Однако я начал рассказывать об удивительных по своему заряду батарейках для наручных часов. Вначале этой батарейки для часов хватало на год. Потом японские учёные поднапряглись и придумали батарейку, которой стало хватать на два года. Потом взлёт инженерной мысли позволил создать батарейку на пять лет. А однажды я прочитал в «Науке и жизни», в разделе об удивительных изобретениях, что удалось добиться такой батарейки, которая позволит часам непрерывно работать в течении двенадцати лет! И вот это как раз и было примером того, что психология людей, и не простых даже, а продвинутых японских инженеров отстаёт от научно-технического прогресса. Они совсем не учли, что время настало другое и никто теперь уже часов по двенадцать лет не носит.
Но вот уж где прогресс особенно наглядно обогнал людское мышление – это мобильные телефоны. Сейчас школьникам невдомёк, как вообще человек мог жить без мобильника. Отсутствие когда-то этого предмета им кажется настолько диким, что они просто представить себе не могут, что же это за человек мог быть – без телефона в кармане. Как-то одна школьница всё допытывалась, как мы вообще на улицу выходили, если телефонов якобы не было. Она не может мне поверить, что такое было возможно.
А ведь совсем недавно, когда эти мобильники только появились, картина была обратная. Все, и я в том числе, удивлялись, зачем их вообще придумали, а первых обладателей этих аппаратов считали пижонами. Потребовалось несколько лет, чтобы люди, наконец, к ним привыкли.
Много десятилетий единственным носителем звука была грампластинка, и невозможно было представить себе, что появится что-нибудь другое. Но потом появились магнитофоны, сначала с катушками, потом с кассетами, потом они уступили место компакт-дискам, которые теперь тоже умирают в страшной агонии на глазах нынешнего поколения – их легко заменила крошечная карта памяти.
И когда на твоей совсем крошечной карте памяти всё новые и новые революционные предметы, изобретения и здания рождаются, мгновенно состариваются и умирают, уступая место другим, чувствуешь, что живёшь очень давно. Когда-то Фазиль Искандер написал, что если человек хочет поскорее почувствовать себя старым аксакалом, ему нужно посадить кипарис. Кипарисы очень быстро растут, и через несколько лет можете садиться с клюкой под огромным деревом, выращенным собственными руками.
А теперь человек не успеет из детства выйти – уже может себя чувствовать старым аксакалом – настолько вокруг всё быстро поменялось. И безо всякого кипариса.
6
Сам я в последний раз марки покупал лет пять назад в каком-то, не помню уже, индийском городе.
И была эта покупка не осознанным поступком, а в некотором роде актом насилия над не вовремя вспомнившим детство слабовольным туристом. Дело в том, что в этом индийском городке улицы кишели всякими уличными торговцами, которые очень назойливо предлагали за какие-то символические деньги самые неожиданные товары. Я был предупреждён, что ни в коем случае не следует интересоваться их товарами или, не дай бог, прицениваться. Нельзя даже не только приостанавливаться возле торговца, но и глазами с ними встречаться – иначе ты уже на крючке, не отстанут, пока чего-то не купишь. Если ты по глупости присел завязать шнурок, тебя сразу окружит полчище торговцев, как раненую дичь в саванне, и шансов вырваться из лап этих хищников у тебя будет не больше, чем у той несчастной антилопы.
Особенно торговцы падки на людей, скажем так, плотного телосложения, что делает сравнение с нравами в саванне ещё более удачным. И совпадение это неслучайно – в бедных странах люди видят прямую зависимость между толщиной жировой прослойки человеческого индивида и толщиной его кошелька. Хотя в развитых странах, эта зависимость, если она и есть, то скорее обратно пропорциональная.
Давно разменявший центнерную отметку, я в глазах индийских аборигенов выглядел, наверное, просто ходячим кошельком, и они, потрясённые свалившимся на их головы счастьем, почтительно держались в стороне, но и не отставали в надежде, что я присяду завязать шнурок, подобно тому, как стая шакалов терпеливо и почтительно трусит за старым готовым вот-вот упасть слоном.
И вдруг я боковым зрением заметил, что один из стаи призывно помахивает мне издалека каким-то потёртым альбомом. Я, конечно, дал слабину и на мгновение задержал взгляд на его немытых или кажущихся немытыми руках. Этого оказалось достаточно, чтобы он, издав победный клич, кинулся ко мне с противоположной стороны улицы, расталкивая машины и сбивая с ног конкурентов. Ну не мог я после этого не посмотреть, что же он собирается мне предложить. Да, это были марки, замечательные марки, полный альбом. Он просил всего двести долларов, и я даже допускаю, что на самом деле эти марки стоили много дороже. Но покупать их я не собирался ни за какие деньги, о чём сразу же категорично дал ему понять. Владелец марок сразу снизил цену до ста пятидесяти долларов, но я никакой радости не проявил – начать торговаться, это считай, что уже купил. Я просто доверительно сообщил ему, что не буду покупать марок потому, что давно уже не вижу, что на них изображено, и собрался уже было раскланяться, но он тут же предложил сбегать за очками, стоимость которых тоже войдёт в сумму покупки. Чувствуя, что с каждым словом я всё прочнее увязаю в его силках, я повернулся, не прощаясь, и быстрым шагом стал удаляться. Пройдя метров сто, я чуть скосил глаза, как бы закуривая, но на самом деле желая удостовериться, что мне удалось оторваться. Торговец марками почтительно трусил метрах в пяти от меня, накапливая силы для новой атаки. Тогда я подошёл к рикше и попросил отвезти меня куда-нибудь подальше от этого места. Воспользовавшись паузой, во время которой я погружался в транспортное средство, ценитель марок снова подскочил ко мне и зашептал, что только из уважения ко мне – он сразу распознал во мне хорошего человека и настоящего ценителя марок – он уступит мне альбом всего за сто долларов. Я прикрикнул на рикшу, чтобы он гнал, невзирая на ограничения скорости.
Ехали мы долго, я специально путал следы и приказывал ему сворачивать в самых неожиданных местах. Наконец, отъехав на достаточное, как мне показалось, расстояние, я приказал остановиться и вышел на мостовую, постепенно вновь обретая самоуважение и размеренность в движениях. Едва я расплатился с кучером, передо мной как из-под земли возник слегка запыхавшийся коллега по хобби. Тут я уже понял, что моё Ватерлоо проиграно, но инстинктивно, как антилопа, пытающаяся боднуть того, кто ею уже закусывает, предпринял последнюю попытку уехать из Индии без марок. Этот способ иногда действует – надо сделать вид, что ты торгуешься, и назвать свою цену. Но она должна быть невероятно низкой, никак не соответствующей истинной стоимости товара. Часто торговец после этого обижается и уходит, оглашая улицу руганью и проклятиями. И я предложил за роскошный альбом один доллар. Индийский филателист действительно обиделся, но – высокоинтеллектуальное хобби всё-таки накладывает свой отпечаток – ругаться не стал, а только грустно улыбнулся и остался стоять на месте.
Я продолжил свой путь, и он вновь затрусил за мной, но уже не как шакал, а как перепутавший хозяина щенок. Я шёл и думал, что вот ведь всего пять минут назад я уже начал подумывать, что хозяин себе и своему слову, могу поступать так, как мне заблагорассудится. Ан нет! Этот индийский паренёк имел свои взгляды на мою жизнь, и мне больше нечего было ему противопоставить. Мне было жалко его трудов, его беготни и я уже твёрдо знал, что куплю этот альбом. Я даже начал побаиваться, как бы он не отстал, плюнув, наконец, на несговорчивого покупателя. Куплю я, куплю, но куплю за цену, которая позволит мне сохранить хоть какие-то остатки самоуважения! И он пусть знает, что я не такой простак!
По ходу нашей прогулки парень время от времени подбегал ко мне и, помахивая раскрытым на случайной странице альбомом, озвучивал новые цифры. Я чувствовал себя несчастным инженером Брунксом, которому мешает насладиться гусиком неистовый отец Фёдор. Когда индиец опустился до тридцати долларов, я, чтобы не дать иссякнуть теме нашей беседы, стал прибавлять по доллару к первоначально озвученной сумме в один доллар. Коллега повеселел и пошёл рядом. Мне уже нужно было торопиться на автобус, который навсегда увезёт меня из этого города, и мой неожиданный друг проводил меня до места стоянки автобуса и помог в него сесть, а сам занял место под окном, продолжая торг. Сделку мы завершили, когда автобус уже трогался. Я протянул ему в окно пять долларов, а он мне – альбом с марками.
И всё-таки странно – раньше, если мне попадалась марка военного, скажем, времени, что-нибудь из серии «Всё для фронта, всё для победы», так уж такой старой она мне казалась, такой древней! А ведь нас разделяли с ней тогда всего каких-то двадцать лет. В то же время, те марки, которые мне приносил дедушка, до сих пор мне кажутся новенькими, только-только напечатанными, хотя нас с ними сегодня разделяют уже пятьдесят лет.
Зельму копаем
Так выглядела будущая площадь Ленина в Чирчике в том году, когда я родился. Ленина ещё не поставили, успели только бульдозером площадь разровнять.
А теперь там Ленина опять нет. Теперь это площадь имени Алишера Навои.
Некоторые помнят себя чуть ли не с пелёнок. Я не наделён такой хорошей памятью. К сожалению или к счастью, даже не знаю. Какие-то обрывки самых ранних воспоминаний мне неприятны.
Вот помню, например, как я однажды в садике или в яслях трусики испачкал. А воспитательница, злая, раскрасневшаяся, вывернула мои трусы и в лицо мне тычет: ешь, сволочь, ешь!
Так что это не плохо, что у меня плохая память. Хорошо бы, ещё похуже была, но это уже не за горами.
Чуть получше помню, как мы жили с мамой и папой в Красноярске. И вот этого забывать как раз не хотелось бы, потому, что было мне очень хорошо.
Ранним утром, ещё темно, мы с мамой и с саночками выходим из дома. На саночках матрасик, а на одной из дощечек снизу санок нацарапано имя Мурат. Это в садике воспитательницы нацарапали, чтобы мои саночки с чужими не перепутались. По