– Эй, я теперь биоробот, – заявила Лоррейн и вызывающе выпятила грудь. – Поосторожнее со мною, ребятки.
– Пожалуйста, лежите спокойно, – попросила Розита.
Джулиан снял крохотную титановую крышечку, прикрывавшую контакты на черепе Лоррейн, присоединил к ним провода, идущие к компьютеру, и посмотрел в лицо сестре. Розита напряженно следила за табло мониторов, готовая отреагировать на любое изменение их показателей.
– Готова, Ло? – спросил Джулиан.
– Сам знаешь.
Джулиан что-то сделал на компьютере, и лицо Лоррейн вдруг сделалось равнодушным. Она лежала с открытыми глазами, ее сердце билось и легкие дышали, но Лоррейн Дей находилась уже не здесь. Каро без помощи приборов видела, что ее состояние не имеет ничего общего ни с комой, ни со смертью мозга, после которой жизнедеятельность внутренних органов поддерживается искусственно. Сознание Лоррейн не отключилось, оно просто исчезло. Каро не видела ничего подобного за всю свою медицинскую практику – разве что смерть…
Экраны перед Джулианом и Барбарой засияли и заполнились текстом. Никто не произносил ни слова. А еще через миг на другом экране появилось отображение визуальной информации, проходящей через мозг Лоррейн и воспринятой программой реконструкции деятельности зрительного центра.
Образ Лоррейн сел на кровати. В отличие от записи, сделанной в первом эксперименте Джулиана, рядом с нею никого не было, и от головы девушки не тянулись никакие провода. Волосы на голове были в целости и сохранности. Она встала, вышла через дверь и, как и Джулиан, оказалась во дворике Второго крыла, безошибочно опознаваемом по характерной клумбе и круговым дорожкам. Заклепки на джинсах Лоррейн сверкали под ярким солнцем.
Каро дословно вспомнила слова, сказанные Джулианом несколько дней назад: «Для первого раза данные, которые мы запрограммировали для создания новой ветви мультивселенной, сохраняли ее практически идентичной этой. Мы стараемся делать все как можно проще, пока не увидим, как работают алгоритмы».
На сей раз во дворике фонтана Треви не оказалось. Какую же галлюцинацию воплотит Лоррейн? Если Джулиана влекла пышность, то его сестра была подчеркнуто экстравагантна. Каро ожидала увидеть, например, Версаль, или Альгамбру, или пещеру Али-Бабы. Впрочем, она помнила, что Вейгерт говорил об ограничениях альтернативных вселенных. Все, что сознание творит через коллапс волновой функции, должно подчиняться закону пространственно-временной причинности. С коллапсированием каждой волновой функции убывало и число степеней свободы, записанных в памяти Лоррейн при наблюдении за ее творением. Если она создала Альгамбру, то позже ее нельзя будет превратить в Версаль. Ну, и нельзя воздвигнуть что-то физически неспособное существовать.
Так что же создаст Лоррейн?
Как оказалось, ничего.
Она просто опустилась на колени у единственной клумбы и коснулась пальцем маленького желтого цветка; волосы упали вперед, закрыв лицо. Через мгновение ее плечи задрожали, а затем начало сотрясаться все тело. Она смеялась? Нет. Когда она наконец встала, держа сорванный цветок, по ее лицу текли слезы – скатывались по щекам и капали на шелковую рубашку, оставляя темные пятна. Так она и стояла, запрокинув голову, глядя в небо, и рыдала – беззвучно, но Каро чуть ли не явственно слышала рыдания; так продолжалось целых пятнадцать минут, пока экран не погас и сеанс не закончился.
– Что за… – чуть слышно начал Вейгерт.
Лоррейн села на кровати и расплакалась наяву.
Джулиан присел рядом с нею, обнял ее за плечи (ее голова все так же была соединена проводами с компьютером):
– Ло, что случилось? В чем дело?
Ни слова, лишь рыдания.
– Лоррейн, ответь мне, пожалуйста! Тебе больно? Что с тобой?
Рыдания стали затихать.
– Больно? Нет… нет… Джулиан… это… это было…
– Что? Что было?
– Всё.
Лоррейн успокоилась лишь через пять минут. Причем Каро отметила, что, придя в себя, она оказалась не такой, как прежде. Совсем не такой. Ее жестикуляция утратила театральность, улыбка сделалась мягче, и выражение лица говорило о… О чем же?
О чуде. О чуде говорили и интонации голоса, и глаза, и выбор слов.
– Я вышла во двор, – сказала Лоррейн, глядя на экран, где воспроизводилась запись, – и вдруг, в один миг, узнала. Почувствовала.
– Этот цветок, – она указала на экран, где стояла на коленях перед клумбой, – этот цветок был мною. Я была неотделима от него, от земли под ногами, от стен вот этого поместья, от всех вас. Мы все сплавились вместе, все… воедино. Я не могу выразить. Но я знала. И сейчас знаю! Все это было мною, и я была всем этим – была и есть. Джулиан, я всё еще всё!
Каро лежит – сколько ей было лет? шесть? семь? – на одеяле в садике за домом и смотрит на проплывающие в небе облака. А потом, в один миг, нет ни облаков, ни самой Каро. Она находится нигде и везде, вплетенная в то, что позднее стала называть тканью мироздания. Она – это облака, трава, ветерок и муравей, перебирающийся через ее руку. Она является всем, и всё является ею.
– В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка.
В единой горсти – бесконечность,
И небо – в чашечке цветка[14],
– странным тоном, понизив голос, продекламировал Джулиан. – Уильям Блейк.
– Нет, – сказала Каро громче, чем ей хотелось бы. – У Лоррейн всего лишь случился приступ эпилепсии височной доли. Барбара, мне необходимы все материалы аппаратных обследований.
– Это была вовсе не эпилепсия, – сказала Лоррейн. – Если бы ты сама испытала, если бы ты побывала там… Ничего похожего на эпилепсию. – Она глядела на Каро, но это был именно взгляд, а не яростный луч, способный чуть ли не испепелить несогласного. Лоррейн, судя по всему, была совершенно уверена в том, что видела, и ей не нужно было лезть в драку и доказывать свою правоту. – Это было словно… словно… всё во вселенной, на самом деле, единое…
– Ну, – негромко произнес Вейгерт, – строго говоря, так оно и есть. Материя, энергия и сознание – единое целое. Они неразделимы.
Уоткинс ничего не сказал. Он развернул кресло к двери и уехал, подталкиваемый Камиллой. Каро успела заметить на его лице гримасу, как будто он был горько разочарован. Почему?
20
Каро и Барбара работали до глубокой ночи. Карты мозга Лоррейн были особенно ценны тем, что их можно было сопоставить с данными Джулиана. Часть мозга, по-видимому, вызывавшая у них обоих чрезвычайно подробные, ясные галлюцинации, была небольшой и плохо отображалась. Снимки обоих испытуемых показали сильные нейросоединения к гиппокампу, где обрабатывались воспоминания, – в этом не было ничего удивительного. Куда больше их заинтересовали сильные связи с прилежащим ядром, именуемым в просторечии «центром удовольствия», с лобной корой, отвечающей за осознанное познание, и с затылочной долей, анализирующей свет и движение.
Но никаких признаков эпилепсии височной доли.
Каро нахмурилась. Картинку нельзя было истолковать двояко: причиной испытанных Лоррейн потрясений не была электрическая буря, которая, как известно, вызывает религиозные или мистические переживания. Не было значительной активности и в теменной доле – том отделе мозга, который сообщает «я», где начинается и заканчивается тело. Опытные практики медитации овладевают умением уменьшать кровоток в этой области, что порождает ощущение внетелесных переживаний.
Тут было что-то другое. Каро не знала, что именно, но была уверена, что в научной литературе ей ничего подобного не встречалось.
Зато карта получилась великолепная.
– Если так будет продолжаться… – задумчиво произнесла Барбара.
– …мы сможем сами выбирать, в каких лучших журналах публиковаться, – закончила Каро.
И они захихикали, как двенадцатилетние девчонки.
Перед тем как лечь, Каро проверила электронную почту. Она чуть не забыла об этом – час был уже очень поздний, и ее мысли были заняты данными, которые она только что изучала. Но она все же включила ноутбук. Важных писем среди спама оказалось лишь два. В первом Эллен сообщала, что у нее, Кайлы и Анжелики все в порядке.
Второе было от Джулиана.
Лайл только что сообщил мне результаты анализов Эйдена. У него не пищевое отравление. В больнице тоже не могут понять, в чем дело, но твердо уверены, что это почти наверняка не заразно. Его состояние понемногу улучшается, но из больницы пока не отпускают – хотят провести еще серию анализов. Так что следующий в очереди на имплантацию – Бен Кларби. Предоперационная подготовка и вся рентгеноскопия завтра, операция послезавтра.
Лайл утверждает, что симптомы Эйдена с медицинской точки зрения – загадка. Что-то здесь не так.
Стоит сделать что-то один раз – пусть даже нечто такое, о чем прежде и не думала, – и во второй раз это пройдет легче. А дальше, думала Каро, эта операция вообще может стать рутинной.
Операция Бена Кларби прошла хорошо. Странно было, что он заметно нервничал. Да, он был всего лишь третьим на свете человеком, которому устанавливали имплант, но ведь он вызвался на это добровольно, да и не похоже было, чтобы он питал какое-то предубеждение против данной операции. Впрочем, случалось, что люди, вполне спокойно относившиеся к мысли о том, что им когда-нибудь вскроют голову, меняли свое отношение, осознав, что это должно случиться уже через несколько дней, а не в теоретическом будущем. Работая в больнице, Каро не раз видела, как пациенты внезапно впадали в панику, меняли свое мнение, переписывали завещание, а однажды пациент, которого уже везли на каталке в операционную, потребовал срочно созвать консилиум.
Молли дала наркоз. Каро поместила чип с проводами в мозг, привинтила к тщательно выбритому черепу маленькую титановую пластинку. Бен, в отличие от Джулиана и Лоррейн, не мог похвастаться густой и пышной шевелюрой, так что пластинке предстояло постоянно оставаться на виду. Однако, подумала Каро, учитывая пристрастие всей компьютерной команды проекта к бейсболкам, мало кому удастся увидеть это украшение.