— Это нервное, господа, — сказал он, но намёк на нервы ещё больше развеселил Хоря.
Лабрюйер всё понимал — командир устал от постоянного напряжения и противостояния с Енисеевым; хотя Енисеев не слишком надоедал, но Хорь вёл с ним нескончаемую безмолвную внутреннюю войну, а это сильно выматывает.
Акимыч успел обшарить все окрестные дворы и потолковать с дворниками. Он верно предположил, что помещение для противозаконных медицинских манипуляций может иметь запасной выход. И на случай, если Ламберт вздумает сбежать, решил там засесть.
Улочка была короткая и на первый взгляд тихая, но она упиралась в железную дорогу. Днём грохот поездов ещё можно было терпеть, а вот ночью — только воспитав в себе привычку спать без просыпу.
Эрнест Ламберт оказался похож на дядюшку — тоже имел брюшко и нездоровую пухлость физиономии. Лабрюйер невольно вспомнил старого Рейтерна — у того широкое лицо было с мощными складками, хоть из мрамора ваяй, а у Ламберта — как дамский чулок с полной ноги, неплотно набитый манной кашей.
— Господин Ламберт, мы пришли по очень деликатному вопросу, — сказал Лабрюйер. — Дама попала в большую беду. Подруга ей сообщила, что у вас есть средства помочь.
Хорь, чья физиономия была спрятана под густой вуалью, покивал — да, в очень большую беду...
— Я скромный гомеопат, — сказал Ламберт. — Если болезнь дамы входит в список тех, что лечат гомеопатическими средствами, то я готов. Садитесь, сударыня, расскажите о симптомах.
— Даме неловко говорить об этом. Понимаете, беда стряслась, когда супруга не было в Риге, и вот он должен вернуться...
Хорь всхлипнул и сгорбился. Это получилось кстати.
— Есть лекарственные средства, которые действуют на ранних сроках, — прямо сказал Ламберт, — но они не слишком надёжны, может быть потрачено драгоценное время...
— Господин доктор, вам лучше сперва обследовать даму. И тогда уже предлагать метод лечения. Не беспокойтесь, всё будет оплачено, — и Лабрюйер достал бумажник такой толщины, что еле влез во внутренний карман пиджака.
— Тогда обождите здесь, — сказал Ламберт. — А вас, сударыня, прошу следовать за мной.
Дверь, ведущая в тайную медицинскую берлогу, была так артистически оклеена обоями, что Лабрюйер ввек бы не догадался о её существовании.
Хорь и Ламберт вошли, а примерно минуту спустя оттуда донёсся крик Хоря:
— Сюда!
Лабрюйер отворил дверь, пробрался довольно узким коридором и попал в комнатку, едва ли более пятнадцати квадратных аршин. Там были шкаф, стол, какая-то удивительно причудливая, накрытая клеёнкой кровать на высоких ножках, из которой торчали загадочные рукоятки и, кажется, подлокотники. Лабрюйер, не увидев ни Хоря, ни Ламберта, сперва даже испугался, но всего лишь на миг.
Доктор лежал на полу лицом вниз, Хорь буквально сидел на нём, вывернув ему назад руку.
— Будете кричать — сделаю больно, — предупредил Хорь. — Ну, спрашивай.
— Потрудитесь вспомнить, как вы в пятом и шестом годах бывали в Федеративном комитете на Романовской, — холодно сказал Лабрюйер.
— Я, на Романовской?
— Не надо врать. Вы передали донос, написанный вашим дядюшкой Краузе, кому-то из членов комитета, после чего три человека были расстреляны.
— Я ничего не передавал!
— Враньё. Краузе сам рассказал об этом перед тем, как сбежать из Риги. Итак — кому?
Хорь чуть посильнее вывернул Ламберту руку.
— Рихарду Берзиню, и оставьте меня в покое!
— Сейчас всё можно валить на Берзиня, потому что он сбежал. Вы это прекрасно знаете.
— Клянусь, я там только Берзиня и знал!
— И никого больше?
— Никого больше!
— По-моему, опять враньё, — сказал Хорь. — Человек, который, запросто забегает в такое заведение, как этот проклятый комитет, знает там больше одного человека.
— Верно. Итак? Кого из студентов политехникума вы там встречали?
— Там были студенты политехникума, да... Я там видел Розенцвайга, Феликса Розенцвайга...
— Ещё.
— Видел там Эрика Шмидта, он вместе с Розенцвайгом учился, на одном курсе.
— И Теодора Рейтерна?
— Нет, Рейтерна там не было.
— Как это — не было? Краузе утверждал, что он там был.
— Откуда я знаю, что дядюшке померещилось? Я несколько раз бывал в комитете, пока не понял, что это плохо кончится. Тогда я вообще уехал из Риги. Я знал, кто там заседает и подписывает приговоры.
— Шмидт и Розенцвайг?
— Я их там видел. Думаю, они что-то подписывали, — осторожно ответил Ламберт.
— А Теодор Рейтерн?
— По-моему, он сам от них прятался.
Лабрюйер и Хорь переглянулись.
— Итак, заседали и подписывали смертные приговоры Шмидт, Розенцвайг, Рихард Берзинь, ещё какой-то Степанов, ещё — один анархист из Москвы, они его очень уважали... и Фридрих Ротман!
— Не было там Ротмана. Краузе на суде заявил, что видел его там, но он соврал. Кого он выгораживал?
— Был там Ротман! Я сам его там видел!
— И что, он тоже подписывал приговоры?
— Я не знаю...
— Краузе выгораживал вас? Вы тоже заседали в комитете по ночам?
— Нет!
— Краузе выгораживал Рейтерна? Всё-таки сын члена городской управы...
— Говорю же вам — Рейтерн там был, может, раза два.
— Но и это могло пойти ему во вред. Кто дал деньги, чтобы внести залог за Берзиня?
— Шмидт — он землю продал, он в наследство землю получил...
— Значит, его совесть крепко нечиста?
— Откуда я знаю! И там ещё один человек был, тоже из анархистов. Они всё это начали, расстрелы — это их любимое занятие! А потом сбежали!
— Рейтерн деньги для залога не давал?
— Да говорю же вам — Рейтерн не такой дурак, чтобы в эти игры играть! Он всегда о своём будущем беспокоился. Ему же прямая дорога в городскую управу. Это у них наследственное.
— Но имя Рейтерна потом, во время процесса, прозвучало.
— Да там такие процессы были — всех студентов политехникума перебрали, искали, кто привёз шрифты для типографии. На Гертрудинской полиция нашла тайную типографию, там листовки печатали, брошюры. Я думаю, старый Рейтерн его и дочку подальше отправил, где-то они отсиживались.
Как ни ставил Лабрюйер вопросы, Ламберт твердил одно: Розенцвайг и Шмидт были замешаны в тёмных делах комитета, Теодор Рейтерн — нет.
С тем Лабрюйер с Хорём и ушли, пригрозив Ламберту: будет много болтать — неприятности гарантированы.
— Чёрт бы побрал этого Краузе, — сказал Лабрюйер, когда Скуя уже гнал пролётку по Романовской. — Вот чуяло моё сердце...
— Что оно чуяло? — спросил Хорь.
— Знаешь, на допросах иногда бывает — жулик пробует придумать такой ответ, какого ты от него ждёшь. Проклятый Краузе как-то уловил, что мы хотим услышать фамилию Рейтерна.
— Нужно поговорить с Росомахой.
— Нужно. Росомаха теперь где-то в Кайзервальде. По-моему, ему надо там снять на пару недель комнату, чтобы не мотаться взад-вперёд.
— Но что такое может быть в Кайзервальде?
— Мы выследили Луговскую и Петерсона, можно их хоть завтра брать. Но у нас имеются третий и четвёртый агент Эвиденцбюро. Возможно, и пятый. Вилли... Вильгельмину увезли явно в Кайзервальд.
— То есть третий — госпожа Лемберг?
— Четвёртый — госпожа Крамер. Хотел бы я знать, чем она сейчас занимается. Пятый, возможно, главный. Пока мы этого не поймём, мы ничего предпринять не сможем. Он, как подсказывает логика, где-то сидит, не высовываясь, и руководит остальными. Они всюду суют нос, приносят сведения, он как-то эти сведения переправляет в Вену. Вот что — нам нужна женщина. Женщина-агент, которая могла бы ходить по спектаклям и ловить госпожу Лемберг.
— Не только госпожу Лемберг. Не забывай про Минни, Хорь. Что мы про неё знаем? Она — дочка зажиточных господ, настоящая девица на выданье из хорошей семьи, и она с детских лет подруга Вилли, если, конечно, не врёт. Женщина-агент нужна, чтобы познакомиться с Минни. Скажи, у вас, то есть у нас, готовят девиц для таких поручений?
— Используют осведомительниц сыскной полиции. Там попадаются очень милые особы, многие служат не столько ради денег, сколько из интереса — если есть склонность к авантюрам. Я знаю одну подходящую! — вспомнил Хорь. — Представь, актриса провинциального театра...
— Представил, — буркнул Лабрюйер.
— Лет ей тридцать, не замужем — вот как-то ухитрилась не выйти замуж. На главные роли в водевилях не претендует — для ролей хорошеньких девиц уже стара, а для комических старух молода. Она проходила свидетельницей по какому-то делу и обратила на себя внимание самого господина Кошко, когда он служил в столице. Сперва ей давали небольшие поручения, потом... ну, ты сам понимаешь... Она вместе со мной училась фотографии. Вот надо бы её сюда заполучить!
— Ты сильно ею увлёкся?
— Да не так чтобы сильно. Ну, кое-что между нами было, если тебе так уж любопытно. Начальство знало! — Хорь начинал злиться. — Да, когда я о ней подумал, у меня и это было на уме! Да, я хочу, чтобы она приехала! Хотя бы ненадолго!
— Ну так делай запрос, — сказал несколько удивлённый Лабрюйер.
Хорь влюбился в Вилли — это всем в отряде было понятно. Нельзя в двадцать два года ходить невлюблённым — такое не к добру. А вот сейчас ему вдруг загорелось вызвать в Ригу давнюю подругу — решил таким образом вытеснить из сердца Вилли, что ли? Спорить с Хорём Лабрюйер не стал — может, и впрямь другого способа нет. А женщина в отряде нужна — раз уж у противника столько дам. Две пожилые, одна — средних лет, да ещё одна молоденькая, и непонятно, какую роль играет Минни...
Хорь действительно написал, а потом продиктовал стенографисту свой запрос: для оперативной работы с разрабатываемыми объектами необходим агент женского пола. Он перечислил качества: возраст не более тридцати двух, чтобы могла найти общий язык с молодыми девушками, приятная внешность, интеллигентность, хотя бы поверхностное знание музыки.
— Завтра идём изучать Кайзервальд, — сказал Хорь. — Возможно, ты изваляешься в снегу. Так что надевай штаны попрочнее, чтобы не сразу отсырели.