еку, мне нечего делать на Кипенхольме. Я пошел вверх по течению, к понтонному мосту. Я понимал, что мне нужно где-то спрятаться, пока полиция не найдет убийцу. Сторож Осис – мой родственник, он спрятал меня. Я не убивал, убил кто-то другой, я только нашел на мостках тело. Я не знаю, как оно туда попало. Я не убивал…» Гроссмайстер, тут дальше только одно – я не убивал.
– Значит, Рейтерн!
– Погоди, не буянь. Рейтерн, возможно, лишь знает, кто убивал.
– Это он. Линдер, вот тот крючок, на котором его держали!
– Погоди, говорят тебе! – Линдер выполз из-под койки. – Допустим, Рейтерн – убийца. Но как это стало известно? Нужно восстановить все события той ночи, нужно заново допросить Кляву…
– Клява спятил окончательно и бесповоротно. О другой убитой девочке что-то знала Грунька-проныра, но и ее больше нет. Леман – убит. Нужно брать этих двух милых матросиков…
Лабрюйер кинулся к двери карцера, подергал – дверь не отворялась.
– Этого еще не хватало! – воскликнул он.
– Сторож Зутис – старый дурак, – сообщил юный Розенцвайг. – Он мог и забыть. Если господа скажут, который час…
– Без четверти восемь, – ответил Линдер.
– В девять он понесет мне хлеб насущный и тот самый стакан воды, которого, говорят, просят умирающие. Этого он не пропустит.
– Черт бы его побрал!
– Вот уж точно, – согласился Линдер. – Знаете, господа, если так – я часок вздремну, я вторую ночь почти не спал. Не бойтесь, Розенцвайг, я у вас одеяло не заберу, я укроюсь пальто.
Он лег на койку и заснул моментально.
Лабрюйер в величайшем беспокойстве ходил от стенки к стенке и даже взмок. Он представлял, что думает о нем сейчас Хорь: в погоне за мифическим маньяком разгильдяй Леопард может сорвать операцию!
Попытка снять на «Атом» мемуары Клявы оказалась бесполезной – фонарик давал недостаточно света. Тогда Лабрюйер загнал под койку Розенцвайга и велел диктовать послание.
Когда сторож Зутис в четверть десятого соизволил открыть дверь карцера, Лабрюйер едва не сшиб его с ног и, даже не попрощавшись с зевавшим во весь рот Линдером, понесся вниз по крутой лестнице, потом – по коридору, потом по другой лестнице, широкой, потом по другому коридору, потом по третьей лестнице. Он оказался в вестибюле и обнаружил, что дверь заперта. Пришлось ждать, пока спустится старый дурак, старый болван, старый кретин.
Без десяти десять Лабрюйер ворвался в свое жилище и переоделся с невообразимой скоростью. В две минуты одиннадцатого, с лыжами на плече, он выбежал на перекресток, где стояла пролетка Скуи, и забрался туда.
– Клади лыжи под ноги, – сказал Хорь. – Скуя, гони.
Когда человек опаздывает, у него в голове помещается только одна мысль: успеть! Лабрюйер был всего лишь человек, с точно таким же устройством головы, как у всех, и, впопыхах наматывая байковые портянки, без которых в зимнем лесу плохо, впопыхах натягивая сапоги и сдергивая с вешалки старый полушубок, он совершенно не помнил о Кляве.
Настенные мемуары ожили в памяти уже на Ревельской.
– Слушай, Хорь, мне срочно нужен телефонный аппарат.
– Еще таких не придумали, чтобы в пролетках вешать.
– Давай сделаем небольшой крюк и доедем до Петербужской части.
– А что случилось?
– Случилось то, что в мемуарах Клявы говорится о Теодоре Рейтерне. Погоди… – Лабрюйер завозился, не сразу сумел засунуть руку в карман и, вспомнив, что бумажка, на которой все записано, осталась в кармане пальто, невольно выругался.
– То есть Рейтерн замешан в истории с маньяком?
– Ну да! Эвиденцбюро как-то об этом пронюхало…
– А как?
– Если бы я знал! Нужно телефонировать в полицейское управление, чтобы заодно с Розенцвайгом и Шмидтом взяли Рейтерна! – взволнованно говорил Лабрюйер. – Ведь убежит – и лови его потом в Швеции!
– В Швеции он нам не опасен. Сейчас другая задача – синий «Руссо-Балт», – спокойно ответил Хорь. – Если наши австрийские друзья будут на нем уходить, мы должны задержать его и взять экипаж живьем. Или с мелкими повреждениями.
– Так волчью яму заранее нужно было рыть.
– Зачем? У нас есть три гранаты. Если взорвутся под капотом, останется только вытащить людей из автомобиля.
– Сам автомобиль не взорвется?
– Вот и я этого боюсь. Но есть еще одна возможность – если верно рассчитаю. И нужно там быть заблаговременно.
– А если они будут уходить не этой дорогой?
– Там не так много переездов, а «Руссо-Балт» – не заяц, чтобы через рельсы скакать. Конечно, они могут свернуть в лес – и там застрять. Росомаха все возможные маршруты на лыжах с картой в зубах пробежал. Могут по замерзшим болотам долететь сгоряча до речки Егель и с берега на лед кувырнуться. Но скорее свернут налево, чтобы по ровной дороге через переезд выкатить на Петербуржское шоссе и там развить приличную скорость. Этого допустить нельзя.
– А Мюллер на что?
– А ты представь, что у них мотор мощнее, чем у Мюллера. Не будем рисковать, а пойдем, как задумано, навстречу нашим.
– А я тебе говорю – нужно связаться с группой, которая после полуночи идет брать Розенцвайга и Шмидта! Пусть бы заодно и Рейтерна прихватили! Хорь, я клянусь тебе чем хочешь, – сведения утекали через Шмидта и Рейтерна, а Розенцвайг… ну, Розенцвайг по простоте что-то Рейтерну выбалтывал, ведь они друзья!..
– Поздно. Понимаешь, поздно.
И в самом деле – пролетка уже миновала фабрику Лейтнера, уже близко были «Феникс» и «Унион».
– Рейтерн нам нужен. Если он работал на Эвиденцбюро – то только он знает, кто из мастеров был подкуплен, чтобы вынести чертежи «гнома». Нельзя же такого человека оставлять на «Моторе»!
Лабрюйер бил по больному месту. Хорь просто обязан был вспомнить сейчас свою неудачную операцию и что-то предпринять.
– Поздно. Леопард. Тут мы телефонных аппаратов сейчас не найдем. Нужно быть у переезда заблаговременно. У нас не будет связи с товарищами, и если они поднимут зверя слишком рано, мы не должны его упустить.
Лабрюйер видел – он вспомнил, но он выучился держать себя в руках, так выучился, что можно позавидовать. И этот пустой взгляд, и этот тусклый голос – впору старому опытному агенту вроде Енисеева, а не мальчишке, который совсем недавно срывался и кричал. Хоря словно подменили. Может быть, он репетировал этот взгляд и голос перед зеркалом – с тем же упорством, с каким стоял по ночам, держа утюг в вытянутой руке.
И они молчали, пока Скуя не остановил пролетку возле фабрики Гловера. Оттуда вела дорога к переезду и далее – через небольшой лесок к берегу Штинтзее.
– Ну, выходим, – сказал Хорь. – Мартин, ты говорил, тут где-то корчма с конюшней есть? Вот туда поезжай. И каждый час наведывайся к переезду. Если до трех ночи ничего не случится, поезжай домой. Леопард, пристегивай крепления.
Глава пятнадцатая
Обе дороги были пусты – и Петербуржское шоссе, и та, что вела к озеру. Лабрюйер и Хорь неторопливо шли на лыжах к переезду, потом – к леску. Времени было с избытком. Там, где начинался лес, они остановились.
– Как тихо, – сказал Лабрюйер. – В городе такой тишины не бывает.
– Да, – согласился Хорь. – Люблю лес в такие вот лунные ночи. Ну, вот здесь, пожалуй, мы можем их перехватить, очень удобное место. И Господь луну нам в помощь послал, обойдемся без фонарей.
Он был экипирован – как на войну: полушубок перехвачен широким кожаным ремнем (Лабрюйер подивился тонкой, как у балерины, талии), на ремне – три ручные гранаты, револьвер в кобуре и охотничий нож – с таким, пожалуй, и на медведя идти можно.
Лабрюйер, как и Хорь, прикрепил кобуру к ремню и насыпал чуть ли не полные карманы патронов. Ножи он тоже взял – «финочку» и трофейный австрийский штык-нож, унтер-офицерский, с загнутым «усиком» и скобкой для темляка. По приказанию Хоря он взял с собой и наручники – на две персоны.
– Если придется бросать гранату – увидишь, что я замахиваюсь, кидайся в лес, залегай за деревом, – велел Хорь. – Я-то прыжком уйти успею. Там так осколки полетят – лучше не подворачиваться.
– Спаси и сохрани.
– Вот именно.
Они постояли, прислушиваясь, и вдруг разом повернулись друг к другу.
– Орет кто-то, – сказал Хорь.
– Точно, орет, – согласился Лабрюйер.
– Заблудился в лесу, что ли?
– В том лесу невозможно заблудиться. Он величиной, пожалуй, с Верманский парк вместе с Эспланадой. И озеро посередке, Эйхензее. Озерцо, точнее. В ширину и сотни сажен не будет. Если по берегу идти в любую сторону – в худшем случае обойдешь его и через четверть часа выйдешь к железной дороге.
– А в лучшем?
– Через пять минут. От его южной оконечности до насыпи шагов, наверно, с полсотни.
– Смолк…
– Пьяный, видно, забрел.
– Откуда он мог туда забрести?
– Тут же две фабрики поблизости, «Гловер» и Саламандер». И рабочие при них селятся. Может, кто-то жалованье пропивает…
– У озера кто-то живет?
– Сомневаюсь. Разве что пара дач стоит, летних дач, без печек. Там, кстати, наши пролетарии и могли устроить пьянку. И старая купальня. И пляжик небольшой.
Снова издалека донесся хриплый крик, очень короткий, словно у крикуна перехватило горло.
– Не нравится мне это, – сказал Хорь. – Очень не нравится. Орет-то этот чудак оттуда, где наши.
– Наши – далеко.
– Ты уверен?
– Они бы дали знак.
Знаков было два – сдвоенный выстрел означал, что идет погоня за синим «Руссо-Балтом», два одиночных выстрела – призыв.
– Давай-ка дойдем до берега, это совсем близко, – предложил Лабрюйер. – Орет-то он со стороны озерца.
– Ты что-то учуял?
– Сам не знаю. Но от дам из Эвиденцбюро можно ожидать любой пакости. Ты ведь помнишь фрау Берту.
– Еще бы не помнить! Артистка, чтоб ей…
– Даже не артистка, – возразил Лабрюйер. – Просто хитрая и ловкая тварь. Но автомобиль она водила отлично. Думаю, Луговская – такое же сокровище.
– А если ловушка?
– Предупрежден – значит, вооружен, – ответил поговоркой Лабрюйер. – Сделаем круг и выйдем к Эйхензее с неожиданной стороны – со стороны железной дороги. Понимаешь, это может быть ловушка, а может быть и что-то такое, что мы можем использовать.