После ухода отца на фронт мы остались без средств к существованию, потому, что мама была без работы. Мы целыми днями собирали колоски на уже убранных полях, расположенных на горных склонах, хотя нас прогоняли объездчики на лошадях. Мы с одного места перебегали на другое и всё равно собирали, потому что есть было нечего.
Погода была жаркая, и воду мы пили прямо из арыков. В результате мама заболела брюшным тифом, и её положили в больницу. Хорошо, что тогда у нас жила мамина племянница, приехавшая из Башкирии дочь Багданура Назахат.
Мы с Фирузой и двоюродной сестрой Назахат.
Когда мама вышла из больницы, её как жену фронтовика-красноармейца устроили на работу в детский сад, и мы были пристроены туда же.
В детском саду на празднике. На обороте фотографии перечислены слева направо исполнители танца: Венера Хамзина (то есть я), Майя Голдберг, Дуся Сладкова, Тома Шагалова. Имени пятой девочки почему-то нет.
Кстати, если присмотреться к фотографии в правом верхнем углу на стене можно увидеть характерный для того времени портрет, где Ленин, подобострастно склонившись к Сталину, о чём-то с тем советуется. А Сталин даже и не смотрит на собеседника – слишком мелкая сошка.
В 1945 году фронтовики стали возвращаться, и мы тоже ждали папу. Мы с Фирузой ежедневно ходили на станцию встречать героев-фронтовиков. На станции играл духовой оркестр. Поезд останавливался, и все замирали в ожидании. Пассажиры выходили, и если появлялся среди них военный, все радовались, как будто родного человека встретили. А как радовались его родственники! Они обнимались и плакали от счастья. Некоторые военные возвращались без ноги или без руки, но их родственники всё равно радовались. Потом все расходились по домам, а духовой оркестр всё продолжал играть. Не могу забыть этих дней!
А наш папа не возвращался весь 1945 год, уже пошел 1946, а его всё нет и нет.
Сотрудники детского сада №3 в Таваксае. Маулиха Хамзина во втором ряду крайняя слева.
Наконец, мама устала ждать, собрала нас, и мы уехали в Башкирию, в родной её аул Бадрак, к дедушке и бабушке Муллакаевым.
В Бадраке был клуб, где молодёжь ставила пьесы. Заглавные роли часто играли мои двоюродные родственники. Однажды в каком-то спектакле главную роль играл мой двоюродный брат Мулланур.
Нурикамал с детьми своего сына Багданура Розой и Муллануром. Это она их вырастила.
Он задушевным голосом пел про любовь юноши к девушке по имени Хамдия. Юноша в конце пьесы погибает. Весь зал плакал. Мелодию и несколько слов помню до сих пор:
Хамдиянэн ок колфагэ
Яна каралган чагы,
Хамдияга суз айтмагэс
Кунэле торалган чагы.
После спектакля нас с сестрёнкой Фирузой выталкивают на сцену, как заезжих звёзд. А мы по-татарски почти не умели говорить, и нам ничего не оставалось, как начать петь. Пели мы частушки про Гитлера:
Сидит Гитлер на заборе,
Плетёт лапти языком,
Чтобы вшивая команда
не ходила босиком.
Сидит Гитлер на заборе,
просит кружку молока.
Офицеры отвечают:
– Не доили мы быка.
А между куплетами мы танцевали. Куплетов было много, всех их я не помню уже. Зал аплодировал, все повскакивали с мест, кинулись к нам, удивляясь:
– Какие маленькие, а уже говорят по-русски! Кто они? Откуда?
Тогда в деревне все говорили только по-татарски. Все тормошили нас. Мулланур с трудом вырвал нас, и мы пошли домой.
В ауле Бадрак русской школы не было, а татарский язык я знала не очень хорошо, и мама решила отдать меня в школу в Бураево, в райцентр. Там жил брат моего отца Мухторам. У него была открытая форма туберкулёза, последняя стадия. А жена его была на костылях, её звали Зифа, она еле ходила. За ними обоими ухаживала мать Зифы.
Моя мама привезла меня к ним и, не дав никому опомниться, оставила меня, а сама поспешила уехать обратно в Бадрак, потому, что там очень болел её отец Гайнутдин. Уезжая, она пообещала скоро вернуться и привезти продукты.
Мы ждали-ждали, но мама с продуктами всё не приезжала. Оказывается, в Бадраке умер отец моей мамы Гайнутдин, и в суматохе всем оказалось не до меня.
Семья, приютившая меня, жила очень далеко от школы, на самой окраине Бураева. В школу я уходила, когда было ещё темно, а возвращалась, когда было уже темно. Путь лежал мимо кладбища, и было очень страшно. Дорогой я ела снег – тогда было не очень голодно и не так страшно.
Дома мать Зифы встречала меня сердито, говорила, что опять ко мне никто не приехал, никто продуктов не привёз. В конце концов она стала называть меня сиротой.
– Если, – говорила она, – телёнка кормить, то будешь мясо, молоко кушать. А если сироту кормить, то сам голодным останешься.
Мухторам-абый, мой дядя, жалел меня, сажал к себе на колени и плача говорил, что я для них чужая, а он меня очень любит, потому, что я дочь его любимого брата Абдурахмана. От волнения у него начиналась рвота кровью. Я подставляла ему тазик, а затем выливала содержимое на улицу.
Дом был очень старый. Ветер дул во все щели из стен и из пола. Чтобы не замёрзнуть совсем, мать Зифы среди ночи ходила за дровами. Брала и меня с собой. Мы доходили до какого-то сарая и выламывали доски из стен этого сарая. Наломав, сколько могли унести, возвращались в дом. Однажды так вернувшись, я, как обычно, свернулась калачиком на полу, усталая, и стала погружаться в сон, хотя от холода зуб на зуб не попадал. И вдруг сквозь сон слышу стук в дверь, а затем громкие радостные голоса. «Венера, Венера!» – кричат. Я слышу, но про себя думаю: «Ну уж дудки! Пусть это хоть сам Сталин будет, не встану ни за что!» И вдруг понимаю, что это мой папа приехал. Я, как мячик, подскочила и моментально оказалась у него на руках. Ведь мы столько лет с ним не виделись, с тех пор, как началась война! А он вернулся больше чем через год после того, как окончилась война. Последний год служил в Маньчжурии. Мама в последнем письме успела ему написать, где я нахожусь, и он, не заезжая домой, решил меня отсюда забрать.
Через несколько дней после нашего отъезда дядя Мухторам умер. А уже после его смерти у Зифы родилась дочь, которую назвали Дамира.
Я не знаю, что это за брат был у моего папы – Мухторам. Моя бабушка Нурикамал – с другой, с маминой стороны – рассказывала мне, что у родителей моего папы было пятеро детей. Их имена мне известны: Хаматнур, Тоифа, Шайхинур, Марзия и мой папа Абдурахман. Кто же тогда дядя Мухторам?
Однажды, через много лет, мне рассказали родственники из Башкирии, что меня разыскивала какая-то Дамира. Какая Дамира, и почему она искала именно меня? Это могла быть только дочь Мухторама, это точно. Наверное, её мать Зифа что-то рассказывала про меня, ведь сама Дамира помнить меня не могла – она родилась после того, как я навсегда покинула эту семью. К сожалению, мы так и не встретились, ведь я давно уже жила в Средней Азии.
Особенно сегодня мне очень жаль этого, когда каждый осколочек хочется в давно разрушенную вазу вставить. Или вот так, чтобы внукам было понятно, – в пазле не хватает некоторых элементов, и это очень мучает.
Мы с папой поехали в Бадрак, забрали оттуда маму с Фирузой и вернулись в Узбекистан, в полюбившийся уже нам посёлок Таваксай.
Посёлок был очень уютный, по центральной улице росли акации, везде журчали арыки с чистейшей горной водой. Главная улица вела к мосту через речку, а за мостом начинались тропинки, которые, петляя, поднимались всё выше и выше в горы, где когда-то войска Александра Македонского покоряли народы. Это были места, где Александр Македонский остановился. Дальше в эту сторону он не пошёл – впереди были непроходимые горы. Чуть дальше Таваксая есть кишлак, до сих пор сохранивший своё название – Искандер, что означает Александр. Когда мы с мамой ходили в горы, она говорила, что где-то здесь есть камень, на котором отпечатана пятерня Александра.
Все склоны гор весной были покрыты цветами: целые поляны маков, тюльпаны, колокольчики, незабудки… Ветерок был ароматный от этих цветов. Мы собирали букеты для дома.
Пока было лето, мы с Фирузой активно помогали родителям по дому. Работа для нас была игрой.
Мама и папа держали коз, кур. Сено козам на зиму заготавливали мы, дети. Мы с сестрёнкой с раннего утра с большими мешками шли за травой. Траву рассыпали во дворе для сушки. Поле с травой было близко от дома, и мы успевали сделать по две-три ходки. Потом начиналась жара, и мы начинали заниматься уборкой в доме. Полы в доме были земляные, и мы ежедневно, сильно смочив их водой, разглаживали своими ладошками. Земляной пол – это большая прелесть – в самую жару от мокрого пола в доме было прохладно. Во второй половине дня мы ходили на реку Чирчик за дровами. Река с гор несла обломки деревьев, коряги всякие, их мы и собирали. Чем больше дров мы приносили, тем радостнее было нам, добытчикам.
Папа работал с утра до вечера, мама ходила на базар и занималась другими домашними делами. В обед мы ели фрукты, салаты разные. Кто что захочет, то и готовит сам себе.
А вечером с пастбища возвращалось стадо коров, и все дети высыпали с вёдрами и тазиками собирать за коровами их лепёшки. Коровы возвращались сытые и щедро сыпали свои дымящиеся лепёшки, и мы наперегонки их собирали. Дома мы с мамой делали из них кизяки – топливо на зиму. Смешивали, топча ногами, коровий навоз с соломой, травой, которую козы не доели, затем лепили из этой массы круглые толстые лепёшки и выкладывали сушиться на солнышко. Это было прекрасное топливо для обогрева дома в зимнее время.
В сентябре я снова пошла в школу, и снова в третий класс, ведь в Башкирии я не весь год училась.
3-й класс. Я внизу в центре.
Мы снова жили на улице Советской и достраивали свой дом. Улица была не асфальтированная, ноги утопали в пыли по щиколотку. Летом было очень жарко, а осенью шли дожди, и пыль превращалась в непроходимую грязь. Поэтому до школы мы шли босиком, а обувь и школьную сумку несли в руках. Возле школы мыли ноги в луже и потом надевали обувь.