– Это я! Игорь! – говорит Игорь. – А это ты! Это я твои детали порезал! А здесь – нет. Не порезал. Вот здесь ты строишь корабль!
Костя морщится, вспоминая вчерашнее.
– А здесь, – тычет пальцем в свои каракули брат, – снова ты! Игорь стал большой и купил тебе такую коробку…
– Нет, мне папа купит фрегат. В воскресенье, – перебивает Костя.
– А я тоже куплю! – не сдаётся Игорь. – Когда буду большой. А ты будешь маленький, наоборот!
Костя глядит не понимая. Игорь рассказывает:
– Я буду тебе всегда книжку читать про Мука. Хочешь? Когда Игорь будет большой, а Костя – маленький!
– Как это – я буду маленький? А старший кто? Ты, что ли? – теряется Костя. Он что, опять путается во времени?
А Игорю странно, что брат его не понимает. И Костя видит: он улыбается ему, как большой маленькому.
Очарование моё
– Отец у неё был бандит, тощий, рыжий – противно смотреть! Бывают такие, их как ни корми, всё мосластые. И наглый до чего! Чуть он во двор, никому больше места нет, кто за дом, кто в подвал прячется. Он, знаешь, и мне грозил! Раскроет рот: зубищи – во! – ты, мол, отойди, не воспитывай меня! – тётя Оля вздыхает тяжело. – Только я не вижу его больше. Убили, может, или под машину попал. Или товарищи вот его, – она кивает на Мишу, – не дали жизни, прогнали со двора. Не нравится мне этот, Алик, что ли, из второго подъезда…
Мама спрашивает, чтоб что-то спросить:
– Откуда вы знаете, что это её отец?
И тётя Оля отмахивается.
– Как же не знать? Видела, как её мать с ним гуляла. В парке их встретила, говорю: «Не далеко забираетесь, ребята? Глядите, домой не вернётесь!» А им – что? Слушают они, что ли, меня? – и она снова вздыхает. – Мать славная у Машки была. Простая, ласковая. Я думала, Машка и характером в мать пойдёт. А у неё от матери только окрас!
Тётя Оля призадумывается.
– А может, и хорошо, что не в мать? Та была доверчивая, Дуська. Шла ко всем, кто ни позовёт, вот и не стало её. Смотрела я везде по кустам и в подвал кричала ей: «Дуся, Дуся!»
Мама говорит неуверенно:
– Может, кто-то забрал домой?
И тётя Оля внезапно выходит из себя:
– Ой, помолчала бы! Кто её заберёт? «Домо-о-ой!» Ты-то сама многих забрала?
Миша думает: «Не зря папа говорит про тётю Олю „сумасшедшая старуха“!» Он тянет за рукав маму, она испуганно оглядывается на него и отвечает:
– Я – одного.
Тётя Оля нехотя, через силу примирительно говорит:
– Да и куда тебе больше-то? Одного взяла, и спасибо! А кроме тебя кто возьмёт? Только новых подбросят! Все видят, что я тут с ними нянчусь, вот и несут!
В подъезде и вправду откуда-то берутся всё новые котята – писклявые, коротконогие. По ступенькам им таким не забраться. Кто-то заносит их сюда – и домофон не помеха – и оставляет на шестом этаже, если знает, что тётя Оля живёт на шестом. А если не знает, то просто выпускает где-нибудь на площадке.
Миша с мамой однажды увидели: по полу возле лифта ползёт кусок меха – бывают зимой на куртках такие воротники. И только потом заметили, что у воротника есть голова и лапы. Передними воротник загребает, продвигаясь вперёд, задние безвольно выглядывают из густой белой шерсти. А на полу от воротника след остаётся, тёмно-красный.
Мама сказала Мише:
– Не смотри, – и затолкнула в квартиру, где были папа и кот Кот.
И папе велела:
– Забери Мишу!
Потом белое существо лежало у них в коридоре, в Котовой переноске – его еле видно было через решётку. Оно тихо пищало, и Кот сидел рядом и тянул жалобно, тревожно, не по-кошачьи: «Уааааав!» Тётя Оля тоже была здесь и повторяла про кого-то:
– Не люди, совсем не люди!
Мама говорила:
– Может, случайно, может, наехала машина!
Тётя Оля отмахивалась:
– Так надо было не в лечебницу нести, а в подъезд?!
Мама звонила ветеринару, спеша надевала куртку, ботинки. В дверях папа забрал у неё переноску, сказал:
– Давай-ка я съезжу, а ты раздевайся, побудь с Мишей!
Мама благодарно, с виноватой улыбкой передаёт ему переноску.
– Только… – папа неуверенно смотрит на маму, на тётю Олю, – если врач скажет её усыпить… Если сделать нельзя ничего – как быть?
Мама переводит глаза на Мишу. А тётя Оля только сама с собой говорит: «Ой, горе, горе какое!»
Папа возвращается с пустой переноской и сразу же говорит маме с Мишей, что кошку осмотрел врач и сделал что нужно, и она теперь лежит на шестом этаже, у тёти Оли, в её кошачьем общежитии, – он сразу, не заходя домой, занёс кошку туда.
Мама недоверчиво смотрит на него, снова переводит глаза на Мишу, и папа говорит весело:
– Нет, правда, ветеринар обещал, что кости срастутся! Выстригли там у неё всё, конечно, а сперва дали наркоз. Я держал, когда кололи её. А когда операцию делали, вышел, я не любитель смотреть. Может, кому-то нравится… И знаешь, сколько я заплатил? Это людей могут бесплатно лечить, а кошек – только за деньги. И я, как ненормальный…
Он наконец говорит, сколько отдал денег, и мама отвечает неуверенно:
– Ну ладно, что теперь…
А папа не успокаивается:
– Я и назвал её! Там имя спрашивают. Я говорю: «Алексей», а они мне: «У вас девочка!» Я возьми и скажи: «Сметана»! Пришло же в голову! Она белая вся, ни пятнышка! Смыть кровь – так ведь вся белая будет!
Миша с мамой ходил навещать Сметану. Кошки разбегались от них у тёти Оли, прятались под диван и за телевизор. Тётя Оля ворчала:
– Не буду Сметаной звать, что за имя – Сметана? Как можно живое едой назвать?
Мама отвечала:
– Я слышала, наоборот, нельзя – человечьими именами. А у вас тут все – Маши, Дуси.
– И что? – обижается тётя Оля. – Чем они хуже людей? Люди-то какие бывают! Кто-то же бьёт кошек! И этой вот белянке – Сметане – кто-то же кости поломал! И носят при том человеческие имена!
Сметана большая, длиннотелая – и ноги у неё тоже оказались длинными, когда она встала на них. Мама ходила к тёте Оле купать кошку. Папа говорил потом маме:
– Позвали бы меня, я бы лучше держал, когда теперь на тебе всё заживёт! Это на кошках – быстро!
Сметана, отмытая, стала белоснежной, густая шерсть висит чуть ли не до пола. Миша с мамой разглядели, что у кошки разные глаза: один жёлтый, а другой голубой. На спине в шерсти у Сметаны горбик, и задние ноги она переставляет не так быстро, как передние, – задние за туловищем не успевают, цепляются друг за дружку.
Тётя Оля её не берёт гулять. А все остальные кошки, что ни утро, сбегают во двор по ступенькам, и она без лифта, пешком торопится следом за ними, как будто боится оставить хоть на минутку. Она в халате, прозрачные пряди поднимаются надо лбом, по спине прыгает тонкая девчачья косичка, но только седая. Папа, увидя её, раньше начинал тихо напевать: «Кошки! Очарование моё!»
Так пела старуха-кошатница в одном мультфильме. Папа говорит, она была сумасшедшая, как тётя Оля. И Мишин друг Алик тоже так поёт: «Кошки, очарование моё!» – но только не тихо, он может и во всё горло петь, когда во дворе нет других взрослых, одна тётя Оля. И она знает, что во дворе смеются над ней. Она видит Мишу с мамой – и начинает оправдываться:
– Гуляю вот, вывела, дома-то не удержишь! Да всех и не заберёшь домой. Так я ведь и не всех! Я только – кто пропадёт во дворе, только самых маленьких или больных, а эти – сами пускай, покормлю их утром и вечером – и живи как сможешь.
Она неловко тащит кастрюлю с вонючей варёной рыбой. Кошки ниоткуда появляются на крыльце. Она топает на вышедших с нею, своих домашних:
– Фёкла, постыдись, ты-то уже завтракала!
С Машей, у которой отец был бандит, ей не сладить. Маша бьёт по носу невзрачную серую кошечку, и та роняет вонючую рыбу. Тётя Оля говорит, что и Сметане от Маши достаётся, хотя Маша ещё котёнок. Мама подхватывает диковатую Машу и фыркает:
– Ой, не могу! Вы видели её лицо?
Хотя сама же говорила, что у животных не лицо, а морда. Она поворачивается с кошкой к Мише:
– Смотри, какая некрасивая!
Тётя Оля буркает:
– А я что? Говорю же, бандитка будет! Учу её: ты Сметану жалей, она раненая. И той говорю: не будет у тебя котят, не суждено тебе стать мамой, так вот и котёнок для тебя, его любить можно. Не станешь любить, так ведь бандиткой вырастет.
Мама разглядывает притихшую кошку, точно понявшую, что говорят о ней:
– Не пойму, глаза слишком широко поставлены? Или повёрнуты как-то не так. Да ты как будто не кошка, а? – говорит она Маше в самое лицо. В мордочку.
Маша смотрит на неё серьёзно, внимательно. Мама говорит ей:
– Ну прости, не буду я больше над тобой смеяться.
Тётя Оля собирается ложиться в больницу. Она приносит маме с папой ключи. Мама уверяет её, что станет всех кормить и поддерживать чистоту. Втроём они входят в квартиру на шестом этаже, мама первым делом кидается в ванную, где весь пол уставлен лотками – такими, как у Кота, и поменьше, – и надо искать, где поставить ногу, чтоб руки помыть. Папа говорит:
– Извини, Юль, этот запах… Я ещё когда Сметану заносил, подумал: как она здесь живёт? Может, не чувствует?
Миша остаётся с мамой. Она тащит ведро с водой в кухню – мыть пол, там всюду размазан корм на полу. Маша подходит к Мише, трётся о ногу – и отпрыгивает, а потом снова трётся. Он понимает: она зовёт его за собой. В комнате громко тикает старый будильник – круглый, со стрелками и с шапочкой.
– Это часы, – говорит Миша. – Сейчас шесть часов вечера.
И бежит назад в кухню:
– Мама, она мне часы показала!
Мама ползает с тряпкой под столом, она высовывает голову из-под свисающей клеёнки и говорит:
– Что за ерунда?
Но назавтра Маша опять ведёт Мишу к часам, и мама идёт следом. Часы больше не тикают, и кошка говорит недоумённое «мяв?».
Мама отвечает:
– Надо их завести. – И потом спрашивает у кошки: – Всё в порядке? Тикают? – И говорит Мише: – Вот мне кажется, что она всё понимает! Как будто не кошка… А какой-нибудь инопланетянин, что ли?