«Эс-трам–1! – думает Полкан. – Мурка!»
Он несётся к домику, обегает огонь кругом – нет, нигде нет прохода, разве что сквозь костёр! Но он Полкан, он собака, его шерсть вспыхивает, и внутри делается невыносимо горько, лёгкие заполняет горечь. И когда он снова открывает глаза, вокруг очень светло, и это не свет огня, а свет зимнего дня и снега.
– Один остался, – говорит знакомый голос над ним.
И другие голоса ему отвечают:
– Так долго ли сторожей приманить, вон сколько их по посёлку бегает!
– И не спасли такие сторожа от поджигателей…
Опять первый голос повторяет:
– Один остался. Полкан-шахматист.
Гермогеныч гладит Полкана по холке.
– Я шахматист, и ты шахматист, – улыбается через силу. – Вот только кресло твоё сгорело.
Один глаз у старика слезится.
– И подружка твоя сгорела, – говорит он. – Которую гонял ты. Уж она донимает тебя, донимает – и ты не выдержишь, погонишь её к забору, да… Нету твоей подружки больше, понимаешь?
Полкан стоит на задних лапах, передними опершись на стол № 3. Доски стола обгорели совсем немного. Продавцов мало; те, кто продолжает выходить со своим товаром, вполне умещаются в сохранившихся рядах. По ряду гуляет слух, что кого-то в городе за недавний поджог арестовали, что землю, на которой стоит базар, продавать не будут, что вместо сгоревших рядов отстроят новый павильон. Сегодня ночью Полкану выть, и он рассказывает обо всём диспетчеру. И тот не напоминает ему о том, что предупреждал: не надо Мурке ночевать в домике сторожа, – а только говорит, что иногда наблюдатели гибнут в командировках и что сегодня вся их планета погрузится в траур по Эс-трам–1. Полкану придётся отбывать вахту самому.
– Держись старика, – советует диспетчер.
Наутро, только становится светло, бульдозер сгребает то, что осталось от домика сторожа. Полкан едва не лезет под нож бульдозера – водитель устал отгонять его. На снегу целые горы того, чему названия уже нет, и среди обгоревших досок и какого-то скарба, превратившегося в золу, Полкан видит кусок ошейника! Искусственный материал, сделанный в будущем, сгорел не весь. Полкан прыгает вперёд и хватает обрывок зубами. Нет, ни за что он не расстанется с ним.
И тут же он охает: это вещь из будущего! Что стало с ней, осталась ли после пожара та сила, которая позволяет путешествовать во времени? «Но есть ещё мой ошейник!» – вспоминает Полкан.
Морозный воздух, даже такой разрежённый, как на этой чужой планете, вкусно пахнет. В нём далеко разносятся звуки. Только отойдёшь от рычащего бульдозера – учуешь нежный серебряный перезвон. Это старушка снова принесла на базар шапочку, расшитую старинными монетами. Такие шапочки есть в музеях – хранилищах мёртвых вещей. В школе у Полкана были модели разных мест на отдалённых планетах, и он запомнил, как тяжело могут пахнуть мёртвые вещи в музеях. Если вещь пробыла в музее достаточно долго, она становится негодной для путешествий во времени. Ты, глядя на неё, можешь только представлять прошлые времена. Путешествовать в мыслях и, может, во сне. Но для старушки её свадебный наряд ещё жив. Полкан кидает обрывок Муркиного ошейника на снег у забора, мчится назад, выхватывает у старой женщины из рук её шапочку. Зубы скользят по металлу. За Полканом бегут, и бабушка причитает тонким голосом:
– Как же ты так! Собачка, как же ты так, у меня…
– Полкан, назад! Назад! Фу! – выкрикивает старик Гермогеныч.
«Вторую вещь надо! Вторую из прошлого!» – думает Полкан. Он выпускает из пасти шапочку, лапой подгребает к ней валявшийся на снегу кусок ошейника. Оборачивается, мельком видит, как старик на секунду приобнял старушку-торговку, что-то говорит ей, успокаивая.
«Это же половинка вещи из будущего! – думает с надеждой Полкан. – Одна только половинка маленького ошейника и шапочка, можно сказать, целый шлем из прошлого, вдруг они, если вместе, смогут сдвинуть время назад…» Но нет, Муркин ошейник сгорел и, видно, потерял силу! Старик приближается к Полкану, издали протягивает руки к серебряной шапочке.
– Полкан, отдай!
Из кармана у Гермогеныча торчит старая варежка! Полкан бежит к старику, в одно мгновение выхватывает варежку – и назад, кидает на шапочку варежку и валится сверху сам, стараясь коснуться ошейником сразу обеих старых вещей. Старик уже рядом, и приседает с трудом, и смотрит с укоризной, так что невыносимо глядеть на него, и Полкан отворачивается. Теперь перед глазами глухой забор. И вдруг Полкан понимает, что видит забор с обратной стороны. Здесь он не покрашен и зачем-то две доски прибиты крест-накрест.
Полкан оборачивается: да, вот они, гаражи! Мурка легко ударяет его лапой в нос, мяучит:
– Ты что застыл? Я говорю тебе: не вой больше в посёлке, там, где они спят!
И он не понимает смысла её слов. Какая разница, о чём она говорит! Он кидается к ней, сваливает с ног, вылизывает ей спинку, и лапы, и голову между ушами. Он то рычит, то скулит тонко-тонко, он сам себе не верит ещё, что Мурка – вот она. А Мурка отбивается:
– Пусти, что это на тебя нашло?
И спрашивает его сердито, понял он что-то или нет.
– Что – понял? – машинально говорит Полкан.
– Я же говорю, не вой, где люди! Я за тебя всегда боюсь!
Он быстро говорит:
– А ты не ходи ночевать в домик сторожа!
Она вопросительно глядит на него.
– Ты говорил уже… Но почему нельзя?
– Диспетчер всё видит лучше нас, он зря не станет советовать, – неопределённо отвечает Полкан.
Она тихо урчит:
– Сам бы он прилетел сюда в эти морозы… А дядь Миша – он добрый, он любит кошек, нет никакой опасности…
Полкан перебивает её, огрызается по-собачьи:
– Я скажу диспетчеру, что кое-кто не слушается его!
И спешит назад на базар. Позади слышится смешок:
– Жаловаться, что ли, станешь? На тебя не похоже!
И тут же она спохватывается:
– Стой! Надо поглядеть, ушли они или не ушли!
Он не сразу вспоминает, кто должен уйти. Вот и базарная площадь. Ему хочется поскорей увидеть, что всё на месте: и длинный ряд № 8, и кресло старика Гермогеныча, и домик сторожа.
Гермогеныч хватает его за ошейник.
– Попался, озорник! Жалуются у нас на тебя!
Полкан снизу вверх вопросительно глядит на старика. А тот делано грустно говорит:
– Видно, никуда не денешься, придётся забрать тебя к себе.
– На цепи такому место, только на цепи! – частит какая-то старушка.
И ещё одна, с серебряной шапочкой в руках, смотрит на Гермогеныча мягко, благодарно. Она не может отделаться от чувства, что с Гермогенычем связано для неё что-то хорошее. Где-то вроде он заступился за неё, где-то сказал доброе слово. Но когда, где – она вспомнить не может. «Память уже не та», – думает старушка.
Во дворе у Гермогеныча есть добротная, ни одной щели, конура. Прежняя её хозяйка умерла, и только запах чужой собаки, едва уловимый, чувствует Полкан. От его ошейника теперь тянется цепь, которая и до ворот не позволяет добежать. И в голове только одна мысль крутится весь вечер: как сможет он удрать обратно к Мурке? Базар – он рядом совсем, через дорогу, – а до него не дойдёшь!
Во тьме Полкан слышит в соседних дворах, и там и здесь, глухое ворчание, а где-то сторожевой пёс заходится лаем, и другие собаки, незнакомые Полкану, этот лай подхватывают. В общем шуме кто-то маленький с опаской заглядывает в конуру, а потом шмыгает вовнутрь и тычется ему в бок, счастливо урчит:
– Ну у тебя и тепло!
Она сворачивается в клубок, блаженно мурлычет, согреваясь, и тут же потягивается и начинает точить коготки о стенку будки. Совсем недавно ей было страшно, а теперь страх выходит из неё со смехом:
– Ой, не могу! Как я искала тебя – это что-то! Знаешь, меня эти, такие, как ты, ну вот чуть-чуть не съели!
– Чего смешного! – отвечает Полкан. И думает: «А говорят, что на Земле нельзя вернуться по времени назад. Но ведь можно, можно! Просто нам дома сказали, что нельзя, и никто не пробует!»
Сегодня ночью ему не надо выть. Ещё три дня до связи с диспетчером, до планового доклада. Но Полкан просыпается вдруг от яростного зова, который идёт как будто и не снаружи, а изнутри, из груди. Если не выбраться из будки под звёздное небо прямо сейчас, то Полкана просто разорвёт на части.
– Полкан, ты что, не вой, здесь же люди, – трогает его лапой Мурка. – Надо придумать, как освобождаться от этой цепи, когда у тебя сеансы связи.
– Сеансов больше не будет, – слышат они с неба голос. – Вы совершили одно из величайших преступлений, предусмотренных Кодексом наблюдателя. Эс-трам–1! – обращается диспетчер к Мурке. – Скажи мне, помнит ли твой ученик, что на отдалённых планетах, таких как у вас, категорически запрещены передвижения во времени?
– Помнит, – испуганно сказала Мурка. – Конечно помнит! А что?
– А то, – ответил диспетчер, – что нам всей планетой пришлось посылать свои силы в дальний космос, на много тысячелетий назад – прямым ходом к вам на Землю, чтобы нейтрализовать последствия того, что кто-то на одно мгновение прижался своим ошейником к двум старым предметам одежды…
– Как – всей планетой? – охнул Полкан.
Он помнил с самого детства: мама с папой, а позже учителя просили его сесть не шевелясь и представлять гладкие, ровные солнечные лучи, которые всегда идут прямо и никто не заставит их не то что повернуть обратно, но даже немного свернуть в сторону. И все, кто был с тобой рядом, тоже представляли эти лучи. А потом по «Общепланетным коммуникациям» объявляли, что порядок на дальней планете восстановлен и все последствия, которые вызвал поступок очередного агента-наблюдателя, сведены к нулю. И тебе очень сильно хотелось спать.
Провинившихся наблюдателей каждый раз на всю планету называли по именам. Значит, и его назвали. Мама, папа и все, кто его знал, понятно, очень огорчились. И он даже не может объяснить им, что у него не было другого выхода!
– Страшно подумать, если бы они там у вас, с этим их уровнем развития, стали бы путешествовать во времени! – говорит диспетчер. – К счастью, нам удаётся каждый раз, объединившись, вернуть время Земли к исходной точке, так что местные жители ничего не замечают. Иначе бы все они давно сошли с ума, не понимая, в какой временной точке находятся, что с ними случилось раньше, а что – позже. Совсем недавно временной сдвиг устроил твой одноклассник, стажёр Пры-У–6. Его инструктор даже не знал, что он задумал! Представь себе, дельфиний косяк попал в рыболовные сети, и он не захотел с этим смириться! Знаешь, что он сказал мне на дистанционном следствии? «Я не мог видеть, как гибнет мой народ!»