– закончил Люк за Лоуренса, для пущего эффекта передразнивая его монотонный северный выговор. Все засмеялись, и я попыталась скривить рот в некоем подобии веселья.
– Ой, дорогуша, у нас что, закончились шезлонги? – спросила Дженни, заметив, что я держусь в сторонке.
– Можешь сесть ко мне на коленки, если хочешь. Шезлонг у меня суперкрепкий, а я – сама галантность, – Лоуренс по-приятельски кивнул мне.
– Нет, вот, бери мой, – предложил Люк и, не успела я запротестовать, встал, жестом пригласив меня на свое место. Теперь я, конечно, оказалась рядом с Ларри и почувствовала на себе его пристально-оценивающий взгляд.
– Итак, – сказал он, – не слишком ли кошмарна жизнь с этими психами?
Я поразилась тому, с какой легкостью он играет в эту игру; пристально всмотрелась в его черты в поисках малейшего следа правды – и не обнаружила ничего. Во мне вдруг проснулась жажда соперничества.
– Да уж, «психи» – самое подходящее слово, – сказала я, копируя его ухмылку. Лицо его на мгновение приняло удивленное выражение – но и оно тут же исчезло.
– Что ж, Лия, на эти выходные я буду твоим щитом, – сказал Люк. – А в понедельник вернусь на Коста-дель-Дептфорд.
– Так ты не останешься? – Кларисса попыталась скрыть разочарование.
– Нет покоя нечестивым. Мы собираемся закатить серию вечеринок, так что мне предстоит куча работы.
– Работы! – хмыкнул Лоуренс.
Вид у Люка был почти что обиженный.
– Расскажи-ка о своей работе, Люк, – промурлыкала Анна. – Мы хотим знать все!
– Вот уж все ты знать точно не захочешь, Анна, – парировал Лоуренс.
– Я бы не был в этом так уверен, – хмыкнул Майкл.
Тут, как обычно, вмешалась Дженни.
– Ларри, будь умницей, помоги-ка мне принести еду с кухни. Скоро придут гости.
Он послушно встал:
– Как прикажете! Я ваш верный су-шеф.
– Нет, – возразила Дженни. – Су-шеф у нас Лия, а ты будешь посудомойкой.
Я знала, что он, скорее всего, не уловит иерархических тонкостей, – но на душе все равно стало теплее.
– Как здорово! – воскликнула Кларисса. – Прямо как в старые добрые времена!
Я редко видела ее такой воодушевленной. Они с Нико сидели, притиснутые друг к другу, в гамаке – ее затылок в сгибе его руки, – курили и пили какой-то подозрительно мутный коктейль, который Люк объявил своим «фирменным». Остальные устроились на низенькой каменной изгороди. Жером легонько перебирал пальцами мои волосы, но я этого почти не чувствовала. За весь вечер он не произнес почти ни слова, явно чувствуя себя не в своей тарелке оттого, что присутствующие вполне предсказуемо перешли на английский. Когда он неловко представлялся ребятам, я ощутила прилив невыразимой нежности: казалось, его речевой аппарат попросту не в состоянии воспроизвести модуляции моего родного языка, который с такой непринужденной естественностью связал нас с Ларри. До сих пор я была знакома только с французской ипостасью Жерома – игривой, дерзкой, смышленой и открытой. Но если его язык, когда я только начала его учить, смягчил мой характер, сделав более податливой и в чем-то даже наивной, то мой язык возымел для него прямо противоположный эффект. Его английское «я» было замкнутым и угрюмым.
Я вспоминала нашу первую ночь вместе – как он поставил мне старинную алжирскую песню в стиле раи[129], которую использовал в качестве сэмпла для композиции; как крепко обнимал и нашептывал на ухо перевод арабских слов; как его голос восхитительной басовой линией мягко ложился на парящую в вышине вокальную партию. На этом языке он говорил с явным наслаждением – рассказывал, что сознательно решил усовершенствовать свои познания в арабском, на котором общался с бабушкой и дедушкой по линии матери в детстве и который его мать не менее сознательно забросила, будучи школьницей. Вспомнив уверенность в его голосе, звучавшем возле моего уха, я вновь ощутила на ключицах неприятную тяжесть вины.
Молчаливость его была связана не только с переходом на английский. К его приезду я уже была пьяна, поскольку налегала на коктейли Люка как на социальные костыли. А потом Майкл, все еще пугающе жизнерадостный, ни с того ни с сего окатил Жерома ледяным душем, приветствовав с подозрительной холодностью. Да и сам Жером, надо признать, не предпринимал никаких попыток расположить к себе хозяина, хотя в целом вел себя сдержанно и вежливо. Зря я рассказала ему о том эпизоде с нектарином.
Не спасали положение и «новенькие». Мы с Ларри каким-то образом оказались участниками странного поединка – кто заставит другого испытывать наибольший дискомфорт.
– Знаешь, а ведь я пару недель назад был в Париже, – пустил он свою первую стрелу.
– Да ну? – отозвалась я с притворным равнодушием.
– Ага. На вечеринке с кучей англичан, возле парка в 19-м округе. Прикинь, как круто было бы там пересечься? – в этот момент он выглядел до отвращения довольным собой.
Остальные упорно не замечали напряженности между нами – за исключением, по-видимому, Жерома. С самого своего появления на вечеринке он обнял меня за талию в совершенно нехарактерной для него собственнической манере; я тут же напряглась. Став благодаря волшебным коктейлям Люка еще более раскованной, чем обычно, я грубо вырвалась из его объятий. Не проходило ощущение, что Лоуренс наблюдает за всей этой пантомимой с нескрываемым ехидством, и какую-то долю секунды я его просто ненавидела. Потом прильнула к Жерому (мучимая угрызениями совести из-за его явно уязвленного вида), промямлила что-то неразборчивое про «жару» и мысленно – с усиленным алкоголем драматизмом – признала себя чудовищем.
Все, кроме нас двоих, казались окутанными искрящейся золотой дымкой приятного вечера. В самый разгар к нам заглянули даже несколько соседей (главным образом старички). С их благословения колонки вынесли во двор, который Анна украсила свечами и маленькими гирляндами огоньков, распространявшими вокруг торжественный свет, отчего все присутствующие казались участниками какого-то возвышенного действа. Пары танцевали босиком, и в прохладном вечернем воздухе то и дело взрывались раскаты смеха, перекрывавшие музыку.
– Viens danser[130], – тихо позвал меня Жером, легонько коснувшись нижней губой мочки моего уха.
– С радостью, – отозвалась я, стараясь не смотреть на Лоуренса.
– Ах, любовники́! – с милым французским акцентом воскликнул Нико, и я вздрогнула от неожиданности.
Жером увлек меня за собой туда, где звучала музыка. Кто-то из соседей, из тех, что были помоложе, завел Do You Really Want to Hurt Me?[131] группы Culture Club – и мне стало не по себе.
– Не понимаю тебя, – произнес он, прижимая меня так крепко, что даже шепот был отчетливо слышен.
– Я и сама себя не понимаю, – откликнулась я, опустошенная и неспособная сопротивляться своим слабостям.
– То ты такая ласковая и нежная, то вдруг далекая и холодная, а я чувствую себя идиотом из-за того, что позволил себе что-то к тебе чувствовать.
– И не нужно ко мне ничего чувствовать, – пробормотала я. – Я не из таких девушек, правда.
– Да ладно, – прошипел он. – Прекрати молоть чушь, в это никто не поверит. Прекрати вести себя как летописец собственной жизни – просто живи. Что значит – «не из таких девушек»? Звучит как строчка из сопливой попсовой песенки.
Он говорил с непривычной мне прямотой, и его слова ранили, словно жало. В носу защипало. Он посмотрел на меня сверху вниз, и лицо его исказилось от неподдельной боли. В полумраке теней, отбрасываемых янтарным пламенем свечей, он был так красив, что дух захватывало, а его запах – едва уловимая кислинка пота вперемешку с хвойно-солеными нотками – казался таким естественным и правильным, что мне захотелось уткнуться ему в грудь своей глупой башкой и так стоять целую вечность. С минуту мы оба молчали, потом наконец он сказал:
– Похоже, что и сынок у него – тоже придурок.
– М?
– У писателя твоего. Воплощенное тщеславие.
– Ну зачем ты – сразу в штыки? – спросила я, хотя, конечно, понимала, что у него на то есть все основания.
– Oh là, putain Léa![132] Они тебя так очаровали, да? Ты так жаждешь стать среди них своей…
Вспыхнув, я отпрянула от него, высвободившись из его теплых объятий. Ноги слушались плохо, меня мутило.
– Это несправедливо! – выпалила я – хотя слова его были абсолютно справедливы.
– Лия…
– Пойду за сигаретами.
– Не надо.
– Не говори мне, что делать, – в этот момент я ненавидела саму себя – ишь, раскапризничалась!
– Возьми у меня, – предложил он – словно это была трубка мира.
– Спасибо, у меня в комнате целая пачка.
Его передернуло, а я повернулась на каблуках и вышла. Проходя через двор, я краем глаза заметила Майкла – он привалился к опоре навеса, оплетенной вьющимися растениями, словно персонаж старинной фрески, и в гордом одиночестве спокойно наблюдал за разворачивающейся сценой.
Голова шла кругом, и, войдя внутрь, я присела на ступеньку лестницы, ведущей в мою комнату, чтобы прийти в себя. Закрыла глаза, прислонилась головой к перилам – и через несколько секунд почувствовала, как рядом со мной опустился кто-то еще, явно мужского пола. Жером, решила я – и положила ладонь на его успокаивающе крепкое колено.
– Твоему парню это вряд ли понравится, – голос, конечно, принадлежал Лоуренсу, и я резко отдернула руку.
– Ты социопат, – проговорила я.
– Стараюсь.
Я приоткрыла глаза и посмотрела на него. Он улыбался.
– Правда мир тесен? – спросил он невпопад.
– Так ты знал, кто я? Тогда, в Париже?
– Смутно догадывался, а потом нашел подтверждение благодаря соцсетям.
– Невероятно!
– Расслабься! Считай, что я просто пошутил, – согласись, что эта затянувшаяся игра добавила остроты скучному вечеру.