— Откуда вы это знаете, госпожа Круминь? — поражённый уверенностью супруги дворника, спросил Лабрюйер.
— Так всё же знают! У Краузе племянник там просто поселился, в этом проклятом комитете. Это его сестры сын, фамилия другая. Но соседи же всё знают. Студент-медик, куда потом девался — непонятно. Может, его самого расстреляли. Туда ему и дорога! Это через него Краузе донос отправил!
— И на кого же он донёс?
Лабрюйер не хотел копаться в тех давних и кровавых событиях — он просто решил дать госпоже Круминь выговориться.
— На Гутера — Гутеру он был должен. Анна Блауман тогда у них служила, она знает — Гутер за долгом приходил, ругался. Две тысячи рублей!
— Немало!
— Моему муженьку за такие деньги пришлось бы пять лет работать — не есть, не пить, новой рубахи не сшить, тогда бы столько заработал. А у богатых две тысячи — фью! Как дым в трубу! За один вечер потратить могут!
— Но ведь в доносе он этого написать не мог.
— Нет, конечно, в доносе было — что Гутер, и Крюгер, у Крюгера была отличная столярная мастерская, и Хуго Энгельгардт — все в «чёрной сотне» состояли и бунтовщиков полиции выдавали. А как проверишь? Крюгеру Краузе тоже был должен, а с Энгельгардтом иначе вышло — госпожа Краузе его единственная наследница. Они втроём пошли в ресторан «Тиволи» — нашли время ходить по ресторанам! Там их и взяли. Той же ночью судили — и на Гризиньскую горку! А потом эти студенты поняли, что дело плохо, и разбежались кто куда. Кого-то родители с перепуга чуть ли не в Америку отправили, кто их там найдёт! Кто-то, говорят, в Голландии спрятался. Теперь их так просто не найти.
— Гутер, Гутер... — пробормотал Лабрюйер. — Не тот ли, у кого была хорошая лавка возле Верманского парка?
— Тот, тот!
Фамилия Энгельгардт тоже была знакома. Немного помолчав, Лабрюйер вспомнил — ещё будучи агентом, разбирался с делом о воровстве, ходил по квартирам нового дома, в списке свидетелей значился Хуго Энгельгардт, но оказалось, что в нём нет нужды — всё необходимое рассказали соседки с нижнего этажа.
— А Краузе теперь живёт в роскоши. Жена получила хорошие деньги от Энгельгардта, от долгов он избавился — чего же не жить?
— И его племянник — тоже в Америке?
— Нечистый его знает, куда сбежал. Вот такие они, эти Краузе. Все о них знают, а доказать никто не может. С судом связываться — ты же и окажешься во всём виноват. А пусть господин Лабрюйер тоже знает!
— Может, это всего лишь слухи? — предположил Лабрюйер.
— Вы на этого Краузе и на его жёнушку посмотрите! Они дурные люди, и это не слухи. Я-то теперь знаю, кто там сидел, в этом комитете.
— А раньше не знали?
— Так я же с детьми в Майоренхоф уехала! Там потише было. Дачи стояли пустые, кто в такое время туда купаться поедет? Я за гроши комнатушку сняла. Муженёк здесь остался, слава богу, уцелел. А потом — я же не полицейский сыщик, чтобы за убийцами гоняться. Если бы этот Краузе меня не рассердил — я бы никогда не узнала, что он за свинья.
Домыв пол и попросив у Лабрюйера в счёт будущих услуг полтинник, госпожа Круминь ушла.
А Лабрюйер впал в тоску.
Он не думал, что станет так беспокоиться о наблюдательном отряде. И даже лёгкую обиду вдруг обнаружил в душе: все на дело пошли, его с собой не взяли. Но кто-то же должен в случае провала принять новый наблюдательный отряд и передать ему все немногие ниточки, ведущие к загадочной персоне предателя.
Он не пошёл домой ночевать, он устроился в закутке, положил у подушки заряженный револьвер, подтащил к ложу стул, на стуле установил свечу, попытался хотя бы думать об ответном письме, но умные мысли в голову не приходили. Он взялся перечитывать письмо Наташи, поразился тому, как складно у неё всё получается, и понял, что ему такой лёгкости в сочинительстве посланий не дано. И дальше он просто лежал, глядя в потолок и ожидая — не стукнет ли дверь чёрного хода.
Хорь и Росомаха пришли в шесть часов утра. Именно пришли — зимней ночью в Задвинье изловить ормана трудновато. Шесть вёрст по морозцу для Хоря — пустяк, Росомаха тоже был бодр и румян, оба — в том состоянии, когда возбуждение сильнее усталости и не даст так просто заснуть.
Лабрюйер кинулся к двери, чтобы спросить: ну, что, как?
Росомаха вошёл первый и приложил палец к губам. Лабрюйер немного удивился — что бы сие значило. Но, увидев хмурую физиономию Хоря, понял — лучше вопросов не задавать. Хорь молча прошёл в закуток, стянул сапоги, разделся, потом в одном исподнем прошёл в лабораторию.
— Не трогай его, — шепнул Росомаха. — Ему сейчас выпить бы ну хоть шнапса.
— Так он и пошёл за шнапсом.
Лабрюйер знал, что у Хоря там припасён штофчик зелёного стекла — на всякий пожарный случай.
— Не повезло нам, — сказал Росомаха. — Только спугнули эту сволочь. Теперь всё заново придумывать.
— Не всё коту масленица, бывает и великий пост, — ответил Лабрюйер.
— А знаешь что? Давай выпьем чаю, — предложил Росомаха. — Я не замёрз, но что-то такое требуется, а что — и сам не знаю.
Из лаборатории вышел Хорь.
— Я сопляк, вообразивший себя Наполеоном, — сказал он. — Меня в богадельню отправить надо, горшки за стариками выносить.
И опять ушёл в лабораторию.
— Лучше бы отрядом командовал Горностай, — заметил Лабрюйер.
— Лучше, да. По крайней мере, этой ночью. Но даже если бы Горностай — всё равно... Упустили всех, понимаешь? Да ещё нас какой-то дурак заметил, кричать стал. И придётся начинать, как говорится, с нуля. Ты его сейчас не расспрашивай, — Росомаха мотнул головой, указывая на дверь лаборатории. — Он не в себе. Пока шли — чего я только не наслушался. А парень — золото! План операции ведь он составил. И сам же... Да что говорить... И на старуху бывает проруха... Его, Хоря, ведь для больших дел готовят, понимаешь? И он это знает. И вдруг — такая незадача...
Лабрюйер поглядывал на спиртовку. Над ней на треножнике была установлена кастрюлька, в которой воды — на две чайные чашки.
— Режь сало, — сказал он Росомахе, — я хлеб нарежу.
— Как он там? — прислушавшись к тишине, спросил Росомаха. — Плохо ведь ему...
— Да, сам вижу. Ты ешь, ешь...
— А ты, вообще, какого лешего тут сидел?
— Вас ждал. Теперь уже и ложиться нет смысла. Мне с утра в «Северную гостиницу».
— А меня, знаешь, в сон потянуло.
— Ступай в закуток, хоть часа два подремли. А я — домой, переоденусь, побреюсь, усы подправлю.
— С дамой, что ли, рандеву?
— Видел бы ты эту даму!
В «Северную гостиницу» Лабрюйер пришёл раньше времени — в девять часов. Он хотел спокойно позавтракать в ресторане, а заодно расспросить персонал о госпоже Крамер.
— Опоздали, сударь, — сказал знакомый коридорный. — Убралась она!
— Как — убралась?
— Спозаранку её увезли.
— Как — увезли?!
— Господин за ней приехал, сразу — в номер, и сам её чемоданы вынес. В автомобиль — и увёз!
— А она?
— Она за ним тащилась, охала, бормотала. Как будто силком увозил!
— Чёрт побери, и ещё раз побери... Ну-ка, братец, опиши мне того господина.
Коридорный задумался.
— Ну, что, он выше меня, ниже меня?
Лабрюйер знал, что человеку, не имеющему, как полицейский агент, навыка оценивать внешность и выделять в ней особые приметы, требуется помощь.
Терпение в конце концов вознаграждается. И получаса не прошло, как Лабрюйер добился подробного описания загадочного господина. Спросив у метрдотеля карандаш и бумагу, он записал: «На вид лет тридцати пяти. Ростом шести с половиной вершков, узкоплеч и худ, усы чёрные, небольшие, нос прямой, тонкий, брови также чёрные, рот невелик, кожа смуглая, говорит по-немецки не с рижским выговором, можно принять за француза или итальянца, тужурка вроде шофёрской, клетчатая, клетки едва различимы, серые брюки из хорошей материи, сапоги нечищеные, шапка меховая коричневая». Рост он записал, держа в уме, как это обычно делалось, два аршина.
Потом Лабрюйер попросил, чтобы его пустили в номер, который занимала госпожа Крамер.
Монументальная дама, собираясь впопыхах, разбросала и забыла кучу мелочей. Лабрюйер посмотрел на кавардак и велел принести старую газету. Из газеты он свернул не то что фунтик, а целый фунтище, куда покидал свои находки. И с этим приобретением он, перебежав дорогу, вошёл Полицейское управление. Там его отлично помнили и препроводили к Линдеру.
— Доброе утро, — сказал ему Лабрюйер. — Конечно, превеликое тебе мерси за то, что познакомил с очаровательным созданием...
— Ты меня спас, — ответил Линдер. — Садись. После бессонной ночи — ещё и старая ведьма. Я бы не выдержал.
— Мне нужны имена тех родственников, которых она искала.
— Этих людей нет в природе. В Риге — так точно нет.
— А ты всё-таки дай мне её заявление в полицию.
— Зачем тебе?
— Она рано утром уехала со всеми вещами. Увёз её мужчина, который, если верить персоналу гостиницы, имеет над ней какую-то власть. И как бы тебе не пришлось освидетельствовать её тело.
— Почему ты так считаешь?
— Потому что дама завралась. Мне она сказала, будто ищет сбежавшую дочь, а дочь якобы сманил заезжий итальянец. Она даже связно объяснила, почему ищет эту парочку в Риге. И вот её увозит из «Северной гостиницы» человек то ли с французской, то ли с итальянской внешностью. Вот...
Лабрюйер положил перед Линдером листок, тот изучил описание.
— Какая-то нелепая история, — сказал Линдер. — Пока это смахивает на побег бабушки, у которой не всё в порядке с мозгами, от опекунов. Похоже, за ней просто приехал родственник и увёз её домой.
— И такое может быть. Она слишком много врала.
Десять минут спустя Лабрюйер вышел из полицейского управления, унося фунтик с дамскими мелочами и листок с именами и фамилиями несуществующих людей — трёх женщин, одного мужчины.
Енисеев был прав — Лабрюйер умел брать след и идти по следу. Утреннее похищение госпожи Крамер показалось ему подозрительным — отчего похититель не подождал, пока дама спокойно встанет, умоется, оденется? Что за спешка? Так уж он боялся, что сумасшедшая старуха ни свет ни заря натворит опасных глупостей? Пары часов обождать не мог?