно ли быть такой бестактной, чтобы продолжать сидеть?) и подтолкнула в ту сторону, где стоял ее брат.
– А это Лия! – победно объявила она.
Я послала ему эдакую нейтральную улыбку, про себя надеясь, что он сам изберет нашу общую стратегию поведения. Он же по-дружески обнял меня, и я вспомнила ощущение от соприкосновения его обнаженных рук и торса с моим телом. Нащупывая почву, я уже собиралась сказать: «Ну надо же, как тесен мир!» – как вдруг, словно из параллельной реальности, донесся его голос, прозвучавший тепло и искренне:
– Лия! Как здорово наконец с тобой познакомиться.
Сердце у меня екнуло. Объятия разжались, и мы вновь встретились взглядами; улыбка будто бы приклеилась к моему лицу.
– Да, – услышала я собственный ответ и добавила несколько неуклюже: – Давно пора.
Не успела я заметить его реакцию, как меня уже представили Люку – и в этот момент во двор вдруг вышло старшее поколение. Ошеломленная, я старалась поддерживать разговор с Люком и при этом чувствовала себя так, будто бы очутилась на сцене посреди какого-то спектакля и от меня ждут исполнения совершенно немыслимого музыкального номера. Все участники назубок знали свои партии, и мне приходилось делать вид, что и я знаю. Остальные вращались вокруг меня, а я стояла в центре и глупо улыбалась в ожидании, пока все займут свои места для следующего акта, а я под благовидным предлогом сбегу в туалет, отдышусь и хоть как-то проанализирую случившееся.
В уборной царила приятная прохлада. Я присела на краешек ванны и уставилась на собственное отражение в испещренном черными точками зеркале, цепляясь за монотонное журчание воды в кране как за якорь. Совершенно ясно: он не в себе. Наверняка у него мания величия. Или же – хватаясь за спасительную соломинку, предположила я – у него плохая память на лица. Мне как-то попадалась статья, автор которой общался с маленькими детьми и бессемейными взрослыми из глубинки (типа Уигана или Питерборо), которые не узнавали даже собственного отца. Очень похоже, что и Лал этим страдает, правда? Я с горечью рассмеялась в лицо собственному отражению. Конечно, в эту липкую паутину я угодила по собственной вине – погналась за чертовыми «штанишками». Так мне и надо.
Французы должны были прийти примерно через час, а я пока старалась хоть чем-то себя занять, с готовностью помогая накрывать на стол и нарезать фрукты. Кларисса подкралась ко мне со спины, наблюдая за стремительно растущей на столе горкой блестящих лимонных, лаймовых и апельсиновых шкурок.
– Все хорошо?
– Да-да, замечательно! – пропела я. – Что делать, на званые вечера у меня реакция, как у собаки Павлова. Бабушка приучила с младых ногтей!
– Тебе, похоже, очень… весело?
– Да мне всегда весело!
Кларисса саркастически приподняла бровь.
– Иди, присядь, – с нажимом сказала она.
Прекрасно понимая, что моя улыбка больше похожа на болезненную гримасу, я повиновалась.
Все бессознательно собрались в кружок вокруг Люка и Лоуренса, которые, расслабленно покуривая, на пару, как слаженный комедийный дуэт, развлекали публику рассказами о своих приключениях.
– Но самое смешное, – радостно вещал Лоуренс, – было то, что он принял Люка за итальянца – причем безо всяких видимых причин – и настойчиво переводил ему все подряд. Крикнет мне: «Эй, приятель, красотка, да?» – и тут же Люку, с эдакой заговорщицкой улыбочкой: «Una bella donna, eh?»[127]
– А я такой: Si, si. Andiamo. Molti baci![128]