емейства Рейтернов, а о голове маньяка. И следовало убрать ту, что раньше времени наведет господина Гроссмайстера на верный след.
Из этого вытекало: Груньку-проныру убил Петер Леман. Убил и исчез.
Совпало, черт возьми!
И тогда возникает вопрос: кто засел на том берегу Эйхензее, караулит мертвую голову, торчащую в озере, и палит из темноты? В компании Лисовской и Петерсона вроде бы двое мужчин – верзила-шофер и «дедушка», которого заметили ребятишки возле джутовой мануфактуры. Надо полагать, это Леман и был – Леман, который, сбежав из дома, приготовил убежище для всей своей семьи и перешел в наступление. Один не рискнул бы. Но вместе с Лисовской и ее людьми – вполне! Не мог он простить Рейтернам, старшему и младшему, что сделали из него труса…
– Леман! – заорал Лабрюйер. – Петер Леман! Не стреляй – это я, Гроссмайстер!
Догадка оказалось верной – незримый стрелок мог бы пару раз пальнуть на голос, но не пальнул же.
– Леман, я все знаю! Уходи, пока не поздно! Попадешься – я не смогу тебе помочь!
Старый агент молчал.
– Уходи, говорят тебе! Ты ведь уже понял, с кем связался! Уходи немедленно, я тебя не выдам! Младшего мы берем на себя! Чем хочешь клянусь – младший не уйдет!
Тут раздалось два выстрела – оттуда, где Хорь должен был бы встретить синий «Руссо-Балт». Это означало – ко мне!
И тут Лабрюйер растерялся.
Следовало бежать что есть духу на подмогу. Имелось два пути – вокруг озера, там, где Леман не увидит лыжника, и прямиком – там, где на пространстве в двадцать сажен лыжник будет виден стрелку.
– Леман, уходи немедленно! Сейчас тут будут наши! – крикнул он. – Ты еще можешь успеть!
Старый агент не ответил. Тогда Лабрюйер перекрестился и, сильно пригибаясь, заскользил по опасному отрезку пути с максимальной скоростью, на какую только был способен. Он одолел этот отрезок и скрылся в леске. Выстрела не было.
Лабрюйер усмехнулся – победа, маленькая, но такая необходимая сейчас победа! Он не бежал – его несло через лес на помощь Хорю. И снова Божья милость была с ним – он не вылетел на дорогу перед синей автомобильной мордой, когда брошенная Хорем граната уже была в воздухе.
Она взорвалась не под капотом автомобиля, а в полутора аршинах перед ним. Хорь рассчитал отлично – эта граната давала множество осколков, которыми посекло шины. Автомобиль прополз по инерции сажени четыре и встал.
– Руки вверх – и выходите! – крикнул Хорь.
Из автомобиля выстрелили. В свете автомобильных фар было видно, кто стрелок: тот здоровенный детина, с которым сцепился Хорь, выслеживая госпожу Лемберг. Этого Лабрюйер и ожидал. Следовало убрать детину, пока он не догадался выключить фары. Лабрюйер выстрелил и попал водителю «Руссо-Балта» в правую руку. Это был удачный выстрел – он не задел сидевшую рядом с детиной госпожу Лисовскую.
– Амелия Гольдштейн! Выходите! Руки вверх – и выходите! – приказал Лабрюйер. – Анна Григорьевна, руки вверх – и выходите!
Он не мог понять, подобрал ли синий «Руссо-Балт» Лемана, или у старика хватило ума бежать прочь куда глаза глядят.
Амелия Гольдштейн держала наготове оружие – маленький шестизарядный дамский браунинг. Она вскинула руку, целясь, и Лабрюйер наконец-то увидел вблизи ее лицо.
Она оказалась красивее, чем на фотографических карточках. Но когда она прищурилась перед тем, как нажать на спуск, Лабрюйеру сделалось страшно – женщина, что пришла отомстить, сама была опытной и хладнокровной убийцей. Он понял это сразу – уж чего-чего, а убийц он навидался. Недаром она придумала для старого Рейтерна такую смерть.
Два выстрела громыхнули разом – и обе пули не достигли цели. Лабрюйер успел встать за дерево, Амелия Гольдштейн – кинуться на пол автомобиля.
Было не до размышлений – что сделало из милой девушки, получившей прекрасной воспитание и жившей в почтенном семействе, убийцу. Следовало взять ее живой.
Раненый шофер отворил левой рукой дверцу и соскочил туда, где его не могли достать пули Лабрюйера. Два выстрела были напрасны. Амелия Гольдштейн чуть ли не кувырком последовала за ним. Теперь вся надежда была на Хоря, засевшего в укрытии по другую сторону дороги.
Хорь выстрелил дважды – как Лабрюйер и полагал, в шофера. Казалось бы, главный боец выведен из строя. Но тут на заднем сиденье началась возня, что-то возникло рядом с Урманцевой, взметнулось ввысь – и исчезло. Хорь выстрелил и промахнулся.
– Он сзади, за авто! – крикнул Хорь. – Достань его!
Лабрюйер понял – это тот, кого в Риге знали под фамилией Петерсон.
Он проскользнул за деревьями, чтобы выполнить приказ. И тут раздался треск мотоцикла. Какой-то бешеный мотоциклист несся от Штинтзее к переезду. Лабрюйер даже съежился – вот сейчас он как врежется в «Руссо-Балт»!
Но мотоцикл остановился. На нем удивительным образом уместились трое крупных мужчин. Водитель сразу выключил фару. Но света от фар «Руссо-Балта» хватило, чтобы Лабрюйер узнал их – за рулем был Теодор Рейтерн, сзади матросики Франк и Герц.
Что означало их появление – понять было мудрено. Рейтерну-младшему следовало сейчас спать у себя дома, на углу Мариинской и Малой Невской.
Раздался выстрел. Это не мог стрелять Хорь – он еще не видел Рейтерна с матросиками, значит – Амелия Гольдштейн. Теодор Рейтерн тоже выстрелил. Видимо, не попал.
Лабрюйер знал: агентессу Эвиденцбюро следует брать живой. А Теодор Рейтерн особой ценности для наблюдательного отряда не представляет – и для него же лучше всего было бы погибнуть в перестрелке, а не сесть с позором на скамью подсудимых. Лабрюйер выстрелил – и выдал себя.
Тот из матросов, что выше и крупнее (Лабрюйер вспомнил – по описаниям высоким был Герц), кинулся к нему, выхватывая нож. Лабрюйер нажал на спуск. Но выстрела не получилось – он расстрелял весь барабан.
У него был полный карман патронов – только времени заряжать не было. Лабрюйер успел лишь выхватить финку. А у Герца был не нож – целый тесак.
Они схватились бороться.
Возле автомобиля шел настоящий бой, пальба из нескольких стволов. Кто против кого – понять было уже невозможно.
Лабрюйер сопротивлялся отчаянно. Драться ногами он не мог – скинуть с левой ноги лыжу удалось, но крепление на правой сидело, как приклеенное. Был миг, когда он оказался сверху, потом Герц опять подмял его, и острие ножа нависло над плечом Лабрюйера. Матрос норовил всей немалой тяжестью навалиться на нож, когда совпадут острие и шея противника. Оставалось с четверть вершка, когда раздался выстрел, и на лицо Лабрюйеру, прямо в глаза, брызнула кровь.
Он спихнул с себя тело и сел, протирая глаза.
Вдруг совсем рядом скрипнули полозья лыж. Лабрюйер, с закрытыми глазами, выдернул из ножен штык-нож.
И услышал знакомый голос:
– Ну вот… Видишь? Я научилась стрелять.
Он затряс головой – такого быть не могло. И, опять с силой потерев кулаком глаза, открыл их.
Наташа, в мужском полушубке и теплых шароварах, заправленных в высокие ботинки, стояла перед ним, опустив револьвер. В левой руке у нее были две лыжные палки.
– Куница, сюда!
Это кричал Хорь.
Наташа оттолкнулась и понеслась на зов.
Лабрюйер встал, очень плохо соображая. Вдруг его в жар бросило при мысли, что Наташа могла промахнуться. И вдруг стало безумно стыдно – он ведь так и не ответил ни на одно письмо! Все прочее вмиг потеряло значение – нужно было оправдаться.
– Леопард! Мотоцикл! – крикнул из-за автомобиля Енисеев.
Мотоцикл лежал на боку, Лабрюйер кинулся к нему, но существо, похожее на верткую черную обезьяну, успело первым. Как-то разом оно подняло мотоцикл и оказалось в седле. Лабрюйер схватил двумя руками эту обезьяну за плечо и рукав, чтобы крутануть вокруг себя и опрокинуть. Но обезьяна непостижимым образом вывернулась и нанесла Лабрюйеру удар раскрытой ладонью снизу в подбородок. Он поневоле сел в снег.
Мотоцикл затарахтел и унесся.
– Черт бы тебя побрал… – пробормотал Лабрюйер, ощупывая подбородок.
– Куница, Барсук, Росомаха, лесом – наперехват! К Мюллеру гоните! – кричал незримый Хорь.
Трое лыжников мелькнули и скрылись в лесу. Пальба кончилась, судя по этому уже не было нужды прятаться, и Лабрюйер достал фонарик.
– Сюда, Леопард! – позвал Хорь.
Он стоял перед синим «Руссо-Балтом», расставив ноги, в каждой руке – по револьверу.
Перед ним, шагах в десяти от него, сидела на снегу, подняв руки, Амелия Гольдштейн – за телом своего убитого шофера. Рядом лежал раненый Теодор Рейтерн.
– Надень им браслеты, – велел Хорь. – Чертов Петерсон! Я сам неплохо владею саватом, но этот – просто черт! Нога у него выше головы задирается, верхние удары – мне такие и не снились.
– Как мы их отсюда будем забирать? – спросил Лабрюйер, застегнув обе пары наручников.
– Мюллер должен приехать. Посмотри-ка, что там с Рейтерном.
Рейтерн был ранен в плечо и в грудь.
– Вы за это ответите, – сказал он Лабрюйеру.
– Спросите лучше, где ваш папенька, – буркнул Лабрюйер.
– Меня вызвала сестра… она к соседям побежала, у них телефонный аппарат… сказала – грабители в доме… а это – вы…
– Агент осведомительного агентства, к вашим услугам, – ответил Лабрюйер. – Сестру бы в ваши пакости не впутывали.
– Хоть одну вашу на тот свет отправил…
На снегу вверх лицом лежала Анна Григорьевна Урманцева. Седой парик слетел с нее, темные волосы разметались, но ей было уже все равно, что подумают люди. Поперек ее тела лежало другое – Лабрюйер видел профиль повернутой влево головы и седоватую «шкиперскую» бородку.
– Она, нанявшись учить Ангелику музыке, проникла в дом и потом открыла двери госпоже Гольдштейн? – спросил Лабрюйер. – А ваших громил, видно, где-то заперла?
– Дурацкие вопросы, – ответил Рейтерн.
– Оставь его, – сказал Хорь. – И не шевели. Мы должны довезти его живым.
Амелия Гольдштейн молчала.
– Встаньте, – велел ей Лабрюйер. – Замерзнете на снегу. Где Вильгельмина?
Ответа не было.