Он поехал в фотографическое заведение. Там хозяйничал Ян. Хорь куда-то выбежал, сказал – на часок-другой.
В лаборатории на столе Лабрюйер обнаружил записку от Хоря:
«Это телефонограмма. Г-жа Урманцева выехала из усадьбы в неизвестном направлении. Попытки узнать о ее прошлом пока безуспешны. В церковной книге есть запись о ее венчании с г-ном Урманцевым 8 сентября 1889 года. Она тогда носила фамилию Свентицкая. Где она была до того времени – тайна, покрытая неизвестным мраком. На момент венчания ей было 23 года, если не соврала. В фотографических альбомах, имеющихся в усадьбе, фотографий ее юности и детства нет, но есть следы выдранных страниц. Обещали при появлении новых сведений телефонировать».
– Черт знает что, – сказал Лабрюйер. – Олухи царя небесного!
Он имел в виду неспособность провинциальных полицейских агентов узнать, получала ли Урманцева перед своим исчезновением какие-то письма, а если да – то откуда.
Гувернантка знала нечто важное, сообщила это «нечто» Урманцевой, а когда в дело вмешался он, Лабрюйер, Урманцева пропала. Куда, зачем?
– Господин Гроссмайстер, – сказал Ян. – Можно мне взять на пару часов «Атом»?
– Бери, конечно, только не поломай, – ответил Лабрюйер.
Ян широко улыбнулся. Он был очень аккуратен с фотографической техникой, а если судить по улыбке – Лабрюйер сейчас подарил парню какое-то невероятное счастье.
«Ну да, – подумал Лабрюйер, – ему же всего восемнадцать, и наверняка есть барышня, которую он хочет поразить наповал, сделав ее карточку на фоне памятника Петру Великому».
Оказалось, не в Петре Великом дело.
– Я буду в комнате снимать, – признался Ян. – Там из окна Гертрудинскую церковь видно.
– Но это же будет контражур, – ответил Лабрюйер. – Ты сам понимаешь, если снимать человека на фоне окна, через которое в комнату идет свет, то получится один черный силуэт.
– Я пробовал снимать из окна салона. Она… то есть человек, стоял на улице, а я снимал большим аппаратом вот отсюда
– А в салоне свет горел? – заинтересовавшись, спросил Лабрюйер.
– Горел.
– И как получилось?
– Плохо получилось. Но должен же быть способ снимать под углом. Возить аппарат по всему салону я не хотел, вот попробую с «Атомом», может, что-то выйдет.
– Давай сперва попробуем в салоне, пока нет посетителей. Неси сюда «Атом», – велел Лабрюйер.
Ян принес аппарат, и они с азартом стали искать заветный угол для съемки. Отщелкали не менее дюжины кадров, причем Лабрюйер даже нарисовал карандашом план салона и свои перемещения возле витрины.
– Беги, проявляй скорее, – велел он. – Очень любопытно, на что мы столько пленки извели.
– А кто будет принимать клиентов?
– Я их задержу, иди скорее.
Чем задержать – в салоне имелось, одни альбомы чего стоили.
Примерно час спустя были готовы карточки, сделанные для пробы. Их оказалось одиннадцать – два кадра Ян все же загубил.
– А что, могло быть хуже, – сказал Хорь, изучая Яново творчество. – Время потрачено не зря.
– Мы, наверно, минут двадцать нужные углы искали, – ответил Ян.
– И все двадцать минут перед витриной стояла пролетка?
– Какая пролетка?
Качество карточек было далеко не блестящим, но можно было понять – в пролетке женщина, худощавая блондинка. Она велела орману остановиться не прямо перед дверьми фотографического заведения, а сбоку, и явно пыталась разглядеть, что делается за витринным стеклом. Гуляющего возле витрин Лабрюйера она видела, а Яна в глубине салона – нет, и вряд ли поняла, что идет фотосъемка.
– Фирст! – воскликнул Лабрюйер. – Срочно нужен Фирст!
Быстро одевшись, он взял карточки и на трамвае поехал в полицейское управление.
Глава седьмая
Фирст был на задании, а Линдер не имел времени на разговор, он должен был выезжать в Московский форштадт, где обнаружили сильно покалеченного, ограбленного, но способного давать показания русского купца. Он взял фотокарточки и обещал передать их Фирсту.
– Другим агентам тоже покажи, – попросил Лабрюйер. – Может, дамочка кому-то уже знакома.
– Хорошо, а теперь – извини, бегу.
Из сыскной полиции Лабрюйер пошел к Немецкому театру – искать ормана, который возил блондинку. К счастью, там в очереди обретался Мартин Скуя. Он вместе с Лабрюйером обошел собратьев по ремеслу, и хозяина пролетки определили точно – Бертулис Апсе, искать его лучше у Новой Гертрудинской церкви.
– К теще не заезжал? – спросил Скую Лабрюйер.
– Заезжали с женой.
– Не нашелся Леман?
– Теща говорит – там вообще странные дела творятся. Внуки Лемана куда-то подевались. В доме – только дочка с мужем, да еще к мужу приехали два каких-то парня, теща слыхала – будто бы племянники. Она говорит – не хотела бы с этими племянниками встретиться ночью на пустой улице.
– Этого еще не хватало… А что за человек Бертулис Апсе?
– Обычный человек, ездит правильно, я не слыхал, чтобы он в происшествие угодил. Ну, ездит давно, лет десять, наверно… Лошади у него староваты, но спокойные… что еще?..
– И на этом спасибо.
В фотографическое заведение Лабрюйер возвращался пешком и неторопливо. Там его ждала суета, а ему было над чем поломать голову.
Пройдя мимо заведения, он направился к Новой Гертрудинской церкви. Место было для орманов привлекательно тем, что там стоял известный всей Риге Большой Насос, а рядом шла торговля съестным, и умные соседки приносили корзинки с горячими, прямо из печки, пирожками.
Бертулиса Апсе Лабрюйер не нашел, но просил орманов передать: пусть заглянет в «Рижскую фотографию господина Лабрюйера».
Темнело, и рабочий день в фотографическом заведении близился к концу. Пора было запирать двери. Лабрюйер вместе с Хорем и Яном забрался в лабораторию, и там Хорь принялся колдовать над Яновой пленкой, вытягивая изображение блондинки, добиваясь максимальной резкости. Ян внимательно следил за манипуляциями – учился. Госпожа Круминь в это время прибиралась в салоне.
Потом Хорь признался, что еще не совсем здоров, и госпожа Круминь принесла ему целебных травок. Хорь ушел домой – лечиться, а Лабрюйер, отпустив Яна, сходил поужинать во «Франкфурт-на-Майне» и вернулся в фотографическое заведение. Нужно было дождаться Сеньку и узнать, куда бегала и с кем говорила Нюшка-селедка. С Сенькой было условлено, что он дворами проберется к квартире Круминей, живших, как и полагается дворницкому семейству, на первом этаже, постучит в окошко, и тогда кто-нибудь введет его в заведение с черного хода.
Сеньки все не было и не было. Лабрюйер с горя сел читать «Принцессу Грезу». Красивый и отважный герой Бертран (помирающего Рюделя Лабрюйер не счел героем) с боями пробивался к принцессе Мелиссинде, чтобы прочитать ей стихи. Случилось то же самое, что с Бальмонтом, – стихи, вокруг которых персонажи пьесы развели столько суеты, показались Лабрюйеру вычурными. Но настала минула, когда он поймал себя на острой ненависти к принцессе. Это его удивило, читать было все интереснее, узнать, выдержит ли Бертран атаки соблазнительницы, – все важнее.
В самую решительную минуту Лабрюйер услышал, как через черный ход кто-то пробирается в заведение. Он отложил книгу, достал револьвер. Но это были Енисеев и Росомаха.
– Ну-ка, Леопард, расскажи подробно, где ты взял этот чертеж, – потребовал Енисеев.
– Какой чертеж?.. А-а, летающий пароход! – вспомнив приспособленные к бортам аэроплана колеса, воскликнул Лабрюйер. – У Панкратова снимал комнату изобретатель, я же рассказывал, этакий гений из провинции. За комнату, понятное дело, не платил, и Панкратов его выставил. А чертеж он при сборах попросту забыл.
– Понятно. Я показал это произведение искусства нашим чертежникам. Сделано-то безупречно. И тут входит инженер, Розенцвайг. Ему любопытно стало, мы и показали. И знаешь, что он сказал? Что отвезет эту штуковину на «Мотор», к Калепу, потому что она, кажется, может очень пригодиться. Так что неплохо бы отыскать изобретателя. Если в его затее есть хоть какой-то смысл, ему заплатят.
– И мы внесем свой вклад в развитие русской авиации, – добавил Росомаха. – Думаете, нас хоть кто-то поблагодарит?
Наблюдательный отряд дружно расхохотался.
– Как госпожа Круминь приняла мой подарок? – полюбопытствовал Енисеев.
– Спроси лучше, как я его принял. Чуть не поседел, – огрызнулся Лабрюйер. – И за нами следят, я сам видел топтуна.
– Вот и прекрасно. Сделай, пожалуйста, описание. И тогда им займется Акимыч. Да что это я раскомандовался? Где Хорь?
– Сказал, что выйдет ненадолго. И в самом деле, куда-то запропал. А насчет утюга ты поторопился. Ян с Круминем старый нашли.
Лабрюйер описал найденные под помостом сокровища, Росомаха рассмеялся:
– Это, может, даже не Пича, а сам старый Круминь припас!
– Сумасшедшее у нас все-таки ремесло, – горестно признался Енисеев. – Казалось бы, дрянь какая-то – чугунный утюг! А ведь сколько смыслов в него может быть вложено, кроме его прямого назначения. И вот дергаешься, беспокоишься, разгадываешь – в ущерб более серьезным делам. А оказывается – трата времени, и винить некого. А не потратили бы время – оказалось бы, что как раз в утюге кроется государственная тайна.
– Мы идем неверным путем. Нужно было подтолкнуть к настоящему розыску госпожу Круминь. Она бы нам столько государственных тайн откопала – успевай только слать донесения, – заметил Росомаха. – Что, Леопард, она больше не ходила допрашивать соседок?
– Кто ее разберет. Она обо всех своих маневрах не докладывает.
– Но сама мысль, что преступление могло быть совершено во время беспорядков, мне нравится. Тогда ведь было столько безобразий… – Енисеев покачал головой. – Ты бы потолковал с ней об этом, Леопард. Вот этот твой Ротман – тоже ведь ищет свидетеля, который подтвердил бы невиновность племянника, и кого-то уже нашел. Через Ротмана можно выйти на подлинного виновника расстрелов…
– Который сейчас благоденствует в Риге и в ус не дует? Горностай, ты в школе плохо географию учил. Из Риги перебраться в тот же Стокгольм несложно. Требуются темная ночь и опытный рыбак с паровым катером. Маршрут – из Риги в ту же Виндаву можно и пешком дойти, там н