— Как мы их отсюда будем забирать? — спросил Лабрюйер, застегнув обе пары наручников.
— Мюллер должен приехать. Посмотри-ка, что там с Рейтерном.
Рейтерн был ранен в плечо и в грудь.
— Вы за это ответите, — сказал он Лабрюйеру.
— Спросите лучше, где ваш папенька, — буркнул Лабрюйер.
— Меня вызвала сестра... она к соседям побежала, у них телефонный аппарат... сказала — грабители в доме... а это — вы...
— Агент осведомительного агентства, к вашим услугам, — ответил Лабрюйер. — Сестру бы в ваши пакости не впутывали.
— Хоть одну вашу на тот свет отправил...
На снегу вверх лицом лежала Анна Григорьевна Урманцева. Седой парик слетел с неё, тёмные волосы разметались, но ей было уже всё равно, что подумают люди. Поперёк её тела лежало другое — Лабрюйер видел профиль повёрнутой влево головы и седоватую «шкиперскую» бородку.
— Она, нанявшись учить Ангелику музыке, проникла в дом и потом открыла двери госпоже Гольдштейн? — спросил Лабрюйер. — А ваших громил, видно, где-то заперла?
— Дурацкие вопросы, — ответил Рейтерн.
— Оставь его, — сказал Хорь. — И не шевели. Мы должны довезти его живым.
Амелия Гольдштейн молчала.
— Встаньте, — велел ей Лабрюйер. — Замёрзнете на снегу. Где Вильгельмина?
Ответа не было.
— Вы узнали от Урманцевой, что она подружилась с одним из наших, и испугались, что она случайно вас выдаст? Но что вас с ней объединяло? Ну? Говорите!
— Она внучка старого Лемана, — неохотно ответила Амелия Гольдштейн.
Ждать Мюллера пришлось долго. Лабрюйер успел кое-как перебинтовать Рейтерна-младшего, который потерял много крови и был совсем уж плох. Наконец автомобиль прибыл. В автомобиле был только Сенька Мякишев.
— Ушёл лесом, — не дожидаясь вопроса, сказал Мюллер. — Они — за ним, а я куда — на четырёх колёсах? Застрял бы — и автомобиль погубил! Теперь куда?
— Сперва в больницу на Рыцарской, потом — в полицейское управление, — велел Хорь.
— Поймали жуликов? — радостно спросил Сенька.
— Как видишь. Помоги занести в автомобиль этого господина, видишь — ранен.
В полицейском управлении Хорь и Лабрюйер немедленно допросили Шмидта и Розенцвайга, которых полицейские буквально вынули из постели. Шмидт признался сразу, Розенцвайг не понимал, в чём дело: он всего лишь давал бывшим однокашникам покататься то на яхте, то на автомобиле. И Франка с Герцем он считал милейшими людьми, и Теодора Рейтерна — чистым ангелом. Не забыли и срочно командировать к Рейтерну в палату старого опытного агента — для этой надобности срочно послали за Панкратовым.
— Может статься, к вам сюда придёт Петер Леман, — сказал Лабрюйер Горнфельду. — Его нужно принять как можно любезнее, чтобы наконец рассказал всё, что знает о старом Рейтерне и его сыночке. Пусть объяснит, что именно он видел и как погиб его напарник Митин. Про Амалию Гольдштейн он тоже немало знает.
Бывшая гувернантка наотрез отказалась говорить. Ей дали возможность помолчать — настоящие допросы ещё только предстояли.
Перед уходом Лабрюйер решил сделать доброе дело. Он недолюбливал Горнфельда, но хотел избавить сыскную полицию от нераскрытого убийства.
— Слушайте, Горнфельд, внимательно. Я знаю, кто убил того мужчину в меблированных комнатах на Выгонной дамбе. Я знаю его имя и прочие подробности. Сегодня не до того, а дня через два приду и всё расскажу.
Ставить точку в этом деле он предоставил Господу Богу. Если Краузе с супругой успели сбежать — их счастье. Не успели — сами виноваты.
В девять утра наблюдательный отряд собрался в фотографическом заведении, но не весь — Куницы не было. Как понял Лабрюйер, её по-джентльменски отпустили к Ольге Ливановой — переодеться и вздремнуть.
Хорь завершал телефонный доклад столичному начальству. По лицу было видно — вот теперь он своей операцией гордится. Росомаха кипятил воду для чая, Акимыч резал толстую колбасу, Сеньку приставили к мытью посуды, которой накопилось порядком.
— Нужно съездить в тот дом на Виндавской, где жил Петерсон, — сказал Хорь, повесив трубку. — Там могли остаться важные бумаги и какие-то вещи. Может быть, он за ними вернётся.
— Будет сделано, — ответил Росомаха. — Только чаю напьюсь. Ух, набегался!
Сенька, совершенно обалдевший от ночной суеты, осторожно подошёл к Лабрюйеру.
— А мне какие-никакие наградные выйдут? — спросил он. — И с «Мотора» я могу уйти?
— Можешь, конечно. «Мотором» и без тебя теперь есть кому заняться. А я отведу тебя к господину Линдеру. Ты же хотел стать полицейским агентом? Вот, считай, должность уже твоя.
— Я не пойду в полицейские агенты, — сказал Сенька. — Я с господином Мюллером уже говорил, он меня возьмёт в подручные и выучит водить автомобиль.
— На что ему подручный? — удивился Лабрюйер.
— Для пробегов!
— Каких ещё пробегов?
— Господин Мюллер рассказывал — «Руссо-Балты» в больших пробегах участвуют. Четыре года назад был пробег Питер — Рига — Питер, потом в прошлом году летом — ралли «Монте-Карло». А в этом году будет пробег по Африке! По Африке, Александр Иванович! И меня туда возьмут подручным! Штурманом-то вряд ли...
— Далась тебе эта Африка... — проворчал Лабрюйер. — Пропадёшь ты там в песках или джунглях...
— А Нагель?
— Какой Нагель?
— Который сейчас путешествует на «Руссо-Балте»! Мне господин Мюллер рассказывал, а он за Нагелем по журналам и газетам следит, он выписывает «Автомобиль», «Аэро- и автомобильная жизнь», а это «Аэро» сам Нагель выпускает. Он где только не бывал на своём «Руссо-Балте»! Сейчас по Африке едет!
Восторг, владеющий Сенькой, вызвал у Лабрюйера зависть. «Хорошо быть парнишкой, мечтающим нестись на автомобиле по Африке, — подумал он, — а солидному мужчине о чём прикажете мечтать? Вот то-то и оно...»
— Всю жизнь копаться в железках — рук никогда не отмоешь... — ворчливо сказал он.
— Так это же здорово — всю жизнь копаться в железках!
— Ладно, бог с тобой. Раз уж это твоё призвание...
И Лабрюйер крепко задумался. Сенька сделал разумный выбор — хорошее ремесло, приличный заработок, путешествия и даже немного славы. А у агента какая слава?
Енисеев сидел в углу, устроившись в кресле вальяжно, нога на ногу, и читал газету «Рижский вестник», развернув её во всю величину. Лабрюйер ходил взад-вперёд, решая важный вопрос: идти или не идти к Ольге Ливановой. Придёшь — может оказаться, что не вовремя и некстати, поскольку туда не звали. Не придёшь — ещё хуже.
— Сядь, брат Аякс, — сказал Енисеев. — Всё кончилось, можно перевести дух. Впереди, как я полагаю, стрелы Гименея... или нет, это у Купидона стрелы...
— Иди к черту, — огрызнулся Лабрюйер. — Как она сюда попала?
— Чего хочет женщина, того хочет Бог, — Енисеев развёл руками. — Её невозможно было удержать. Жанна д’Арк! Только боевой секиры недостаёт.
— Ты бы мог сказать, что она здесь.
— Не мог, брат Аякс. Мы же не слепые, видели...
— Что видели?
— Что надо, то и видели. Если бы ты знал, что она в Риге, ты бы на всё плюнул и к ней помчался.
— Это глупо. По-твоему, я мальчишка?
— Ох, брат Аякс, у меня есть смутное подозрение, что все мы — мальчишки. А как становимся взрослыми — так нам и приходит карачун...
Не желая выслушивать очередной артистический монолог, Лабрюйер просто вышел в салон. Там он засел в одиночестве — и досиделся до того, что в салон вошёл Росомаха, а следом за ним — фрау Крамер.
— О господи! — воскликнул Лабрюйер. — Вы?!
— Да...
— Она там, на Виндавской, двое суток без еды просидела, — сказал Росомаха. — Нужно срочно покормить.
— Ей не вредно и поголодать, — по-русски отрубил Лабрюйер.
— Я схожу в кухмистерскую, хоть каких щей принесу в котелке, — с тем Росомаха вышел.
— Итак, что означали поиски кардинала Мазарини? — более сурово, чем требовалось, спросил Лабрюйер.
— Мне приказали...
— Что вам приказали?
— Искать в Риге итальянцев. Всюду слушать... где по-итальянски вдруг заговорят... или акцент... Мне велели найти частного детектива, чтобы он искал...
Вошли Енисеев, Барсук и Хорь. По физиономии Аякса Саламинского было видно — предвкушает очередную анекдотическую историю.
— Вы нашли меня. Что было дальше?
— Вас господин Петерсон увидел со мной и сказал: ты кого нашла, старая?.. Я не могу это слово повторить! Он сказал: это же наш главный враг! И он увёз меня и спрятал! А разве я виновата?
— Ясно. Вы жили у него, на Виндавской?
— Нет, я на другой улице жила. Потом приехали госпожа Луговская с господином Леманом, отвезли меня на Виндавскую и запретили выходить. Я их боюсь, они ведь могут убить!
— Могут, — согласился Хорь. — Вы чудом уцелели. А где вы жили до того, как вас на Виндавскую переправили?
— Я не знаю...
— Как это — не знаете?
— Не знаю, чёрт побери и ещё раз побери! — воскликнула госпожа Крамер. — Я только знаю, что из окна было видно кладбище!
— Приятный пейзаж, — заметил Лабрюйер.
— Многообещающий, — поправил Енисеев. — Господа, у нас ведь есть карта?
— Есть, я сам покупал, — отозвался Хорь.
Перед госпожой Крамер расстелили карту Риги и окрестностей, показывали поочерёдно все кладбища и уже махнули на это дело рукой, когда она вспомнила про железную дорогу. А потом госпожа Крамер пожаловалась, что её сильно беспокоили церковные колокола.
— Да это, поди, Ивановское кладбище! — воскликнул Барсук.
— Московский форштадт! Там роту эфиопов спрятать можно, и никто не догадается, — добавил Лабрюйер. — Акимыч, мчимся к Андрею! Он скажет, к кому в тех краях можно обратиться!
— Там православный храм, я без всякого Андрея управлюсь, — усмехнулся Барсук. — Где храм и кладбище, там милые старушки. Они обо всём исправно донесут!
— И вот что, Акимыч. Там поблизости, может, даже на самом кладбище наверняка стоит брошенный мотоцикл, — сказал Хорь. — Кстати, было бы хорошо, если бы ты его прибрал к рукам. Отряду пригодится.