— Это не я, полицейский пёс, и не смотри на меня так. Я ещё никого в жизни не убила. Сам знаешь.
— Но ты прекрасно умеешь врать.
— Ты очень удивишься, ищейка, но как раз тебе я очень мало врала.
— Допустим... А теперь скажи — не заметила ли ты в той комнате чего-нибудь странного?
— Обычная меблированная комната... — Лореляй задумалась. — Примерно тридцать квадратных аршин. Если нанимать помесячно — выйдет шесть рублей, но там такой дом — я думаю, можно снять и на три дня, и это будет уже не двадцать копеек за аршин... Обстановка самая простая — кровать, стол, два стула, шкаф, умывальник в углу. В шкаф я заглянула, чтобы осмотреть пальто.
— А как он лежал на кровати?
— Раскинувшись... Ты задал хороший вопрос, старый пёс. Выходит, его удавили лежащего? Он лёг — и его удавили? Да нет же, к нему подошли сзади и накинули шарф. Я не понимаю...
— Я тоже не понимаю. Вот что мы сделаем. Ты пока нигде не показывайся, а я попробую узнать в полицейском управлении, что выяснили инспекторы. Может, убийцу уже поймали. Ты можешь прислать ко мне кого-нибудь другого, не Трудхен?
— Могу.
— Тогда я ухожу.
Лореляй положила на стол грибок с чулком и встала.
— Я не убивала этого Акке, — сказала она. — Но если он убил Ротмана — туда ему и дорога.
— Отчего ты так привязалась к этому ворюге?
— Оттого... не пустил пойти по дурной дорожке. А могла — знаешь, когда у девушки никого нет, её очень легко пускают по рукам. Могла. А он не дал. Ну, ступай, ищейка. Ступай...
И Лабрюйер ушёл.
Мальчишка, хозяйский сынок, сбегал на Московскую, остановил для него ормана, и Лабрюйер поехал на Александровскую, но ехал причудливо — не по Романовской, что было бы правильно, а зигзагами через район спикеров. Он хотел убедиться, что никто не повис на хвосте. Убедившись, поехал в фотографическое заведение.
Там он рассказал Хорю про странную новость. Назвал также имя Лореляй, сказав, что у всех полицейских инспекторов и агентов есть такие знакомства в преступном мире, порой чуть ли не приятельские, и это вполне может быть женщина. О том, что приятельство было подозрительно тёплым, он не доложил.
— Чем больше я об этом думаю, тем яснее, что Ротман с его загадочным свидетелем к нашему делу отношения не имеют, — сказал Лабрюйер. — И Лореляй пошла в меблированные комнаты потому, что «череп» по моему описанию показался ей знакомым. Но трудно понять, что в её словах правда. Она не убивала, это я сразу понял. Но чего она добивалась и всю ли добычу отдала мне — я не знаю.
— Может статься, паспорт и вовсе фальшивый, — ответил Хорь. — А вот тебе моя добыча. В десятом году в Императорском яхт-клубе числилось сорок четыре яхты, из них тридцать две парусные, двенадцать моторных и паровых.
— Нам нужны именно эти двенадцать, — вспомнив о похищенной в Выборге девочке, заявил Лабрюйер. — Простое парусное судёнышко — это баловство, чтобы катать барышень по заливу.
— Дай это довольно скучно — не то что в столице. Там хоть можно гулять под парусом между островами... Ну вот, я перерыл полпуда старых газет и докопался до нескольких яхтовладельцев.
Хорь разложил перед Лабрюйером газеты, согнутые так, чтобы фотографии яхт оказались сверху.
— Руки бы поотрывать этим фотографам, — сказал Лабрюйер. — Ни черта не разобрать. И типографщикам руки поотрывать... хотя они, подлецы, и так безрукие... Стоп! Хорь, гляди!
Под каждым снимком было несколько строчек. Журналисты сообщали, кто владелец яхты и по какому случаю она оказалась на страницах издания. Строчки, заинтересовавшие Лабрюйера, были такими: «Участник ежегодных гонок г-н Феликс Розенцвайг и его яхта “Лизетта” у причала Императорского Рижского яхт-клуба». Картинка была ужасная — лица вообще не разобрать, а яхта — один тёмный силуэт.
— Розенцвайг? — спросил Хорь.
— Это инженер, что трудится на «Фениксе». Тот самый, кому Горностай отдал чертёж воздушного парохода! Ты понимаешь?.. Он увязался за Рейтерном, чтобы побывать на обсуждении моделей гидроаэропланов на «Моторе»!
— Розенцвайг!
— Я его видел там — чистый ангел с рождественской картинки!
— Розенцвайг!
— Одна из двенадцати яхт приличного водоизмещения! Это след, Хорь. Не тот след, что понравится Горностаю, но другого у нас пока нет.
Хорь рассмеялся.
— Я как командир отряда приказываю тебе разрабатывать эту линию, — сказал он. — Что ты знаешь про этого Розенцвайга?
— Пока лишь то, что он знающий инженер, который разбирается не только в чертежах, но и во всяких тонкостях производства. Ему лет тридцать... возможно, больше, по этой физиономии трудно определить точный возраст... у него бурный темперамент, а когда он увлечётся спором — громкий голос, и руками он принимается махать, как провинциальный трагик... Он знает, что делается на «Моторе», поскольку бывает там, навещает друга — инженера Теодора Рейтерна, это сын члена рижской городской думы. И Калеп к нему хорошо относится.
— Не Рейтерн ли по его просьбе послал кого-то ночью, чтобы передать документы агенту Эвиденцбюро? — вдруг спросил Хорь.
— Да, Рейтерну было бы удобно уговориться с кем-то из мастеров. Но отчего бы Рейтерну самому тогда тайно не вынести бумаги, а потом так же тайно не вернуть их на место? Хорь, а вы уверены, что должны быть вынесены именно чертежи? А не «гном»?
— Какой «гном»?
— Калеп работает над новым авиационным мотором. Тот, который теперь используют, так и называется «калеп», а новый будет «гном». Бумаги можно пронести на себе, а мотор за пазухой не спрячешь, потому его и вытащили ночью. Как ты думаешь?
— Нужно узнать, чем именно заведует на «Моторе» Рейтерн, — решил Хорь. — Нужно разобраться, что связывает этих друзей, Розенцвайга и Рейтерна. Нужно узнать, какой из Розенцвайга яхтсмен, выходит ли он из залива в открытое море, ходил ли в Финский залив. Будет чем заняться Барсуку и Росомахе! И Горностаю. Ему как раз удобно будет собрать сведения о Розенцвайге — они ведь на одном заводе трудятся.
— И если моя догадка верна — то немножко проясняется участие в этом деле Андрея Клявы.
— Безумца?
— До того как попасть на Александровские высоты, он, возможно, учился вместе с этой парочкой. Они — немцы, а он — латыш, но мало ли что их могло сдружить. И тогда уже можно предположить, что он оказался причастен к убийству Маши Урманцевой не случайно — а его туда заманили. Вроде бы что-то складывается...
— Вот Горностай обрадуется! Нужно будет собраться и поделить обязанности, — решил Хорь. — Но главное сейчас — не пытаться взять живьём агентов Эвиденцбюро. Один раз пробовали... Я настоял, и я же всё провалил...
Лабрюйер похлопал Хоря по плечу.
— Есть у меня на примете домик, в котором, может статься, проживает твой агент. Вот только нужно узнать, какую роль в этой истории играют блондинка, что следила за «фотографией», и госпожа Крамер, сбежавшая в неизвестном направлении. Как бы и её тело не выудили из городского канала... что-то у нас многовато накопилось покойников... Грунька-проныра, Петер Леман, «череп» — хотя насчёт «черепа» я уж не знаю, что и думать... Три с половиной тела.
— А половина?
— Ротман. То ли жив, то ли нет. И понять невозможно, куда запропал. Да, «череп»... Нужно будет опять просить у Линдера сводку.
— Нужно будет как-то вознаградить Линдера. Да. Я выдам тебе из неподотчётных денег тридцать рублей.
— Он может не взять.
— А ты так с ним поговори, чтобы взял, — строго сказал Хорь. — Это приказ, Леопард.
— Учишься приказывать?
— Учусь. Горностай прав — именно этого я не умею. Но я научусь с ним справляться, вот увидишь!
— Научишься. Если ты с Горностаем справишься — то тебе сам чёрт не страшен. И он ведь отличный актёр, он не просто играет роль, он чуточку переигрывает, чтобы заставить тебя воевать, — объяснил Лабрюйер. — Он тебя готовит к серьёзной работе и поэтому может устроить целый спектакль. Так что злиться на него не надо.
Сказав это, Лабрюйер понял, что объясняет политику Енисеева не только Хорю, но и самому себе.
— Я не злюсь. В конце концов, я сам это выбрал... — Хорь понурился. — Ну что, давай планировать операцию по захвату дома умалишённых.
— Я думаю подъехать туда на автомобиле Мюллера, взяв с собой тебя или Акимыча, ещё Мякишева для прикрытия, и проникнуть на территорию под видом больного, — доложил Лабрюйер Хорю так, как следует докладывать старшему по званию. — Возможно, для первой вылазки этого достаточно. Я ещё из того исхожу, что у нас пока нет точного плана местности. Что-то сегодня расскажет Мякишев, но он ещё не умеет рисовать кроки. А лезть напролом — большой риск. То, что меня сдадут в полицию и что полиция будет неделю надо мной потешаться, — полбеды. Хуже, если с перепугу заделают дыру в заборе и запрут всех больных по палатам. А пробираться к Кляве официально — значит поставить его под удар.
— Да. Всё это похоже на стрельбу в полном мраке по тарелочкам. Мы ведь даже не знаем, в каком состоянии этот Клява. Может, он вообще волком воет и на людей бросается.
— Я видывал сумасшедших. Таких буйных, чтобы на людей бросались, мало, — обнадёжил Лабрюйер. — Разве что в белой горячке. Чаще человек просто сидит в углу или принимает странные позы, бормочет бессвязно или, наоборот, произносит длинные речи, так что можно принять его за профессора философии. Но идти туда надо.
— И я считаю — надо. Куда Мякишев запропал?
— Хорь, это заведение довольно далеко, туда пока доберёшься — час пройдёт, и то — тут ведь сразу ормана поймаешь. А в тех краях они не так уж часто разъезжают. Ближе к вечеру я позвоню Линдеру и узнаю, что про «черепа» написано в сводках. Скорее бы Мякишев приехал!
— Горностай хотел определить его на завод «Мотор», — сказал Хорь. — Там нужны ученики слесарей и кто-то ещё, кажется, крепкие парни, чтобы гонять по территории тачки и вагонетки. Хотелось бы поскорее его туда отправить. Это возможно?
— Почему ты просишь там, где мог бы приказать?