ус не дует? Горностай, ты в школе плохо географию учил. Из Риги перебраться в тот же Стокгольм несложно. Требуются тёмная ночь и опытный рыбак с паровым катером. Маршрут — из Риги в ту же Виндаву можно и пешком дойти, там немногим более полутораста вёрст, местность лесистая, если двигаться целым отрядом и знать, где устраивать днёвки, так это — увеселительная прогулка. Оттуда — на Готланд, и — всё, ты свободен. Те, кто безобразничал в пятом или шестом году, или в Сибири, или за границей, я это в который раз повторяю! — Лабрюйер уже начал сердиться.
— А если не всё? Тот, за кем гоняется Ротман?.. Он ведь не простой свидетель, если пытался убить Ротмана и убил его сожителей, — возразил Енисеев.
— Я полагаю — это человек того же круга, что и Ротман, только более везучий. Он остепенился, он, может, жениться собирается! И тут Ротман призывает его свидетельствовать! А при свидетельстве всё его жизнеописание на свет божий вылезет. По описаниям, «череп» одет более чем прилично, ведёт себя достойно, когда не бегает по кладбищам, и совершенно не хочет, чтобы в его прошлом копались. Не смотри на меня так, Горностай, я уже почти выяснил, где он живёт, теперь главное — добраться до него прежде, чем полиция найдёт в подвале покойников и приступит к неторопливому розыску. Но я могу спорить, что «череп» — не тот, кто нам нужен.
— А твой маньяк, значит, тот, кто нужен? Да он за это время мог в Австралию убраться!
— Ты забыл, что убиты Петер Леман и Грунька-проныра. Он — в Риге или поблизости от Риги. И я его найду, — твёрдо ответил Лабрюйер.
Про загадочную блондинку он решил пока не докладывать. Раз Енисеев не верит в причастность маньяка к утечке сведений о военных заказах — то и бог с ним; ещё прицепится, чего доброго, к тому, что Лабрюйер пускает на ветер казённые деньги.
— Господа, господа! Нам нужны они оба! — воскликнул Росомаха. — И перестаньте ссориться, это нелепица — в ваши-то годы. Смешно смотреть, ей-богу.
Енисеев и Лабрюйер разом друг от дружки отвернулись.
— А что, Леопард, не напоишь ли чаем? — спросил Росомаха.
— Хорь, — сказал Енисеев, первым услышав, что возле двери чёрного хода копошатся. Но это был дворник Круминь, в тулупе поверх исподнего, который привёл Сеньку Мякишева. По лицу дворника было видно: будь его воля, он бы эту цыганскую рожу близко к заведению не подпустил, но если господину Гроссмайстеру угодно якшаться с цыганами — глас рассудка умолкает.
— Докладывай, — выйдя из лаборатории, велел Лабрюйер.
— А нечего докладывать. Баба никуда не побежала, а на кухне хозяйничала. Потом, как народ разошёлся, хозяин на неё орал. Опять, говорит, набралась! А она — что? Отбрёхивалась, потом домой побрела, она угол на Банной снимает, там и спать завалилась. Никто к ней не приходил, никто её не спрашивал, никого она никуда не посылала. Про неё говорят — живёт бедно, пьёт, никто с ней дела иметь не хочет, селёдкой потому прозвали — любит селёдкой закусывать. Дружится только с тамошними, приличные люди никогда её не навещают. Спьяну хвастается, как на Канавной в лучшем доме служила и соболя носила. Вот всё.
— Молодец, — похвалил Лабрюйер. — Вот, господа, рекомендую — Семён Мякишев, хочет быть агентом сыскной полиции, учится прямо на ходу — всё вызнал про Нюшку-селёдку. Получается, что она к убийству Груньки-проныры отношения не имеет. С одной стороны, плохо — потому что нужно искать других путей к убийце. С другой, хорошо, что не нужно тратить время на Нюшку.
— Значит, ты продолжаешь ловить маньяка? — спросил Енисеев. — А поискать третьего злодея не хочешь? У тебя пока маньяк и «череп», но может быть ещё один, как говорят аглицкие милорды, скелет в шкафу. Ищи другие сомнительные случаи.
— Разумеется, я их буду искать. Вот и Мякишев мне поможет. Мякишев, эти господа — из столичной полиции, ловят шайку, — по-простому объяснил Сеньке Лабрюйер. — Поскольку ты сейчас хорошо себя показал, то я бы хотел, чтобы ты и впредь выполнял мои приказания.
— Разумно, — согласился Росомаха. — Парнишка на агента непохож, в таком качестве его в Риге ещё не знают... или уже знают?..
— Я господину Фирсту два раза помогал, — похвастался Сенька. — Господин Панкратов нас свёл.
— А как ты с Панкратовым познакомился? — спросил Енисеев.
— Меня к нему послали. Сам-то я из Люцина. Решил в Ригу перебраться, что мне там высиживать? А у матери кум в полиции служит, околоточным. Он дал записку для господина Панкратова. Я три дня его искал, насилу отыскал. Он прочитал, посмеялся, свёл меня с Корчагиным, это грузчик, велел при амбаре жить, чтобы знать, где меня искать.
— Карьеру, значит, решил сделать? Полицейскую?
Усмешка Енисеева, как всегда, не понравилась Лабрюйеру.
— Ничего плохого в полицейской карьере я не вижу, — ответил он вместе Сеньки.
— И я не вижу. Более того — я предлагаю господину Мякишеву сотрудничество. Уступи его мне, брат Аякс, он мне пригодится, — сказал Енисеев.
— Тебе бы больше пригодился агент, знающий Ригу и рижан, — возразил Лабрюйер. — А Мякишев знает здесь только Панкратова, меня и несколько человек в каменном амбаре, где подрабатывает.
— Это одна сторона медали. А другая — его тут тоже никто не знает. Если он устроится на тот же «Мотор» махать метлой, никто его ни в чём не заподозрит, — ответил Енисеев. — И ему не придётся притворяться провинциальным парнишкой. Уступи парня, брат Аякс! Ты другого Найдёшь!
— Да чем тебе Мякишев так полюбился?!
— У него глаза умные!
Сенька, слушая эту перепалку, даже оробел.
— Отдай ему парня, Лабрюйер, — вмешался Росомаха. — Нам он действительно нужен. После той неудачи с «Мотором»... ну, ты понимаешь... нужен человек, которому там можно что-то поручить, такой, к которому не прицепишься... Мякишев, тебе сколько лет?
— Семнадцать.
— Ну вот! Вне подозрений! А агент из него выработается отличный.
Лабрюйер нехорошо посмотрел на Енисеева.
— И мне нужен человек вне подозрений, — сказал он. — Я думал послать его завтра на Выгонную дамбу, «черепа» искать. Также, было бы тебе ведомо, за моим заведением наблюдает хорошенькая блондинка, а за мной самим — какой-то актёр погорелого театра. Так что и тут мне человек потребуется.
— Господин Мякишев, я вам больше предложить могу, чем Гроссмайстер! — Енисеев откровенно развлекался. — Сколько он вам в день платит? Не глядя — даю вдвое больше!
Сенька озадаченно посмотрел на Лабрюйера.
— Вот то-то и оно, что ты в людях не разбираешься. «Вдвое больше, вдвое больше»! — Лабрюйер очень похоже передразнил Енисеева. — Мы о деньгах вообще не говорили. Я знал, что Мякишев сделает всё возможное, а он знал, что я не поскуплюсь. Вот такая арифметика.
— Да?.. — спросил ошарашенный Енисеев. — Ну, тут ты меня уел. Тогда предлагаю поделить господина Мякишева пополам. Пока пускай трудится на тебя. А когда для него будет место на «Моторе» — заберём. Разумно, господа?
— Разумно, — согласился Росомаха. — Соглашайся, Сеня. Мы люди нежадные. Будет всё — и похождения, и деньги, и французский коньяк. Ты пил когда-либо французский коньяк? Вижу — и слова такого не слыхивал. А у меня во фляжке есть — на случай сибирских морозов. Пошли в лабораторию, там найдётся из чего выпить, опять же — чай!
— Да, чай! — Лабрюйер поспешил снять кастрюльку со спиртовки.
Лаборатория была не так велика, чтобы четыре человека разместились там с удобствами. Но теснота лишь привела всех в весёлое расположение духа. Дали Сеньке попробовать коньяк и долго объясняли ему, что этот клопомор и горлодёр все знатные господа уважают.
— А Хорь мастерит себе адскую смесь из горячего чая, малинового варенья и рома, — сказал Лабрюйер. — Если ещё заварит те травки, что дала госпожа Круминь, так завтра будет свеж, как огурчик...
— Чш-ш-ш... — Енисеев поднял палец, призывая всех к безупречной тишине, а Росомаха, тоже услыхавший шум у чёрного хода, немедленно погасил свет в лаборатории.
Наблюдательный отряд затаился.
Лабрюйер не столько слышал, сколько угадал движения Росомахи и Енисеева: они достали оружие.
Неведомый гость, почти беззвучно проникнув в фотографическое заведение, прошёл мимо лаборатории, открыл дверь и оказался в тёмном салоне. Там заскрипело, заскрежетало, и Лабрюйер понял — гость двигает помост.
Вряд ли он пришёл за бесстыжими картинками, которые спрятал от родителей Пича. Так что же — за утюгом?..
Лабрюйер ощутил не плече руку. Это Енисеев отодвинул его и бесшумно, как кот, просочился в коридор. За ним пошёл Росомаха — куда более крупный и плечистый, но тоже по-звериному ловкий. Лабрюйеру стало стыдно — и он тоже покинул лабораторию, внутренне готовый к хорошей драке.
Енисеев и Росомаха стояли у приоткрытой двери, через которую был виден салон. Помещение освещалось через витрины уличными фонарями. Лабрюйер увидел силуэт, и этот силуэт довольно странно двигался. Он резко съёжился, замер, так же стремительно выпрямился и снова замер, стоя на довольно широко расставленных ногах и вытянув перед собой руку параллельно полу. Закаменев в этакой позе, он продержался минуты две, потом рука дёрнулась.
Гость помянул чёрта, опустил руку, ссутулился, опять выпрямился, чуть наклонив корпус вперёд, опять выбросил руку вперёд. И замер.
— А что? Я тоже именно это проделывал, — довольно громко сказал Енисеев. — И, вы не поверите, господа, тоже с утюгом. Включи малый свет, Росомаха.
Зажглись две лампочки большой люстры, и Лабрюйер увидел Хоря, в мужской одежде и с утюгом. Тут до него дошло — парень тренировался. Он не мог открыто ходить в тир и совершенствоваться в стрельбе, но приучить руку к тяжести, которая заведомо больше, чем тяжесть револьвера, он мог.
Заряженный револьвер системы «наган», а именно такой был у Хоря, весил два фунта — и Хорь из него промахнулся. А чугунный утюг госпожи Круминь — это добрых шесть фунтов, да ещё поди удержи его неподвижно за ручку...
Видимо, Хорь собирался попробовать, как пойдёт дело с утюгом, и если окажется, что именно этот снаряд ему нужен, — вернуть госпоже Круминь её имущество, а себе купить свой собственный утюжище. Но он некстати заболел.