Тут Хорь был неправ – огромные бандо из фальшивых волос вышли из моды сравнительно недавно, однако что юным кадетам до дамских причесок, их взоры нацелены на девичьи ножки…
– Формы – такие, такие… – Хорь показал руками, как он обнимал бы сорокаведерную бочку. – И трещит, и трещит! То по-немецки, то по-итальянски. И жаждет найти земляков.
– Она, – хмуро сказал Лабрюйер. – Вот какого черта ты сбежал?! Нужно было за ней проследить.
– Не получилось бы. Она попрощалась с девицами и уехала вместе с Гели, Стасси и теми двумя господами, они обещали ее подвезти.
– Тебе не представили этих господ?
– Представили. Один вроде Шмидт, а фамилию другого я не разобрал, так там было шумно. Автомобиль у них – черный «Панар-Левассор», и как они впятером туда забрались – одному Богу ведомо!
– Так Гели и Стасси уехали, а ты пошел прогуляться с Минни и Вилли?
– Черта с два! Мы отошли от дверей Латышского общества, потому что там была толпа… Я был так счастлив, что эта ведьма убралась!.. Я думал – сейчас поговорим о чем-нибудь кроме фиоритур и бельканте. А они исчезли!
– Как – исчезли?
– Сбежали! Мы пошли в сторону Александровской через толпу – и в толпе я их потерял. Искал, искал – их нет! А телефонировать им в такое время уже неприлично.
– Странно… У вас же такая дружба…
– Я убью эту ведьму. Это она им что-то наговорила.
Тут у дверей черного хода началась какая-то суета. Из салона Лабрюйер услышал, как Ян пытается кого-то выставить и обещает позвать полицию.
– Я сам разберусь, – сказал Лабрюйер. – Сейчас вернусь.
Поспешив на помощь Яну, он увидел, что в фотографическое заведение ломится какой-то злодей с черной рожей и требует хозяина.
– Я хозяин, – строго сказал Лабрюйер. – А это что еще за арап?
– Это я, Мякишев… я даже умыться не успел…
– Мякишев?.. – удивился Ян. – Господин Гроссмайстер!..
– Я тоже его не узнал. Ян, ступай домой, на сегодня с тебя довольно. Пленки завтра с утра проявишь. Ступай, ступай! – приказал Лабрюйер.
Сенька проскочил мимо ошарашенного Яна и стоял, тяжело дыша, как старый дед, взошедший на третий этаж.
– Садись, вон табурет. Да расстегнись хотя бы. Прямо так по городу бежал? Как же тебя в трамвай-то впустили? – спросил Лабрюйер, выпроводив Яна.
– Я сзади прицепился, потом кондуктор согнал, так я – бегом… Александр Иванович, я к вам насчет Собаньского! – выпалил Сенька. – Полдороги бежал, дайте дух перевести…
– Ты сперва отдышись. Ну, что Собаньский?
– Это не тот Собаньский!
– То есть как – не тот?
– Нашего, люцинского, я знаю. Его все знают! Ну вот – бегу я по заводскому двору, меж сборочными цехами, тачку гоню, в тачке тряпки промасленные, ни на что не годные, да деревяшки какие-то, да разломанный стул, да бумажки туда мастер бросил, чертежи какие-то ненужные. Гоню, значит, в кочегарку. И вижу – идет господин инженер Савицкий, с ним – еще господа, и при них – такой плотный господин, толстощекий – рожа в сковородку не влезет, какими-то бумажками машет. Что-то им втолковывает. Что – не понять. Я остановился – их пропустить. И Савицкий говорит: «Господа, а ведь в этих рассуждениях что-то есть. Пойдем, – говорит, пан Собаньский с нами, вы не на ходу, а спокойно все это еще раз нам повторите». Я стою с тачкой, дурак дураком, думаю – послышалось или не послышалось? Они же не вопили, тихо говорили. Вспомнил – вы, Александр Иванович, про Собаньского узнавать велели. Я тачку оставил, за ними побежал. Бумажки с тачки с собой прихватил, догоняю, спрашиваю: «Господин Собаньский, это не вы часом обронили?» Он мне говорит: «Нет, не я. Савицкий посмотрел, сказал выбросить. Там, – говорит, – ошибка, чертежник ошибся. Я еле до ночи дотерпел – и сюда!»
– Плотный толстощекий господин? – переспросил Лабрюйер. – Ну, чуяло же сердце, что с этим Собаньским дело неладно! Не мог он у Кузьмича такой ценный чертеж оставить, плюнул бы на свою панскую гордость и вернулся! Сенька, ты молодец. Ты такие ценные сведения принес, что на вес золота. Пойдем, доложишь господину Хорю.
Но докладывали они хором, на два голоса, на манер оперного дуэта, и Хорь даже не сразу понял значение новости.
– Значит, подменили изобретателя! – он даже обрадовался. – Вот она, вторая ниточка, за которую наконец можно будет потянуть!
Первой был Феррони.
– Но это не та ниточка, которую мы искали. Мнимый Собаньский появился на «Моторе» после того, как оттуда стали просачиваться ценные сведения. Я думаю, вот что произошло. Вокруг заводов крутился человек не из Эвиденцбюро, а откуда-то еще. Он познакомился с люцинским гением и сообразил, что проще всего выдать себя за провинциального изобретателя, этакого Кулибина. А у Собаньского куча чертежей и описаний, отчего ж не воспользоваться.
– Это, выходит, итальянец?
– Вряд ли что природный итальянец. Скорее, человек, которого итальянцы наняли. А Собаньского, боюсь, найдут уже по весне, когда снег сойдет.
– Нужно устроить военный совет, – решил Хорь. – Если фальшивый Собаньский действительно завербован итальянцами, то он же как-то поддерживает с ними связь. Ты, Мякишев, даже не представляешь, какую услугу нам оказал!
– Он главарь шайки? – с надеждой спросил Сенька.
– Н-ну… вроде того… Считай, что первый помощник главаря, – вывернулся Лабрюйер. – Сейчас ты умоешься, попьешь с нами чаю и пойдешь к себе ночевать. Твоя задача – следить за фальшивым Собаньским. Может быть, тебе удастся понять, где он поселился. А моя задача – с утра телефонировать Линдеру и спросить про неопознанные трупы.
Напоив Сеньку чаем и отправив его домой, Лабрюйер и Хорь устроили совещание.
– Может быть, блондинка, которая крутится возле «Мотора», уже знает, что люцинский изобретатель фальшивый? – спросил Хорь.
– Трудно сказать, что она знает. Но выследить этого Собаньского необходимо. Жаль, Фирст запропал. А он обещался погулять возле дома на Нейбургской и разобраться, что там происходит.
– В следующее воскресенье пошлю туда Горностая. У Акимыча и так заданий хватает. И Росомаха не бездельничает.
По голосу Лабрюйер понял: Хорь считает роль чертежника, исполняемую Енисеевым, чем-то вроде давосского санатория для чахоточных девиц. Понимает, что хитрый Горностай изучает всех, кто на «Фениксе» причастен к исполнению военных заказов, но ничего не может с собой поделать…
Наутро Лабрюйер вышел очень рано. По всем улицам стоял скрежет – дворники чистили тротуары, сгребали снег в длинные кучи, потом по мере возможности вывозили их во дворы.
Поговорив с дворниками и потратив на эти беседы два двугривенных, Лабрюйер узнал: если ему угодно снять квартиру именно в этом доме, то кроме парадного входа на Романовской есть и черный ход, из которого можно двором выйти на ту же Романовскую, а можно очень мудреным маршрутом, со множеством поворотов, на Невскую. Но, чтобы выбраться со двора за домом, нужно войти в довольно узкий проход, сейчас еще загроможденный снегом. Лабрюйер примерно понял, как, в самом скверном случае, будут убегать супруги Краузе, и обрадовался – действительно, вполне хватит Акимыча во дворе и Хоря на улице.
Оставалось узнать распорядок дня Краузе, и об этом попросили госпожу Круминь. Насчет шарфа ей объяснили, что он нужен для одного дела и будет ей вручен дня через два или три, да еще с каким-нибудь подарочком.
Росомаха появился на следующий вечер.
– Акимыч занят, ведет вашего красавца с Большой Кузнечной. Он уже установил, откуда красавцу телефонируют, – сказал Росомаха. – Что, Леопард, наконец переходим к военным действиям?
– Так откуда?
– Из Задвинья.
– С Нейбургской?! – обрадовался Лабрюйер.
– Нет, с Виндавской. Он говорит – это неподалеку, дом на Виндавской стоит на задворках второй больницы. Так что ты затеял, Леопард?
– Если Бог будет к нам милостив – мы узнаем имена студентов, осуждавших невинных людей на смерть и избежавших наказания.
– Я очень удивлюсь, если эти люди еще в Риге.
– А чего бы им не жить в Риге, если судебный процесс уже состоялся, вместо них осуждены другие, а они могут преспокойно строить свою карьеру? Тут – вся родня, тут все связи… По крайней мере, один человек из них – в Риге. Тот, которого теперь шантажирует Эвиденцбюро.
– Хотелось бы, чтобы все было так просто.
– Хочешь сказать, что добраться до этого семейства Краузе было просто? Для этого покойник потребовался. Надеюсь, только один.
– Краузе?
– Ах да, ты же не знаешь…
Лабрюйер рассказал про Энгельгардта.
– Их надо брать ночью, когда они в теплых халатах, она – в ночном чепчике, а он – в колпаке, – сказал Росомаха. – Такие люди должны ощутить себя беззащитными. Что может быть беззащитнее мужчины без штанов?
– Дети поднимут шум. Горничная и няня… погоди, там же еще должна быть кухарка…
– Не поднимут, все пройдет очень тихо. Родители сразу догадаются, что шум им ни к чему.
Лабрюйер удивился – Росомаха говорил очень жестко.
– Ты сразу невзлюбил их? – спросил Лабрюйер.
– У меня брат в пятом году погиб. В жандармах он служил… Близнец, понимаешь?! Близнец! Мы не разлей вода были!
– Вот что…
– Да. У меня к этим шкубентам свои счеты.
– Прости… Я не знал…
– Да чего уж там…
Лабрюйер похлопал Росомаху по плечу – как еще показать свое сочувствие, он не знал.
– Хорошо, ночью, – сказал он. – Тогда придется работать отмычками. А если дверь будет заперта на цепочку или на засов?
– Мы войдем с черного хода. Там чаще всего – обычный крючок. Так что сперва сходим, разведаем обстановку, посмотрим заодно, куда выходят окна. А потом уже совершим налет. Твоя мадам Круминь там бывала, может она хотя бы на словах изобразить план квартиры?
– Я не удивлюсь, если она его и нарисует.
Росомаха был прав – дверь черного хода запиралась на ключ и на крючок, который легко откидывался лезвием ножа. Но перед штурмом им вместе с Акимычем пришлось заблаговременно проникнуть во двор, потому что дворник, человек ответственный, запирал на ночь и парадное, и кованые ворота подворотни. Они открыли дровяной сарай, разобрали часть поленницы и устроили что-то вроде дивана на три персоны. План операции был составлен совместно с Хорем. Хорь должен был вскоре появиться на улице и прохаживаться между парадным и подворотней.