– Мама, а ты вот так, вот так!
И мама спрашивала у неё растерянно, как маленькая:
– Как? Как?
«Толстая, вот и не может плавать», – прошептала Люда в кустах.
Она заметила уже, что на маме были нелепые спортивные трусы с лампасами и верх купальника не подходил к ним.
Почему-то ей было необходимо искать в купающихся людях плохое. Иначе совсем невыносимо было видеть, как нежно папа поддерживает маму и как брызгает в них вон та малявка.
«А дома они все дерутся! – думала про детей Люда. – Четверо, все против всех… Подушки летают, карандаши. Это сейчас на реке места много, вот они и заодно…»
– И мячик они ловить не умеют, – как будто вторя Людиным мыслям, пробормотала Даша.
Она тоже проползла под колючими ветками на животе.
У купальщиков был надувной сине-бело-оранжевый мяч. Младший мальчик пытался плавать, обняв его, но мяч выскальзывал; старший брат поддавал по нему, и мяч плюхался возле берега, не отбитый никем. Течение сносило его назад, к середине, там кто-то его, так и быть, ловил. Семья была слишком занята самой собой, друг другом, и ей не нужен был мяч для того, чтоб было хорошо. «Толстая, толстая, разъелась», – повторяла Люда, представляя, как её мама скривилась бы, глядя на купающуюся женщину.
Хотелось есть. Но возвращаться было ещё рано. Люда с мамой гостили у родни в большом сельском доме. Воду здесь набирали в колодце и грели на плите огромными вёдрами, и женщины только и знали, что чистить рыбу, и нарезать овощи, и мыть какую-нибудь зелень для супа. А после еды долго-долго мыли посуду. Люда боялась, что и её заставят помогать. Она ненавидела мыть посуду, а здесь это было гораздо хуже, чем в городе: руки надо было погружать в таз, где в тёплой воде плавали остатки еды, они прилипали к пальцам, а уж тарелки очистить от них до конца было вообще нельзя.
Но оказалось, все взрослые были довольны тем, что она стала дружить с двоюродной сестрой Дашей, на два года младше. Дашина мама говорила: «Наконец-то я могу выпустить Дашку со двора», – и Люда была рада, что от неё ничего больше не требовалось.
Дашу привозили в село каждый год; её мама знала, где ближние магазины и как затопить печь в летней кухне, а Даша знала про местных детей, кого как зовут и где кого можно встретить. Она всегда старалась провести Люду в обход каких-нибудь скамеек на улице и мимо спортивной площадки. Ещё с прошлых лет она была в ссоре с местными, и стоило им с Людой появиться, как им начинали свистеть или кричали слова, которые Люда бы ни за что не повторила, а чаще окликали их противными голосками: «Катенька! Светик! Леночка!» – точно пытаясь угадать их имена, и смеялись. Было не понять, на что здесь обижаться, но всё равно было обидно.
Волей-неволей они должны были уходить за село, в заросли вдоль реки – туда, где никого из местных не встретишь.
Ноги зудели от колючек, хотелось домой – но только если бы дома было как-нибудь по-другому. Взрослые сейчас, должно быть, домывают посуду, что-нибудь выясняя между собой. Мама кричит: «Я тебе говорю, этого не было!» – а тётя Саша уличает её: «Как не было? Я же говорю, это было!» – или, наоборот, сама доказывает, что чего-нибудь не было. У них тоже оказалась давняя ссора, как у Дашки с местными детьми.
Даша ныла:
– Куда ты затянула меня, а вдруг здесь хищники? Сейчас как медведь за ноги схватит! А то ещё змеи в траве, а мы тут лежим…
Если бы не Даша, то Люда, может быть, играла бы с местными в волейбол, а по вечерам они с деревенскими рассказывали бы страшные истории. Но получалось, что так никогда не будет. И теперь она разглядывала людей в реке и думала про старшую девочку: «Её тоже заставляют за малышнёй следить! И ей скучно!» Папа поднимал младшего сына высоко над водой, и тот рыбкой нырял с его рук. «Это он сейчас не плачет, – говорила себе Люда, – а так вообще он зануда и нытик, как все мелкие!»
Прямо перед ней было шумное, искрящееся, как вода в реке, счастье.
– Ты знаешь их? – спросила она у Даши почему-то охрипшим голосом, и та сказала:
– Откуда? Видишь, они с того берега. У них и одежда на том берегу. Только мяч…
Сине-бело-оранжевый мяч, забытый, качался среди водной травы, совсем близко. Даша вдруг поползла вперёд, змейкой извиваясь среди колючек. Люда увидела, как она по пути сломала одну из веток, та хрустнула, но купальщики ничего не услышали.
«Зачем она, что будет делать?» – думала Люда.
Не поднимаясь на ноги, Даша схватила прибившийся к берегу мяч – и в ту же секунду проколола его острой веткой, и воздух стал выходить наружу, так шумно, что Даша, кажется, сама испугалась. Она бросила сдутый мяч назад в реку, вскочила, уже не таясь, в полный рост и крикнула:
– Бежим!
Но кусты не отпускали её от воды. Она заметалась перед ними и тут же снова упала на землю и двинулась под колючками по-пластунски, и потом у неё платье оказалось порвано на спине.
Люде надо было задом отползать на тропу. Она подумала, что сейчас намертво застрянет среди веток. Так и должно было произойти, так и будет – за то, что они с Дашей сделали. Теперь чужие отец с матерью без труда поймают её!
Люда вжалась в землю с такой силой, точно собиралась зарыться и жить в норе, упёрлась локтями и рванулась, царапая живот… Не верилось, что они с Дашей опять на тропинке и можно встать на ноги и бежать со всех ног. Они мчались так, точно за ними гнались медведи и змеи, и страшно было думать, кто ещё гнался.
– Они видели нас? – едва отдышавшись, спросила Люда.
– Меня точно видели, – выдохнула Даша.
И тут же в её глазах блеснула радость:
– Так им и надо! В реке, между прочим, пиявки есть! Уж к одному кому-нибудь точно присосалась…
Люда не знала ничего про эти места, и она вполне верила Даше, что здесь есть и медведи, и змеи, и пиявки. Пиявки – на дне реки. Какая-нибудь наверняка впилась в ногу кому-то из купальщиков. Отцу, или матери в спортивных трусах, или кому-нибудь из старших или из младших. И вдобавок у них теперь нет мяча.
«А что они…» – бормотала Даша. Дальше шло неразборчивое, но Люде не нужно было ничего объяснять. И правда: а что они? Люда знала, что сама никогда не будет купаться в заросшей реке с мамой и папой, а если и будет, то присутствие родителей будет её тяготить. У неё нет родной сестры и двух братьев, а если взять с собой Дашу, да и кого угодно, то всё равно всё будет не так. Зачем должна быть на свете чья-то звенящая, дразнящая радость, если сама ты так радоваться не сможешь?
Никогда ещё не было ей так горько.
– Ничего, мы завтра за реку пойдём, – точно утешая её, пообещала Даша.
– Зачем за реку? – безучастно спросила Люда.
– Ну, не всегда же эти гусята гуськом ходят, с мамой-папой! Можно подкараулить, когда они будут без взрослых, и наподдать…
Люда секунду смотрела на двоюродную сестру. Получалось, что завтра им опять будет плохо – вот так, как сейчас. И они будут нарочно разыскивать этих, младших брата и сестру, потому что всё так и есть, абсолютно точно: им с Дашей плохо жить, а этим малышам хорошо! Те, кому плохо, – будут бить тех, кому хорошо. Люду охватил ужас: вот уже она должна что-то делать как человек, которому жить плохо. Она повернулась и кинулась бежать от сестры. Даша кричала вдогонку:
– С ума сошла? Я что, без тебя, одна по деревне пойду?
Людина мама неумело несла ведро грязной воды, чтоб вылить её в огороде в специальную яму. Из ведра плескало маме на тапочки.
Люда кинулась маме наперерез:
– Уедем отсюда, пожалуйста! Прямо сейчас! Я больше не могу здесь!
Мама поставила на дорожку ведро и вдруг обняла её. Сказала чуть виновато:
– Я думала, тебе хорошо, ты отдыхаешь… И я хотела, чтобы мы как-нибудь с тобой… Здесь есть река. Я думала сказать бабушке и тёте Саше, чтобы не рассчитывали в какой-то день на меня и что мы с тобой не будем обедать… Мы пообедали бы в придорожном кафе, возле бензозаправки. Я бы хотела, чтоб мы с тобой сходили на реку, на целый день.
Она заглянула Люде в лицо.
– Может быть, завтра, а? И послезавтра тогда уедем?
Мама говорила невероятно грустно и устало. Люда ещё не видела её такой. Она прошептала в ответ:
– Там пиявки… В воде…
Больше всего хотелось, чтоб мама стала ей возражать, что никаких пиявок нет или что пиявки – это совсем не страшно. Подумаешь! И что не страшно, если к кому-то из хороших людей всё-таки присосалась пиявка. Но мама только обнимала её. И тогда Люда заглянула маме в лицо и спросила с надеждой:
– Мам, это же ничего, что там пиявки? Ведь ничего?
Маленький Мук и маленький Игорь
Маленький Мук был человечек с большой головой, неуклюжий, в огромных туфлях, и его дразнили мальчишки, пока не вмешался отец одного из них: сперва он отшлёпал сына, а после рассказал историю карлика Мука. И эта история была такой необычной, что мальчик вырос и описал её в книжке. И теперь вся история Мука – это такая книжка. Сказка.
И Костя Игорю это уже сколько раз объяснял!
– Вовсе это не он написал книжку! – перебивает Костю Андрей, сосед. – Не тот мальчик. Это совсем другой писатель! Сам он вообще не дразнил Мука! Он жил в другой стране, в Германии, а маленький Мук жил на Востоке!
Костя отмахивается: да какая разница? Это было очень давно! Маленький Мук давным-давно умер. И писателя тоже нет, и восточной улицы, на которой мальчишки окружали Мука и наступали ему на туфли, чтоб он упал. Но Андрей от Кости не отстаёт:
– Нечестно объяснять маленьким про что-то неправильно! Если бы у меня был такой брат, я бы всё время с ним разговаривал! Я бы ему всё рассказывал, что он спросит!
– Да ты и сейчас, – бурчит Костя, – всё рассказываешь…
Косте иногда кажется, что Андрей приходит уже не к нему – к Игорю!
Костя друга на улицу зовёт, в секретный дом, а Андрей отвечает: «Да ну, сегодня холодно!» И целый вечер ползает с Игорьком по полу, они строят что-то или рисуют, стоя на четвереньках.
Андрей думает, что это такая радость, когда у тебя младший брат! Он и слушать не хочет про то, как брат подталкивает тебя, когда пишешь. И на столе смотри ничего не оставляй! Тетради, краски, конструктор – всё прячь, тем более гайки, винтики из конструктора – вдруг проглотит? Но и отбирать нельзя ничего – заревёт во весь голос, бабушка прибежит, и начнётся: