Он потеребил рукав своей штормовки (которую наверняка стащил у Дженни), и я почувствовала, как его нога прижалась к моей.
Бар оказался в конце одного из переулочков на холме, за бульваром Либерасьон.
– А когда ты узнал, что у Анны роман? – спросила я с притворной небрежностью.
– Кларисса рассказала. Не волнуйся: уже можно перестать делать вид, что ты в курсе. Я знаю, что нет, – тебе бы она ни за что не проболталась. В отношении родителей она очень странная.
– Ах ты сволочь! А я-то целый день гадала. Теперь давай выкладывай!
– Ну вот, начинается! – весело сказал он. – Только Анну не упоминай – помни: мы под прикрытием!
Мы остановились перед ничем не примечательным заведением с затемненной витриной.
– Ты первая. Только говори по-французски, – он потянул за дверную ручку, подталкивая меня вперед.
В баре было так тихо, что мое появление немедленно привлекло к себе внимание всех присутствующих. У стойки сидело пять человек, в том числе три до изумления прекрасные собой девушки, – а бармены как будто перенеслись сюда прямиком из Хакни-Уик и Уильямсбурга. Свет был приглушен (в основном шел от свечей), а из динамиков звучал первый альбом Мака Демарко. Я поймала на себе оценивающие взгляды. Наконец кто-то иронично произнес «Bonsoir» – но это был не бармен, а какой-то тип, явно желавший познакомиться.
– Venez boire quelque chose[148]. – Приглашение в его устах больше напоминало угрозу. Если бы не явная, непоколебимая уверенность в себе, можно было бы принять его за пришельца из другого времени. Одет он был скорее как австралийский турист-походник в Таиланде, чем как хипстер. При беглом взгляде он даже казался симпатичным, однако при ближайшем рассмотрении в лице его угадывался некий изъян – как будто какой-нибудь горе-художник попытался нарисовать красавца-мужчину, да не смог. Был он огромным, похожим на викинга, и это впечатление только усиливалось из-за пышной золотистой гривы – скорее, откуда-нибудь из Средиземья, чем из Бушвика[149]. Волосы были даже неестественно ухоженными и блестящими, как у поп-звезды семидесятых. У меня возникла ассоциация с Карлом I – ну или со спаниелем.
Я уселась на пустой барный стул рядом с ним, чувствуя на себе внимательный взгляд его блестящих глаз навыкате. Наконец он улыбнулся – губы у него были как будто вечно влажные – и промурлыкал:
– Bienvenue[150].
– Привет, – громко отозвался Ларри, решивший, видимо, что им пренебрегают, и поверх наших голов обратился к бармену: – Un pichet de rouge[151], пожалуйста!
– Ты же сказал – по бокальчику, – прошипела я.
– Да ладно тебе, дай своему парню оттянуться, – вступился за него «Карл» с акцентом Питера Селлерса.
– Она мне не девушка, – возразил Ларри, обращаясь к присутствовавшим здесь девицам, – а сестра.
Я ощутила легкий, но вполне ожидаемый укол где-то в области сердца; «Карл» заметно оживился.
– Какая прелесть, – воскликнул он, – семейка на каникулах!
– Типа того, – пробормотал Ларри. – Какое красное посоветуете?
– Anthony, tu peux sortir le Jura qu’Olivier a ramené, s’il te plaît?[152]
Бармен без лишних слов извлек из-под прилавка бутыль вина и налил нам три бокала. «Карл» взял один из них и поднес к тусклому свету.
– Ах, – вздохнул он. – Посмотрите на блики света в бокале, какой идеальный цвет! Смотрите, осадок на дне – как звездная пыль. Какая красота!
Я подавила смешок. Он уставился на меня своими рыбьими глазами:
– А все красивое нужно пробовать, non?
Решив все-таки отыграть до конца ту роль, что показалась мне наиболее забавной, я одарила его сдержанной и вместе с тем манящей улыбкой. Ларри наклонился и цапнул бокал.
– Первый и последний, сестренка, – обещаю!
В этот момент я ненавидела его всеми фибрами души.
Спустя три часа я была совершенно пьяна, но по-прежнему понятия не имела о том, какое отношение к этой сомнительной хипстерской компании имеет Анна. Оказалось, «Карл» был скульптором и, как я поняла, решил попытать счастья и открыть ночной притон, чтобы спать с девушками и пить хорошее вино.
Между тем бар начал мало-помалу заполняться, и, хотя хозяин не сдвинулся с места, персонал принялся сновать взад и вперед, как растревоженные муравьи, которых накрыло лавиной заказов. «Карл» ни на что не обращал внимания, отлучаясь лишь для того, чтобы покурить, и еще однажды – чтобы на скорую руку приготовить мне поесть, стоило только намекнуть, что я проголодалась. Он присел у низенького холодильника.
– Сыр любишь?
– Обожаю.
– Тогда вот тебе planche[153], – он упрямо говорил со мной по-английски, что выходило у него очень комично: из-за языкового барьера он казался еще абсурднее («Ради чего я живу? Ради хорошего вина, l’art, красивых женщин… Я живу для красоты!» – и, перегнувшись через стойку, протянул мне половинку инжира).
– Bon, du Morbier, un bleu d’Auvergne, un domaine de Bresse, un Saint-Félicien, un tout petit peu de confiture aux Reines-Claudes…[154] – со священным трепетом объявил он содержимое доски. К чести его стоит заметить, что, несмотря на кричаще-экстравагантный вид (несомненно, образ развратного бонвивана был создан с большим тщанием), говорил он явно со знанием дела. К большому облегчению коллег действовал он довольно быстро и вскоре вновь устроился рядом со мной по другую сторону барной стойки. Ларри набросился на выбранные жертвы, мне же посчастливилось стать объектом безраздельного внимания «Карла».
– Ого! – воскликнула я, смакуя терпкий, плотный «Морбье». – Вкуснятина!
– Знаешь толк в еде? – спросил он, кладя влажноватую руку на мою коленку. – Ты такая чувственная, я это сразу заметил.
Я мельком глянула на Ларри – тот воодушевленно рассказывал о своей поездке в Италию, размахивая руками и тараща глаза под одобрительное хихиканье девушек. Я последовала их примеру.
– Putain[155], ты так сексуально смеешься! – промурлыкал он.
Я допила последние капли вина, и «Карл» тут же вновь наполнил мой бокал. О, этот тягучий «Сен-Фелисьен»! Поздно: назад дороги нет.
– Так значит, скульптор, – начала я, стараясь как-то переключить его внимание с обсуждения моей бренной плоти.
– Ouais[156]. Все, что ты видишь за стойкой и вон там, в дальней части, моих рук дело, – он махнул в сторону внушительной коллекции изваяний: голова Христа, пара рук из ниоткуда, лавровые листья и элементы обнаженной натуры. Только сейчас я заметила причудливый изгиб женского позвоночника, исчезающего и вновь возникающего в неверном свете свечей. Теперь, когда разговор зашел о его творчестве, он незаметно вновь перешел на французский – видно, думал, что его с большей вероятностью воспримут всерьез. – И фотографии тоже мои – ну то есть самые пикантные, что можно здесь выставить. – Рука его сползла на мое бедро. – Как бы мне хотелось, чтобы ты мне позировала.
Разумеется, все фотографии были ню – и, я бы сказала, несколько непристойные, затуманенные, сумбурные. Казалось, снимки были сделаны камерой-обскурой. Размытые очертания женских тел.
– Не хочешь нюхнуть? – протянул он.
Ларри отважно допивал бутылку вина.
– Почему бы нет? – вздохнула я.
Он легонько сжал мое колено.
– Вообще-то я здесь много чего делаю, – и он жестом пригласил меня сесть рядом на стопку паллет.
– Ха, – сказала я: в целом помещение не слишком отличалось от складов ресторанов, где я работала.
Секунду мы помолчали. Сверху доносились приглушенные звуки музыки и смех: Ларри танцевал под Talking Heads с какой-то испанкой. Рука «Карла» снова оказалась у меня на бедре; щекой я чувствовала его горячее дыхание, крепкий винный дух. Когда его губы коснулись мочки моего уха, я закрыла глаза и подумала: скоро все закончится. Он поцеловал меня и прижал мое обмякшее тело к паллетам, навалившись всей своей массой.
– Сиськи у тебя шикарные, – выдохнул он голосом порнозвезды семидесятых. – Люблю маленькие, они гораздо более elegant.
Влажные губы на моей ключице, руки шарят под платьем, руки повсюду.
– Я…
Он прижал бледный палец к моим губам и принялся расстегивать джинсы, свободной рукой так крепко сжав мое предплечье, что я подумала: наверняка будет синяк.
– Suce-moi[157], – шепнул он.
К горлу подступила тошнота. Я попыталась выпрямиться.
– Не хочу я это делать.
– Ладно тебе, – бормотал он. – Засунь его себе в рот. Ротик-то рабочий…
Я наконец села прямо, почувствовав, как он давит рукой мне на затылок.
– Давай же, хватит меня дразнить.
Внезапно я ощутила прилив отторжения и отвращения.
– Да пошел ты!
Оттолкнув его, я услышала быстрые шаги на лестнице.
– Ты что тут творишь с моей сестрой?
«Карл» обернулся. Ларри потом рассказывал, что в тот момент еле сдержал смех при виде него – в нелепой гавайской рубашке, из-под которой мощно выпирал эрегированный член.
– Mais t’es sérieux, mec?[158] Отвали!
Мне хотелось исчезнуть.
– Сам отвали! Это моя сестра!
– Mais putain[159], она уже большая девочка, сама захотела.
– Лия, иди сюда, – позвал Ларри, не обращая на него никакого внимания. Со смешанным чувством унижения и безграничной благодарности я подтянула бретельки своего платья и бросилась к нему.