Я ходила по музеям, интересовалась изобразительным искусством, покупала в книжных магазинах открытки с репродукциями картин, где они изредка продавались. Я собрала целую коллекцию открыток с картинами величайших художников мира. Позже эту огромную кипу открыток любили перебирать и рассматривать мои сын и дочь. Пока они росли, постоянно перед ними были эти открытки.
Через много лет наша дочь говорила мне, что могла бы работать гидом в изобразительном музее – так она поднаторела на моих открытках. Мои взрослые дети, бывая в музеях разных стран, узнавали картины, вспоминая, что видели их когда-то на открытках. И с радостью мне об этом рассказывали.
В университете стипендия была очень маленькая, я помню, на первом курсе 220 рублей. Ещё мой папа присылал мне 100 рублей, и иногда Рустам что-то подкидывал, хотя сам был студентом дневного института и подрабатывал в Ташкенте то истопником, то разнорабочим. Но мне хватало – цены в студенческой столовой были низкие, а когда уж совсем не было денег, мне десяти копеек хватало, чтобы не быть голодной1. По улице Ленина, недалеко от здания нашего химического факультета, была столовая, где хлеб свободно лежал на тарелках, бесплатно, а стакан чая стоил три копейки, но был этот чай сладкий-пресладкий! Три стакана горячего чая да полная тарелка хлеба приносили тепло телу и питание мозгам. Так что ради посещения театра можно было и поэкономить.
Билет на трамвай стоил пять копеек. Не всегда эти пять копеек у меня были. Иногда приходилось и зайцем проехать, и если удавалось при этом не нарваться на кондуктора или контролёра, это было счастье.
С домом общалась только письмами. Как только наступили зимние каникулы, я стремглав кинулась в Узбекистан – к своему сыночку. Сына я увидела подросшим, очень ухоженным. Я так благодарила свекровь – со слезами на глазах. Но когда я стала играть с сыном и радоваться, свекровь вдруг приревновала, разозлилась и сказала, чтобы я убиралась из её дома и ребёнка с собой забирала.
Рустам был где-то на преддипломной практике. Мои родители тоже заявили, что ребёнок должен быть вместе с мамой. Мне ничего не оставалось, как забрать малыша и уехать с ним в Казань. И мы поехали – на одной руке у меня Марат, в другой чемодан. На вокзале ужас что творилось – толкотня, неразбериха, поезда берут штурмом. Мы хоть и были с билетом, а еле-еле попали в вагон.
В общежитие приехали рано утром. Проснувшиеся студентки опешили, когда осознали, что в их комнате будет жить ещё и этот упитанный карапуз. На занятия, на лекции мы с сыном ходили вместе.
В Казанском университете в разные годы работали крупнейшие учёные-химики, такие, как академик Бутлеров, академики отец и сын Арбузовы. Очень много открытий в области химии были сделаны именно в стенах Казанского университета. И вот все собрались на лекцию академика Бориса Александровича Арбузова. Мой драгоценный сыночек считался сыном химфака, о нём все спрашивали: «Как там наш сынок, растёт?», но академик Арбузов был не в курсе.
Марату не было ещё и двух лет, но он был умён и понял, что сейчас будет присутствовать на лекции самого академика Арбузова. Мы сели высоко на галёрке, чтобы Марата не было видно и притаились. Я записываю за лектором, а Марат тихо сидит. Студенты то и дело оглядываются на нас. Вдруг Марат чихнул, и Борис Александрович насторожился. Но дальше была тишина, и он продолжил лекцию. Ничего, пронесло.
В студенческой столовой пообедали, затем начались лабораторные занятия. Здесь присутствовали сразу двое преподавателей, они знали о существовании Марата, но не ожидали, что он пожалует на занятия и с ним придётся нянчиться. Надо было отвлечь ребёнка от мамы, чтобы она могла проводить свою работу. И студентки, мои подруги, отвлекали его: одна давала ему пробирку с водой и просила отнести её другой тёте, в противоположном углу лаборатории. И он нёс, стараясь не разлить ни капли. Так весь урок он и проходил по лаборатории с пробиркой между разными студентами, не капризничал и не плакал.
Рановато ему выпала студенческая жизнь, но Марат был удивительно спокойный ребёнок – мы ходили с ним на все занятия с утра и до вечера, и он вёл себя тихо.
А однажды вечером входит в нашу комнату в общежитии незнакомая пожилая женщина и спрашивает:
– У кого здесь ребёнок?
Она предложила мне смотреть за моим ребёнком в течение дня, так как её внучке одиноко одной. Поэтому цену за свои услуги женщина назвала очень низкую. Условием она поставила только, чтобы я купила Марату саночки для прогулок и простынку, чтобы он днём спал.
Наше общежитие стояло на улице Красная Позиция, а прямо за ней начинались частные дома. Жизнь пошла настоящая – бабушка настоящая, внучка настоящая и борщ, который бабушка варила в ведре у нас в общежитии на неделю, был отменный. Я с занятий приходила иногда раньше, иногда позже, но всегда мой сын был накормлен и, глядя на бабушку, обязательно говорил:
– А маме борщ?
– Конечно, конечно! Ой, ты господи, боже мой, ты, поди, голодная!
И наливала своего борща в поллитровую банку для меня.
Нянька наша нарадоваться не могла на моего сыночка, говорила, что внученька её стала спокойной и, пока дети играют, она все дела успевает переделать.
Но вскоре, как на крыльях, за Маратом прилетел Рустам с упрёками, зачем я забрала ребёнка. Мама, говорит, хотела тебя попугать только, не думала, что ты заберёшь Маратика.
Конечно, свекровь моя Галия Ахмедовна попугать меня хотела. А, может, и пошантажировать – долго ли я смогу одна жить со своим сыном и не просить её о помощи.
Но просчиталась – прошло время, и она уже сама с ума сходила от разлуки с внуком, которого успела беззаветно полюбить.
На следующий день, когда наша нянька узнала ситуацию, то прослезилась, что внучка её опять будет одна. Побежала, напекла пряничков, сунула пакет – Марату на дорогу – и всё просила:
– Может, оставите Маратика?
Но мои мужички быстро собрались и уехали, потому что Рустам очень торопился – у него тоже учёба, последние месяцы, самые ответственные.
Марат же, умница, рассудил, что его родная бабуля там, наверное, плачет, соскучилась и ему лучше вернуться в Узбекистан.
– Я потом к тебе приеду, мама, не плачь, – говорил мне по-взрослому рассудительный сын.
А я, неразумная, плакала.
Мы с Рустамом и с нашими внуками Борей и Алсу.
Наконец, пошёл последний год моей учёбы в университете.
Мне моя мама рассказывала, что в тот день, когда я родилась, в Башкирии был праздник – Сабантуй. Мама пошла посмотреть на веселье. Кругом был нарядный танцующий народ. И вдруг она почувствовала, что пора… Не заходя домой, пошла в роддом и сделала себе подарочек на праздник – меня. Когда она это рассказывала, мне было приятно, что я – подарочек.
Но в последний год моей университетской жизни мне было радостно оттого, что у меня у самой уже много подарков. У меня есть уже «почти взрослый» умный и рассудительный сын, у меня есть муж, с которым мы, правда, пока не поженились. Я живу в таком чудесном городе, учусь в таком знаменитом университете! Здесь ведь сам Ленин учился! Кто ещё из моих знакомых учился в одном университете с Лениным? А ведь родилась я в глухом башкирском ауле, где и по-русски никто не умел говорить. Да и потом жила в кишлаке возле Тянь-Шанских гор. А учусь теперь вместе с теми, кто родился в столицах.
Я – студентка Казанского университета.
Почему всё так у меня получилось? Наверное, потому, что родилась я в праздничный день.
Итак, в год моего окончания университета мы с Рустамом жили на квартире у молодых хозяев Ивана и Марьи, которые купили ещё недостроенный дом на окраине Казани. Нам подходило это по цене. Заработок Рустама был не очень большой, а мы ещё должны были отсылать деньги в Чирчик его матери, которая смотрела за нашим сыном.
Дом, где мы жили, оказался рядом с колбасным заводом. Марья с Иваном научили нас покупать там за копейки свежайшее мясо в виде рёбер и обрезей. Так что в погребе, где круглый год лежал снег, у нас мешками хранилось мясо. Каждый вечер у нас на столе дымилось только что отваренное душистое мясо. Этот год у нас был самым счастливым, хоть и нелёгким – я готовилась к защите диплома, Рустам осваивал профессию инженера. Но главное, что мы начали нашу совместную жизнь с любовью.
Кто первым приходил домой, тот и готовил ужин, а затем выходил и с холма смотрел на дорогу, встречая свою половинку. Эта окраина Казани называлась Горки, и дом стоял на вершине горы.
Обычно Рустам приходил вечером раньше меня – у меня работа над дипломом в разгаре, консультации, библиотека… И когда я появлялась внизу на дороге, он уже стоял на горе и махал мне, чтобы я шла поскорее, и я начинала бежать. И так почти каждый день. Незабываемые дни!
Мы с Рустамом в Казани.
Перед самым окончанием учёбы в университете появился человек, который набирал специалистов в какой-то особый город на какое-то особо важное предприятие. Девушек он не приглашал, набирал только мужчин. Я подошла к нему и сказала, что мой муж энергетик. Он выслушал меня и тут же назначил нам с мужем встречу в ресторане «Казань». Там мы и подписали бумаги – договор на работу в закрытый секретный город, который назывался Красноярск-26.
И снится чудный сон…
Я рад бы был покоем восхититься,
но нет его. Тяжки судьбы удары.
Простите меня, турки-месхетинцы!
Простите меня, крымские татары!
Когда вас под конвоем вывозили,
когда вы на чужбине вымирали,
вы ведь меня о помощи просили,
ко мне свои ладони простирали.
Когда на мушку брали вас подонки,
вы ведь меня просили о защите…
Когда-нибудь предъявят счёт потомки
мне одному… Я вас прошу: простите!
В 1951—55 годах я училась в химико-технологическом техникуме в городе Чирчике Ташкентской области. Техникум находился на краю города, на вершине холма, а напротив, метрах в 100, было наше общежитие. Б