– Может, хотя бы просохнешь после своих торжеств, – сказала она. – Я отсюда слышу запах перегара.
Я арендовал «остин-аллегро» (то еще дерьмо) и каким-то чудом доехал до Уэст-Кантри в один присест, сделав единственный привал в мещански-претенциозной дорсетской гостинице: всюду салфеточки, обтянутые чинцем кресла, интерьерные витражи и престарелая хозяйка в бигуди, потягивающая шерри из «юбилейной»[168] кружки. Должно быть, как раз в таких местах в каком-нибудь 1912 году и проводили ночь с проституткой мечтающие о разводе бедолаги, чтобы получить возможность избавиться от жены на законных основаниях. У стойки администратора стояла тряпичная кукла-уродец, пьяно склонившаяся над ящиком для сбора пожертвований Королевского легиона. «Это мой маленький гуркха!» – хихикнула старушка, когда я взглянул на поникшую фигурку.
В Девоне даже сам воздух пах весной. На фоне живых изгородей виднелись первые фиалки, а вдоль побережья уже раскрывались навстречу солнцу темно-розовые лепестки смолевки. Подъездная дорога к дому почти добила мое и без того еле живое корыто. Дженни уже ждала меня в дверях и яростно махала рукой. Вид у нее был здоровый и даже цветущий: загорелая, джинсы забрызганы краской. Буржуазные квазихиппи в сельской местности вечно что-то красили и декорировали. Я глянул в зеркало заднего вида – на собственную бледную кожу.
С нашей последней встречи прошла всего пара месяцев, и все же сейчас я был странно взволнован. Недавние события совершенно поглотили меня: во-первых, контракт с издательством, во-вторых, мне стукнуло тридцать. Я устал, да и попросту не нравился себе в то утро. Крепко обняв Дженни, вдохнул знакомый аромат ее волос.
– Все в порядке, Мик? – спросила, когда я наконец ее отпустил, она, теребя обручальное кольцо на пальце, – как всегда, когда волновалась или беспокоилась. – Все хорошо?
– Просто устал, – отмахнулся я. – Ночевал в захолустной цитадели колониализма и почти не спал. Да и вообще жизнь в последнее время сумасшедшая.
– Ну, можешь отдохнуть после обеда, – ответила она. – Я провожу тебя в комнату, если хочешь положить чемоданы. Идем.
Потом она усадила меня за кухонный стол, поставила греться крестовые булочки и заварила чай. Ей хотелось знать все о договоре на книгу и о моем увольнении из редакции журнала. Удовлетворив ее любопытство, я спросил об Америке. Когда она наконец дошла до описания Восточного побережья, стрелки старинных напольных часов у двери показывали полдень.
– Мики, мне нужно тебе еще кое-что сказать о Нью-Йорке, – проговорила она, снова покручивая свое кольцо. Я уже предчувствовал, что она собирается мне сказать. – В последний вечер перед отъездом мы виделись с Джулсом.
– Отлично, – без выражения отозвался я.
– Он там хорошо устроился, говорит, назад не собирается, через пару лет, может, получит гражданство.
– Вот и славно.
– Рассказала ему про твою книгу.
Я кивнул.
Она сжала губы.
– Всякий раз, стоило мне заговорить о тебе, он весь будто покрывался колючками. Не знаю, что между вами произошло, но неужели все так плохо?
Я почувствовал, как челюсть сама собой сжалась. Дженни встала, чтобы наполнить чайник. При подобных беседах ей всегда нужно было чем-то себя занять. Когда она заговорила вновь, в голосе ее появилась жесткость.
– Может быть, тебе пора бы принять, что она просто не хотела, чтобы ее нашли.
На мгновение на меня накатила волна гнева, но тут же вернулось привычное самообладание. Поначалу Дженни и Джулиан обменивались письмами, которые позднее, лет через пять, сменились рождественскими открытками. После его окончательного переезда они виделись от силы раза три. Наверное, он так ей и не сказал. Для меня он не представлял угрозы, но, если я дам волю эмоциям, она, чего доброго, заподозрит, что ей чего-то не договаривают.
– Джен, – начал я, надеясь успокоить ее. – Если Джулиан когда-нибудь соберется вернуться в Старый Cвет – к могилам предков или типа того, – я буду придерживаться этой линии, хорошо? Это не так уж трудно.
Я поковырял ногтем большого пальца узелок на кухонной скатерти.
– Иногда люди просто расходятся – так бывает.
29Майкл
К тому моменту, как эта обновленная версия Джулиана сграбастала меня в «братские» объятия, меня можно было выжимать, и, пока он хлопал меня по спине, я думал лишь о том, какая мокрая у меня рубашка, – да еще о том, поймет ли он, что полностью держит ситуацию в своих руках. Я изо всех сил старался свыкнуться с тем, как изменились черты его лица. Смотреть на него было все равно что наблюдать за тем, как дрожит воздух над плавящимся от августовской жары асфальтом: казалось, пространство вокруг его фигуры искажается, словно вокруг фитиля горящей свечи. Я слышал, как он представляется Лии (даже голос уже был не совсем его – классическое британское произношение с американскими интонациями). Я видел, как она пытается сдержать удивление (конечно же, она знала, кто это). Лента времени перематывалась вперед так быстро, что прозрачная пленка срывалась и путалась.
– Ну, как тебе сюрприз? – прошептала Анна, едва коснувшись губами мочки моего уха, прижавшись ко мне всем телом и обхватив руками. Это паранойя или в ее сладком голосе действительно звучит злорадство?
Я и забыл, как пахнет Джулиан. Когда он обнял меня, душу заполонили все те эмоции, что неразрывно ассоциировались с ним: любовь и взаимопонимание и еще некое безымянное ощущение, какое возникает, когда встречаются две крайности – чувства превосходства и неполноценности. О да, как много в наших с ним отношениях определялось борьбой этих двух противоположностей!
– О боже! – и его имя голосом Дженни. Она вышла босиком и в футболке, которая прошлым вечером была на Брайане. Волосы у нее снова были черными, но теперь уже новый Джулиан схватил ее за плечи и хохотал над абсурдностью ситуации. Я смотрел, как она качает головой, обхватив ее руками.
– Поверить не могу, что ты здесь, – прошептала она. Потом повернулась ко мне и, с трудом выговаривая слова, позвала: – Майкл, иди сюда, – и потянула меня за руку – так что мы трое оказались снова вместе. От нее как будто исходило сияние; свет был слишком ярким, он словно окутывал их обоих. Казалось, вместо вен у них нити накала, как в лампочках, и сетчатка моих глаз вот-вот обуглится. Я зажмурился, но их силуэты красным отпечатались на моих веках, а ноздри наполнил мучительно знакомый запах: запах линии Пикадилли.
– Дженни, – хрипло пробормотал я – и отключился.
Я был без сознания всего пару секунд, но, придя в себя, поразился ясности мыслей, какой не испытывал уже несколько недель. Меня успели прислонить к лежаку, и, открыв глаза, я увидел, что Дженни и Джулиан сидят рядом.
– Ох-хо-хо! – пророкотал Джулиан, когда я моргнул. – Нюхательные соли отменяются – он снова с нами!
Дженни держала в одной руке стакан воды, а в другой – мою ладонь, не ощущая никакого ответного давления, и на лице ее застыло озабоченное выражение.
– Как ты?
Я чуть сжал ее ладонь и прочистил горло.
– Неловко получилось.
– Ничего страшного, Мики: в свое время от меня теряли голову и леди, и джентльмены.
А вот это уже типичная реплика Джулиана. Теперь, когда в глазах у меня перестало рябить, я смог хорошенько к нему присмотреться. Вид у него был просто пышущий здоровьем: кожа – смуглая, как у человека, живущего в таких местах, где растут лимонные деревья; даже морщины на его лице – глубокие «гусиные лапки» – свидетельствовали о радостном и легком бытии. И еще во взгляде появилась теплота, которой не было в годы нашей молодости.
– Иду варить кофе, – пропела Анна излишне оживленным голосом. – Принесешь чашки, милая? – обратилась она к Лии.
Я отряхнулся и медленно встал. Вид у Дженни был встревоженный.
– Тебе не жарко? Все хорошо?
– В тени будет просто отлично. Нет, правда, я в порядке – не суетись, пожалуйста.
Поясница ныла в том месте, которым я, должно быть, ударился о стул, но это даже давало некоторое утешение: физическая боль не позволяла мне утратить связь с реальностью.
– Сколько же лет прошло? – тихо произнесла Дженни, будто сама себе не веря. – В последний раз я видела тебя уже с Томом в… 96-м. А вот Мик…
– Да уж лет пятьдесят, – сухо сказал Джулиан, не сводя с меня глаз.
– Господи, – выдохнула она. – Целая жизнь.
– Две жизни, – мне показалось или уголок его рта иронично искривился при этих словах?
– Поверить не могу, что в своем последнем письме ты не проговорился, – лучезарно повторила Дженни, ничего не замечая. – Вам с Анной придется многое нам объяснить.
Они переписывались? А вот это уже тревожная новость.
– Что ж, не стану портить Анне удовольствие – пусть сама рассказывает.
Дженни коснулась его руки:
– Выглядишь чудесно.
– Так бывает, когда полвека проживешь в Калифорнии. Это ты чудесно выглядишь.
– Да нет, я просто постарела.
– Да все мы постарели. Зато ты, кажется, счастлива.
Она явно была польщена.
– Так и есть.
Жаркое утро звенело от цикад.
– Значит, ты по-прежнему в Калифорнии.
– По большей части, с перерывами на Нью-Йорк. Раньше у нас была квартира в Верхнем Вестсайде, но несколько лет назад мы ее продали. У Дэвида есть второе жилье в Уильямсбурге – еще бы, он же чувствует себя тридцатилетним… – он помолчал и улыбнулся мне. – Дэвид – это мой муж. Не обязательно делать вид, что тебя эта новость не шокировала. – Он положил ладони на стол. – Никогда не знаешь, в кого влюбишься, правда?
Дженни тоже посмотрела на меня – вне себя от восторга.
– О, Джулс, я так счастлива за тебя!
Я подавил смешок. Неужели она и вправду клюнула? «Мой муж»? Джулиан – гей? Что ж, в это еще можно было поверить – еще в молодости у него были странные интрижки, но тогда я списывал все на «свободную любовь» и детство в закрытой школе. Нет, меня скорее смутили слова «Никогда не знаешь, в кого влюбишься». Я вас умоляю! В то, что Джулиан сменил ориентацию, я мог поверить – но чтобы он