Тир – это такая прямоугольная длинная площадка, со всех сторон огороженная бетонными блоками, и одной из коротких сторон этого прямоугольника был высокий штабель толстых брёвен, уложенных торцами наружу. Вот в эти брёвна и стреляли молодые пистолетчики. Не специально в брёвна, конечно, а в бумажные мишени, прикнопленные к торцам брёвен. Так вот, пули и гильзы от пистолета ТТ в наших играх были самыми ценными. Дело в том, что гильзы после стрельб вояки собирали и уносили, а пули, которые мы выковыривали из торцов брёвен, были сильно деформированы. Но иногда попадались жемчужины, не тронутые убойной силой. Поэтому пистолетные пули и гильзы были особо ценимы и выменивались по курсу от одного к трём до одного к пяти по отношению к автоматным.
Ещё для игры нужны были тяжёлые металлические шарики из подшипников, которых было в избытке на многочисленных заводах города. С самим подшипником, правда, приходилось повозиться, чтобы извлечь из него шарики. Нужно было положить его на большой камень и другим огромным камнем попытаться его разбить. Иногда это удавалось, и тогда ты становился счастливым обладателем восьми или двенадцати тяжеленных блестящих шариков, которыми, собственно и играли в ган. Это должен был быть шарик не менее полутора сантиметров в диаметре и до трёх. Шарики других размеров тоже использовались в игре, но они выступали в роли пуль и гильз. Также и содержимое роликовых подшипников, ролики тоже очень ценились. Вообще все эти пули, гильзы, шарики и ролики имели устоявшуюся и строгую конвертируемость, но я сейчас уже не помню точно, сколько автоматных гильз нужно было выложить за гильзу ТТ или хороших размеров ролик.
Теперь, наконец, о самой игре. На земле рисовался круг сантиметров тридцать в диаметре, и каждый из игроков выставлял в него по одной своей пуле, гильзе, шарику или ролику. Если твой выставляемый материал оказывался неравноценным другим, приходилось доставлять что-то ещё, чтобы уравновесить свой вклад с остальными. После этого участники игры отходили метров на восемь-девять и бросали свои игральные шары, стараясь попасть ближе к кругу. Хозяин шарика, попавшего в сам круг, сразу забирал весь банк, но такое было нечасто.
Начинал игру тот, чей шарик лёг ближе других к заветному кругу. Нужно было положить кисть левой руки на землю ладонью вниз, растопырить указательный и средний пальцы в виде рогатки, вложить в эту рогатку свой игральный шарик, прицелиться и указательным пальцем другой руки с силой послать этот шарик в один из намеченных в круге объектов. Если ты своим шариком выбил эту пулю-гильзу-шарик-ролик за пределы круга, кладёшь добычу в карман. Если просто сбил – ничего. Но самая сложность была, когда добыча падала на границе круга. Тогда собиралось большое жюри, в особо спорных случаях с привлечением игравших неподалёку отцов-доминошников. Там нужно было особое внимание, ведь если потенциальный трофей лежит большей своей частью за пределами круга – добыча твоя, а если меньшей – выставляй её обратно в круг.
Мы играли в этот ган, как сумасшедшие, и никакой более захватывающей игры я не помню, если, конечно, не говорить о нынешних компьютерных. Я был удачливым игроком, и штаны мои всегда были так набиты звонким металлом, что мне их приходилось поддерживать, чтобы в один момент из миллионера не превратиться в бесштанника.
Выигранного материала становилось так много, что я решил его сортировать и красиво упаковывать в деревянные ящички, в которых мне из далёкой Москвы специальные очки приходили. Но этого было мало для моей кулацкой натуры – я сообразил, что ящички надо закапывать в огороде.
Вот будущие археологи головы поломают, гадая, что это значит, обнаружив вычищенные и любовно упакованные пульки и гильзы!
Иногда нам попадались и целые боеприпасы, то есть, где пуля и гильза вместе, мы такими в ган не играли, это была особенная ценность. Хорошо было их в костёр бросать и ждать, на кого бог пошлёт. Бывали, конечно, бывали несчастные случаи. Но счастливых было чаще.
А мой одноклассник Равиль решил из такой штуки капсюль добыть – их мы тоже любили. Хорошо такой капсюль в школу принести и ударить чем-то острым в его нутро – он сам маленький, а шуму, как от взрослого.
Но у Равиля капсюль сработал до того, как он его успел из патрона извлечь, и ему оторвало кисть правой руки. Не совсем оторвало, средний палец остался. Из всей кисти один средний палец, плавно переходящий в руку, даже забавно. Больше он с нами не учился.
Я потом через несколько лет, уже после школы, встретил Равиля в городе – он торговал бочковым квасом по три копейки за стакан. Или по шесть копеек за кружку. Я любил кружку брать – туда больше, чем два стакана входит. Как минимум, ещё полстакана. Я пил свои премиальные полстакана и дивился, как он ловко своим единственным пальцем правой руки с кружками и стаканами управляется. Я бы так не смог.
4
Страсть к накоплению боеприпасов не охладила меня к маркам, и к десятилетнему возрасту я был чуть ли не главным действующем лицом в городском клубе филателистов, который собирался по воскресеньям в главном городском Дворце культуры.
Меня, конечно, поначалу дурили эти взрослые дядьки, знающие цену той или иной марки именно в денежном выражении. Я-то их любил только за то, что на них изображено. Выменивали у меня что поценнее на всякую дрянь. Но мне уже родители выписали журнал «Филателия в СССР», и очень скоро тамошние седовласые корифеи не просто приняли меня в свою взрослую компанию, а часто слушали лекции, которые я с превеликим удовольствием им читал.
Дело в том, что я выбрал не совсем обычную для юных коллекционеров тему. Не «Космос», «Живопись», «Автомобили» или «Флора и фауна», а значительно скучнее – «Великие люди». Мне были интересны именно люди и особенно, конечно, революционеры. Я смотрел в их прекрасные одухотворённые лица на марках, и невольно начинал петь:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперёд продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов…
Или:
Там вдали за рекой зажигались огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала…
И так уж пристально я вглядывался в эти лица, такие уж душевные песни пел, что хотелось мне о каждом из них побольше узнать. Бегал в библиотеку, вырезал заметки из журналов и газет, какие находил на помойке.
Пожалуй, теперь уже можно признаться, что чуть ли не самые счастливые моменты моей жизни меня посетили в мусорных баках. Боже, чего я там только хорошего ни находил! Но особенно бумажное меня интересовало. Макулатура для меня тогда была одной из самых пагубных страстей, до дрожи в суставах. Мы тогда собирали всем классом по квартирам граждан старые газеты и журналы. Это было ещё до того времени, когда за двадцать килограммов макулатуры стали дефицитную книгу давать. Хотя и этого времени уже никто не помнит – значит, по мусоркам я промышлял очень давно. Так вот, собранную макулатуру все классы сваливали в огромную кучу в школьном дворе. Я в этой куче жил и лишь поздним вечером, нагруженный непосильной ношей, изрядно опустошившей наш Монблан макулатуры, покидал школьный двор.
Дома я завёл картотеку, куда вкладывал вырезки об особо мне полюбившихся выдающихся личностях. Марки в своих альбомах расставлял в соответствии с деяниями моих героев.
Поэтому неудивительно, что через какое-то время это стало правилом – заседание клуба филателистов открывалось моим десяти-пятнадцатиминутным сообщением о той или иной марке.
Я был удивительно везучим филателистом – в мою коллекцию время от времени попадали очень редкие экземпляры. Взять хотя бы отдельные марки из серий спартакиады 1934 года или из спасения челюскинцев 1935 года. Сейчас любая из этих марок оценивается четырёхзначными цифрами в твёрдо конвертируемой валюте, но и тогда уже их ценность понималась. Поэтому я вынужден был расширить свою тематику и остановился на Советах. То есть теперь не только лица, но вообще все советские марки меня интересовали. И я мог часами рассказывать про каждую из них.
Однажды какой-то майор уговорил меня на невиданный обмен, но это было секретно и даже незаконно, поэтому обмен происходил в моей родительской квартире. Родители никак не могли понять, что за дела связывают бравого майора с их малолетним сыном, но не вмешивались, чувствуя свою ущербность. А майор тем временем выменял приглянувшуюся ему марку на несколько советских орденов и медалей, которые теперь стоят не меньше, чем та марка.
Сегодня я уже мало что помню, и даже лица своих новорождённых многочисленных детей помню не так отчётливо, как какие-то свои марки, хотя не видел их уже несколько десятилетий. И не увижу больше никогда, специально не стану доставать альбомов. Потому что, боюсь, потускнели они. Уверен, что потускнели. Это общая тенденция, раньше – я помню это очень хорошо – и солнце было ярче.
5
Пока про марки вспоминал, захотелось про наручные часы договорить, которые я выше ни к селу, ни к городу приплёл. Даже не про часы, а про то, что люди меняются. Психология людей меняется в ногу с техникой, а иногда и быстрее, и примером тому наручные часы. Когда появились первые электронные часы, казалось, что дальше изобретать нечего, и инженеры японских корпораций сосредоточились на продление жизни батареек для этих часов.
Тогда практически чуть ли не вся электроника делалась в Японии, а не в Китае, хоть в это мне теперь уже и самому трудно поверить. А из китайских товаров своего детства помню резиново-тряпочные кеды, термосы с павлинами, механические будильники и карманные фонарики. Причём, что интересно сегодня вспомнить – всё это было одного вида: скажешь «китайский фонарик», и все понимают, что речь идёт о продолговатом алюминиевом предмете с лампочкой и двумя большими круглыми батарейками внутри, а если называешь этот предмет без указания «китайский» значит это фонарик стальной, отечественный, с большой квадратной батарейкой. А кеды – это такая копеечная обувь была, предполагалась для уроков физкультуры. Но благодаря бросовой цене она, помимо детей, снискала очень большую популярность среди колхозников, туристов и опустившихся бродяг. Недавно мода на кеды неожиданно вернулась, но теперь они продаются уже в дорогих парижских магазинах по нескольку сотен евро.