Ложась спать, они тушили лампу с абажуром и включали ночник на стенке у кровати. Ночник был сделан в виде цветка с зелёной лампочкой в серединке, и у него тоже было имя: Она называла его Лилией. Прозрачные пластмассовые лепестки отбрасывали загадочные зеленоватые тусклые узорчатые тени по всей комнате. Было приятно засыпая, разглядывать эти тени и о чём-то мечтать.
Они вставали чуть свет и отправлялись гулять по городу. Ранним утром люди спешили по своим делам, и никому до них не было дела. Основным развлечением для него в этих походах было искать кусочки хлеба на дороге. Она его научила, что бросать хлеб – большой грех, и если увидишь брошенный на улице кусок и не поднимешь его, обязательно будет голод. Хлеб нужно поднять и положить куда-нибудь на возвышение, чтобы его скушали птички.
Она зорко наблюдала за ним. Ему хотелось бегать, но Она говорила: «Не бегай! Упадёшь!». Он не слушал Её и действительно падал. Но особую опасность для него представляли незнакомые люди, изредка встречавшиеся на их пути. Если попадавшийся навстречу незнакомец пытался улыбнуться или подмигнуть ему, Она настораживалась, смотрела, прищурив слезящиеся глаза, так враждебно, что незнакомец спешил пройти мимо, а Она, обернувшись, долго ещё провожала его недобрым взглядом, шепча какие-то проклятия. Казалось, Она каждую минуту и от каждого ожидала беды.
И только дома, вечером, оставшись одни, они снова обретали спокойствие и счастье. Они ни к кому не ходили в гости, и к ним никто не приходил. Шила Она допоздна, потому что это было Её работой. Она шила красивые платья для знакомых и незнакомых заказчиц, то есть занималась незаконной трудовой деятельностью, и от этого, наверное, была ещё более подозрительной ко всем незнакомым и знакомым людям. А машинка, казалось, всё понимала и старалась вести себя как можно тише.
В конце недели они ходили в Парк химиков, построенный специально для них – за то, что они слушают разделение воздуха на азот и кислород. В парке их всегда ждал грустный пожилой еврей фотограф. При виде их он сразу оживлялся, грусть его сменялась радостью, – казалось, что они не просто постоянные его клиенты, а вообще единственные. И в это легко было поверить, ибо никаких других клиентов они у него никогда не видели.
Перед походом в парк Она наряжала его в обновку, которую сшила за эту неделю из обрезков, из отходов от своих заказов. Иногда это был матросский костюмчик, иногда ещё что-то, но всегда настолько яркое, красочное и нарядное, что ему и сейчас неловко смотреть на те фотографии: за прошедшие почти полвека они не только не потускнели, но стали ещё ярче, ещё наряднее, ещё неуместнее, чем тогда. Хоть и были чёрно-белыми. Фотографии Она отсылала его родителям, чтобы они видели, как счастливо он улыбается и в каком достатке живёт.
А потом издалека приехали его родители. Получили квартиру в новом четырёхэтажном доме. Жизнь изменилась, стала интересней. Дом стоял на самом краю города, дальше, насколько хватало его малозрячих глаз, расстилались только холмы. Родители весь день были заняты на работе, и он, по сути, был предоставлен сам себе. Никто теперь его не опекал так дотошно, не причитал: «Не бегай, упадёшь!».
Вот только зелёного света не стало. Не было в родительском доме ни лампы с зелёным абажуром, ни ночника-Лилии. Он ещё долго пытался слушать Тишину, когда все ложились спать. Но её больше не было, хотя завод был далеко, на другом конце города, и приглушённый грохот от разделения воздуха сюда еле доносился. К тому же его заглушал монотонный стройный хор лягушек с ближайшего болотца, прямо под окнами. Они жутко досаждали ему своим непрерывным «бре-ке-ке-ке-ке, бре-ке-ке-ке-ке» и просто не давали уснуть.
…Прошли годы, и однажды ему вдруг захотелось вернуть, вспомнить ощущения, какие он испытывал тогда, несколько десятков лет назад. Но вернуть не удавалось, помнилось только, что было хорошо и спокойно, так хорошо и так спокойно, как больше никогда.
Он заходил в магазины с огромным выбором электроосветительных приборов, там было много светильников с зелёным светом, значительно лучше и красивее, чем были у них тогда, но – тех уже не было. И швейная машинка давно уже и навсегда умолкла, и если бы даже удалось найти такую же, она не сумела бы так ворковать, как это делала в Её руках.
И только иногда он просыпается в слезах и вспоминает сон, а снились ему – грохот от разделения воздуха на азот и кислород и та Тишина, которую он много лет ищет и не находит. Силясь продлить воспоминание, он просыпается окончательно, а за окном тишина – недобрая, зловещая и гнетущая.
И даже лягушки молчат.
Коллекция
Хожу по прошлому, брожу, как археолог.
Наклейку, марку нахожу, стекла осколок…
Вчера друг вернулся из двухнедельной командировки. Он вообще часто ездит, но обычно ненадолго – день-два, максимум – три-четыре. И маршруты всё одни и те же, набившие оскомину – страны Европы, Америки. Нет бы в Сомали съездил или в Саудовскую Аравию. В Россию, на худой конец.
А тут вдруг надолго полетел – и в Австралию, и в Новую Зеландию, и по пути ещё немножко в Индию, и в Малайзию. Подозреваю, что эта командировка у него случилась не просто так, а устал он от суровой кипрской зимы, ну и решил погреться.
Возвращается вчера мой друг и после долгой разлуки приходит к нам с подарками. Мне достался пакет с почтовыми марками Новой Зеландии. И хотя я уже чуть не сорок лет, как перестал собирать марки, подарку очень обрадовался. Старые филателисты, они, как и чекисты, бывшими не бывают.
И вот, разглядывая через прозрачную плёнку пакета красочное содержимое, я вспомнил, что среди сонма сладостных страстей, были в моей жизни несколько сравнительно безобидных. Одна из них – увлечение филателией.
1
Я вспомнил маленького мальчика, который жил когда-то с родителями в глинобитном домике у дедушки с бабусей на окраине жаркого и пыльного городка. Это была уже такая окраина, что посёлочек их под названием «Химпосёлок» даже не граничил с другими домами города, а был зажат между танкоремонтным заводом и танковым училищем. А дальше танкового училища был только полигон, незаметно переходящий в холмистую степь с редкой приспособленной к безводью растительностью.
В Химпосёлке жили строители и работники химзавода, построенного перед самой войной и превратившего маленький кишлак в один из главных городов промышленного Узбекистана.
Дедушка Абдурахман, имея четыре класса образования, да и то в медресе, где в основном читали Коран по-арабски, считался в посёлке одним из самых образованных людей. Он отличался от большинства жителей посёлка своей скромной основательностью, надёжностью и несуетностью. Или даже незаметностью. Дед неспешно ходил по своему саду, любовно подвязывая веточки и обстригая лишнее, еле слышно напевая что-то себе под нос. Но, пожалуй, главное его отличие от остальных обитателей Химпосёлка было не в том, что он разговаривал тихо, а в том, что никогда не пил и не курил.
К сожалению, как показало будущее, внук ничего от дедушки любимого не перенял: ни основательности, ни скромности, ни аккуратности.
Разве только педантичность, и то лишь в отношении марок.
Дедушка Абдурахман на работе.
Работал дедушка бухгалтером в медучилище, и к нему поступала какая-то корреспонденция. Как-то раз дедушка принёс внуку с работы марку, аккуратно вырезанную из конверта. Внук к этому времени уже был заражён собирательством и собирал этикетки со спичечных коробков. Тогда эти коробочки были другие, не как сейчас – картонные, а деревянные, из тонкой фанеры. И внук этикетки из них просто выламывал вместе с фанерой. Получались очень добротные картинки на твёрдой основе. И разнообразие картинок невиданное – было что коллекционировать. У него этих этикеток набралось – целая коробка из-под конфет. Бабуся, конечно, ворчала, что плиту разжечь нечем – спички валяются, а чиркнуть не обо что, но куда деваться?
И тут вдруг не какая-то спичечная этикетка, которую на любых мусорках можно раздобыть, а настоящая марка! Ой, что это была за марка! На синем фоне в звёздное небо устремлялась красивая ракета с красной звездой. Этот подарок так обрадовал внука, что он не мог на марку налюбоваться, бегал с ней по комнатам, по двору и по 1-й Моторной улице, делясь радостью со всеми.
Дедушка показал, как отпарить марку от конвертной бумаги над носиком кипящего чайника и нашёл какой-то блокнот, куда внук сразу вклеил своё сокровище, потерев предварительно её оборот об разрезанную картофелину.
С этого дня внук стал филателистом, самым заядлым филателистом, какой только мог быть на свете.
И повелось – почти каждый день дед приносил внуку вырезанную из конверта новую марку, а случалось, что и две! Мальчик отпаривал марки над чайником и картофельным клеем вклеивал их в свой блокнот. По многу раз на дню любовался своими сокровищами, трясся над ними, как жадный Касым в пещере Сезам, изучал на них каждую буковку, каждый зубчик.
Бабуся лениво поругивала деда, что он приносит только по одной-две марки и то не каждый день. Время от времени она обещала принести со своего танкоремонтного завода, где работала уборщицей, сразу много марок, но всякий раз забывала. Думаю, что это даже хорошо, что она так и не принесла внуку много марок, это бы всё испортило. В то время во всех почтовых отделениях висел плакат «Коллекция марок – отличный подарок». Глупейший плакат, доложу я вам. Хуже подарка, чем коллекция марок и придумать трудно. Человеку, равнодушному к филателии, он просто не нужен. А если подарить коллекцию марок филателисту, тем более начинающему – он просто потеряет интерес к своему увлечению.
То ли дело, когда в коллекции прибавляется по одной марочке, и ты каждый вечер вглядываешься в дорогу в ожидании дедушки, пытаясь представить, какие сокровища сегодня лежат в его портфеле.
А однажды дед взял с собой на работу внука. Тот давно просился, ему было интересно увидеть то волшебное место, где марки добываются.