Полкан охает. Выходит, и Пры-У–6 прямо сейчас – без ног! Диспетчер говорит Полкану укоризненно:
– Строение биологических видов данной планеты вы изучали в школе, ещё до отправки на стажировку!
Полкан помнит: да, изучали! Но одно дело знать, а другое – почувствовать самому, каково это – когда у тебя, например, есть только лапы и хвост и, что бы ни происходило, не можешь ты взмахнуть крыльями, подняться в воздух. И плавников у тебя тоже нет. Если ты собака – так и живи до самой смерти собакой!
– Не забывай теорию! – говорит уже гораздо мягче диспетчер. – И подумай: что можешь ты сообщить мне ещё?
– Выходит, что я ничего не могу сообщить, – помолчав с минуту, опять завывает Полкан. – Всё как всегда, без происшествий! Местные условия мы переносим нормально. Я сплю под крыльцом павильона, туда ветер не задувает. А Мурку берёт к себе ночевать здешний сторож, его называют дядь Миша.
Он замолкает, прислушивается. Собаки с базара ему не мешают, он ясно слышит – им с Муркой сверху велят:
– Ошейники берегите!
И дальше:
– Приглядывай за Гермогенычем! Или как там его? За тем, кто играет в фрр-фрр-семь-там-там-сто-четыре!
«Почему – приглядывать?» – хочет переспросить Полкан. Но сеанс кончается, диспетчер торопится, приказывает ему:
– Скажи Эс-трам–1, пускай не спит в домике сторожа.
Эс-трам–1 – это Мурка, инструктор Полкана.
– А где же я буду ночевать? – говорит она Полкану наутро. – Спасибо, сторож дядь Миша меня пускает. Уж я бы расспросила диспетчера, в чём дело. Жаль, мне не положено выходить на связь – это твоя учёба!
– Кис-кис! – раздаётся поблизости.
Они оборачиваются.
– Пшёл! – топает на Полкана старушка. – Ишь ты, не можешь мимо кошки спокойно пройти.
И улыбается Мурке:
– Иди, кисонька, сюда, иди, уж я тебя угощу!
В руках у старушки пакетик дешёвого кошачьего корма. Третий пункт общих правил для всех командировочных: «Питайся одной пищей с теми, кому ты подобен!»
Мурка опасливо, как подобает ничейной кошке, приближается к торговке. В движениях бабушки, в её растянутой улыбке Мурке мерещится опасность. «Это потому, что я в роль вошла, я как местная уже, мне положено бояться», – успокаивает себя Мурка.
И тут старушка вцепляется ей в загривок, пальцы просовывает под ошейник. И товарке, которая по соседству торгует старыми чашками, велит:
– Помоги мне, Андреевна! Подержи её!
Кошке трудно освободиться, если её схватить за шею. Мурка громко мяучит, пытается вертеть головой, скалит зубы.
– Ишь ты, какая строптивая! – укоряет её старушка. – Нам только ошейник с тебя снять! Тебе он сейчас не нужен. Ты погляди на себя, вон какая гладкая, а другую кошечку насекомые с клещами заели!
Поодаль из-за домика сторожа выглядывает клочкастая кошка – глазки-щёлочки, шире они у неё не открываются. Где-то бродила кошка, долго бродила, пока не дошла до базара, а здесь над ней готовы поохать, и дать дешёвого корма, и даже надеть на неё ошейник от блох. Купить новый ошейник в киоске бабушкам кажется накладным. Но Мурка, похоже, не страдает от блох. Может, ей как раз ошейник её и помог. А теперь пусть новенькой тоже поможет! Все кошки на базаре общие, их кормят сообща, и сторож дядя Миша может под крышу пустить ночевать, и ошейники, защищающие от блох, здесь переходят от одной кошки к другой.
Полкан со всех ног мчится к старушкам и сразу обеих сбивает с ног, они валятся на расстеленную клеёнку среди старых блюдец. Одна первой подаёт голос:
– Сбесилась, сбесилась собака, держите!
Мурка стремглав бросается прочь – значит, и ему можно бежать, за ним гонятся и хотят побить. Кто-то частит:
– Это Гермогенычев пёс, это у старика с часами!
И другой голос отвечает:
– Так пускай при себе держит, пускай сажает на цепь!
Между забором и гаражами, куда человеку не пролезть, Мурка говорит ему:
– Я сплоховала. Прости меня. Чувствовала же, что не надо к этой бабуле подходить!
Полкан понимающе глядит на Мурку. Здесь, на Земле, поди разберись, что тебе кажется, что мнится, а что ты заранее верно угадал! Это диспетчер со своей непостижимой высоты может видеть, что ждёт их в будущем, хотя бы в самом ближнем – через несколько часов или дней. А сами они только смутно предчувствовать могут опасность своим кошачьим или собачьим чутьём.
Мурка говорит озабоченно:
– Теперь, может быть, нам придётся убираться отсюда.
Она сказала «может быть», но Полкан взвизгивает и принимается колотить хвостом об железо гаража. Неужто они наконец смогут уйти с базара?
А Мурка продолжает:
– На противоположном конце города, в квадрате Лип-сто, есть аналогичный объект исследования, местные называют его «Рынок колхозный». Мы сможем перебраться туда. Главное – идти по городу ночью, в темноте.
Полкан тяжело вздыхает. Спрашивает:
– А когда мы сможем вернуться домой?
– Ты же знаешь, надо прожить век, – отвечает ему Мурка. – Но не грусти, у четвероногих он совсем короткий! А представь, если бы мы были как эти, на двух ногах! Вот бы пришлось дожидаться!
– Двуногие, – сказал Полкан, – запросто гибнут под машинами и на войне. Я слышал от стариков, друзей Гермогеныча.
– Если мы погибнем с тобой раньше срока, то нам конец, – Мурка ударила по забору лапой. – Я говорю тебе, надо прожить век, всё, что нам было отмерено. Я буду чуть старше, а ты моложе, но тоже дряхлый старик. И когда ты придёшь выть в последний раз, тебе укажут пустую поляну, которую мы с тобой разыщем.
– И что будет? – спросил Полкан.
Мурка сказала:
– Это всегда бывает по-разному. Может, к нам спустится луч, по которому мы пойдём наверх друг за дружкой… А может, если мы будем не в силах идти, за нами прилетит невидимая ладья. Но дома мы выйдем из неё такими же, как и улетали сюда, ещё не вполне взрослыми. И сами удивляться будем, что прожили уже чей-то век!
Полкан закрывает глаза и вспоминает необыкновенную, позабытую лёгкость – так было дома! На его планете никто не знает ни жары, ни холода. Воздух густой, в нём можно кувыркаться и плавать, если умеешь. И все малыши хотят скорей научиться! Мама, папа, учителя, друзья – всё шлют тебе тёплые волны, которые обтекают твои голые руки и ноги, и твои плавники, и щёки, и взъерошивают волосы. Ты качаешься в воздушных волнах, и здесь же все твои одноклассники, и необыкновенно красивая стажёрка, помощница учителя Эс-трам–1 машет плавниками и смеётся, как не умеет смеяться больше никто.
Каждое утро они собирались и играли все вместе, полгорода, чтобы получить друг от друга силы на весь день. Почему-то, когда радость переходит от тебя к кому-то другому, её в тебе делается больше.
Кому здесь он мог бы переслать по холодному разрежённому воздуху радость, думает Полкан – и сразу вспоминает старика с часами. Должно быть, нужна старику чья-нибудь радость, своей собственной радости мало в нём. Полкану это не зря казалось с его собачьим чутьём. Сегодня ночью диспетчер велел ему приглядывать за Гермогенычем! А как приглядишь, как выполнишь задание, если окажется, что не жить ему, Полкану, теперь на базаре? Главное правило всех командировочных – следуй местным обычаям! А у собак на базаре первый закон: «Не тронь человека!» Люди дают тебе работу – сторожить территорию – и дают кров, от них тебе перепадает какая-никакая еда. Людей надо слушаться беспрекословно, иначе кто знает, что они захотят с тобой сделать?
Полкан и Мурка тихо выглядывают из-за забора. Старушки, видно, замёрзли, они споро собирают свой скарб – скоро уйдут. Мурка выбирается из укрытия первая, и тут же её подхватывают поперёк туловища и поднимают над снегом. Пахнет табаком, и она слышит голос сторожа дяди Миши:
– Всё мёрзнешь, Мурлыка? Айда ко мне греться!
Полкан идёт по базару. Редкие покупатели с опаской поглядывают на него.
– Это наш, – успокаивает чужаков Гермогеныч, – его у нас все знают!
У кресла стоит вчерашний высокий и тонкий человек, в последнее время он зачастил сюда. Полкан забирается в кресло. На прилавке расставлены шахматы, Гермогеныч и пришлый коллекционер дышат себе на руки. Сегодня не поиграешь, не покумекаешь как следует над доской.
– Ни в чём нуждаться не будешь, – говорит чужак Гермогенычу. – И всей работы – в шахматишки со мной сыграешь, и, конечно, – часы. Всё, что делаешь сейчас, так и будешь делать. Но, конечно, уже подо мной, с отчётом.
– Так здесь-то я сам по себе, – отвечает ему старик. – Ни перед кем не отчитываюсь.
– А никакого «здесь» скоро не будет, – не отстаёт чужак. – Дело уже решённое, сносим блошиный рынок. И земля, на которой стоишь, уже купленная.
Старик возражает:
– Слыхал я, что договорённости о продаже пока нет. Делят наверху эту землю, да не поделили ещё.
Полкан при слове «наверху» вскидывается, смотрит на небо. Неужто старик тоже ходил ночью выть и сверху ему сказали, что делят для чего-то вот этот кусок земли, через который тянутся чёрные деревянные торговые ряды?
Чужой человек тяжело, давяще смотрит на Гермогеныча.
– Поглядим ещё, – медленно говорит старик. – Может, и останется рынок стоять, как стоял.
– Не останется, – усмехается чужой. – Если кто несговорчивый, здесь или в городской администрации, к тем умные люди другие придумали разные методы.
Он смахивает с доски шахматы и резко идёт к своей машине.
Проходит несколько дней, за которые Полкан опять не замечает ничего нового.
В разрежённом воздухе Земли он спит глубоко и сладко. Ему спокойно под крыльцом старого павильона. И когда он сквозь сон слышит крики и резкий визг, то не сразу вспоминает, что он на поселковом рынке и он – собака. Он ударяется головой о доски крыльца, высовывает голову и видит, как другая собака с тонким, полным ужаса визгом катится кубарем между рядов, и ещё несколько собак, которые – не узнать отсюда – лежат там и здесь, и чьи-то лапы подёргиваются, а чьи-то подняты вверх или раскинуты странно, как у живых не бывает. К забору через площадку бегут люди. По ряду № 8 во всю длину вытянут большой костёр, это целая огненная стена на ножках. Горят сарайчики по краю площадки, и домик сторожа полыхает. Оттуда выскакивает человек, у него огонь прыгает на спине и на животе. Человек судорожно бьёт себя по животу и валится в снег, выкатывается в нём.