чему-то они не знали, что зовут меня не Мурат. Саночки были железные и с красными деревянными реечками.
Молодой читатель поправит снисходительно, что путает дядя по тогдашнему малолетству и по нынешней усугублённой неправильным образом жизни старости – саночки не могли быть железными, они должны были быть алюминиевыми. Я не стану спорить и доказывать, что тогда алюминиевых саночек не было. Я вообще давно уже ни с кем не спорю, и доказывать чего бы то ни было – спаси меня бог. Я только знаю, что нынешним молодым их внуки точно так же не будут верить, что саночки когда-то были не пластиковые, а алюминиевые.
Ну, так вот, выходили мы с мамой тёмным утром из дому с саночками и матрасиком. И везла меня мама на этих саночках в детский садик. Глубокий пушистый снежок, опустившийся за ночь на землю, приглашал упасть в его перину и я восторгался его чистой белизной и идеальной гладкостью его покрова. Сидя на санках, я тоже нежил снежок рукою в варежке и очень переживал, что мы нарушаем его ровность и гладкость и просил маму, чтобы она шла строго по следам предыдущих пешеходов.
По пути в садик мы каждый раз заходили в кулинарию. Там я съедал пирожное «картошка» и выпивал стакан молочного коктейля. Это были волшебные лакомства. Ничего подобного по вкусовым качествам мне встретить больше не удалось. Господи, какая же гадость все пирожные и все коктейли мира против тех, что ждали меня в кулинарии маленького таёжного городка в сотне километров от Красноярска!
Потом мы, наконец, добирались до садика, и нужно было доставить меня на какой-то этаж. Я не помню, на какой именно, но не думаю, что на двадцатый. Скорее на второй. Мама брала на руки меня, саночки, матрасик и поднималась по лестнице. Отсчитывая ступеньки на её тёплых и мягких руках, я причитал:
– И саночки ко мне, и Маратик ко мне, и матрасик ко мне – маме тяжело!
Мама заученно подхватывала:
– Ну, иди сам ножками, ты же уже большой!
Я не соглашался. Да, мне было уже четыре года, и ходить я ходил как-то. Думаю, даже лучше, чем теперь, но сойти с рук я категорически отказывался. Я вообще в садик не хотел. Мне там было плохо.
Я какой-то не компанейский был в раннем детстве. Мне приятнее было быть одному почему-то.
В садике мне запомнился один разговор с неожиданно подобревшей ко мне воспитательницей:
– Твой папа кем работает?
– Зельму копает.
Подивилась воспитательница такой приземлённой профессии моего отца и даже не стала поправлять, что надо говорить, не зельму, а землю:
– А мама кем?
– Зельму копает!
Вот что она хотела узнать? Не иначе, как шпиёнка была эта воспитательница в фиолетовых панталонах. Я сам видел, когда она шнурки мне завязывала. То есть панталоны видел, не шпионаж. Впрочем, что это я про предметы женского гардероба неуместно тему завёл, теперь-то уже никто ведь не знает, что это такое – панталоны. Так вот чёрт с ними, с панталонами.
Вернёмся к неудавшемуся шпионажу воспитательницы из детского сада. Я ведь не хитростью её планы разрушил, а простотой. Дело в том, что тогда я считал, что работать – это значит копать землю. Другие работы у меня не укладывались в голове.
Кроме одной ещё – шофёрской. Но это уже высшая каста. Я сам отчаянно мечтал об этой профессии. Тогда только-только появилась песня в исполнении Олега Анофриева «Крепче за баранку держись шофёр». И я после садика все вечера проводил под эту песню, усевшись в «автомобиль» из двух табуреток и ртом имитируя звуки этой изумительной профессии. Пока не заездил пластинку вусмерть.
Я обожал своих родителей, и знал, что они самые умные, самые сильные и самые красивые из всех людей на земле. Поэтому специально спросил ещё до того, как у меня воспитательница в детском саду выпытывать начнёт: не шофёры ли они? Заранее был уверен в ответе, но… они оказались не шофёрами, к моему глубокому сожалению. Видя моё разочарование, родители об этом тоже очень сокрушались. И попытались мне рассказать, что их работа – глубоко под землёй – тоже очень интересная.
Видимо, поэтому я и решил, что мои родители землекопы. Чем немало озадачил персонал детского сада – если родители этого мальчика землекопы, почему они не за колючей проволокой, а свободно приходят в детсад? Дело в том, что на том объекте, где мои родители работали, землекопами были только заключённые.
Хорошо нам было в Красноярске. Мы гуляли по лесу и катались на лодке на озере в парке. И зоопарк помню очень хорошо, который, как мне кажется, был прямо около дома. Один раз папа купил мне много-много воздушных шариков и все их надул. И вся комната была в воздушных шариках. И я садился на них, чтобы они лопались. Это было и страшно и весело.
Папа очень весёлый был, в догонялки мы с ним играли и боролись каждый вечер. Особенно весёлый он был, когда у нас дома гости надолго засиживались. Мне очень нравились такие вечера.
Только однажды папа на меня очень серьёзно рассердился. Мы гуляли по городу втроём, взявшись за ручки. Я, конечно, посередине. И вот мы собираемся перейти дорогу и стоим на тротуаре, пропуская машины. А мне вдруг захотелось блеснуть удалью и я, вырвавшись из родительских рук, побежал через дорогу сам. И перебежал благополучно и стоя на другой стороне улицы, ожидал похвалы от родителей. Я вообще очень не шустрый был в детстве и медлительный, а тут вот решил отличиться.
Удивительно, но потом, повзрослев, я как раз очень шустрый стал, чему не могу найти ни объяснения, ни оправдания. Какой-то даже чересчур шустрый.
Папа тогда моей удали молодецкой не оценил. Когда они с мамой тоже перешли дорогу, папы побелевшими губами очень меня отругал.
Хорошо мне было с мамой и папой в Красноярске. Но не долго. Вскоре меня оттуда выслали. В Узбекистан, куда меня уже несколько раз ссылали за мою совсем короткую жизнь.
Случайно обнаружилось, что у меня плохо со зрением и в поликлинике маме сказали, что климат сибирский её сынишке не подходит.
– Что же нам делать, – растерялась мама, – у нас же контракт на три года? Мы же не можем отсюда уехать!
– Ну, может, родственники у вас есть где-нибудь на югах? Вашему сынишке на югах нужно жить, где много солнца.
– Мои родители и мать моего мужа в Узбекистане живут. Только вот не хочется нам опять расставаться с сыном.
– Ну, я не знаю, – развёл руками доктор, – поколите ему уколов: алоэ и витамины В1, B6 и В12.
Так и выслали меня. Предварительно наколовши уколами. Прежде в Красноярск ссылали, а меня вот и из Красноярска выслали.
Но человек ко всему привыкает, даже и к ссылкам и тюрьмам. Тем более, что в Узбекистане всё-таки была не тюрьма – там меня ждала моя любимая бабуля. Но ехать я всё равно не хотел и очень плакал. А санки мои как? А моя детская энциклопедия, которой вышло пока только четыре тома из двенадцати?
Родители сказали, что санки они мне потом привезут. Не привезли, конечно, но я до сих пор их очень хорошо помню.
И энциклопедию тоже не привезли, потому, что не успели переоформить подписку на новый адрес.
Ещё одно событие из красноярской жизни осталось очень ярким красным пятном в моей памяти. За прошедшие с тех пор много лет мне даже стало казаться, что это во сне мне привиделось – настолько невероятным было это событие.
Это было летом, но событие напомнило мне зиму. Так же как зима окрашивает всё вокруг в однообразно белый цвет, тот день окрасил всё в такой же однообразный, но только красный цвет. Все стены домов, асфальт и тротуары и даже деревья стали красными от миллионов или миллиардов божьих коровок, покрывших плотным ковром всё вокруг. Ты идёшь по тротуару, а каждый шаг твой сопровождается хрустом от раздавленных тобой божьих коровок. Не помню, день или два это продолжалось, но было, было.
Как бы ни любил я бабулю, мне с родителями больше хотелось быть. Особенно с папой – он такой добрый, такой весёлый!
Папа меня и повёз в Чирчик. На самолёте ИЛ-18, был тогда такой самолёт. Мне в самолёте не понравилось – меня вырвало и штанишки я перепачкал. Некоторые здесь ухмыльнутся брезгливо и снисходительно, дескать, ты щенок и слюнтяй, а мы не такие. Конечно-конечно. Но мне почему-то кажется, что в том самолёте многие из ныне смеющихся надо мной если не проблюются, так обкакаются точно.
И вот я снова в Чирчике, а родители остались под Красноярском.
А в Чирчике всё уже изменилось. Бабуля не жила теперь возле Парка химиков. Она съехалась со своей дочерью Вилиёй, или на русский манер, Валей. У Вали муж военный офицер, Рашид, и две дочери – Луиза и Эльмира. И вот я ещё теперь откуда не возьмись.
Но меня встретили очень хорошо. Луиза на полтора года старше меня и сразу обозначила себя старшей и воспитательницей, а Эльмира совсем маленькая, годовалая, наверное, ничего не сказала.
С Луизой.
Я приехал к бабуле и не надо мне никаких сестёр, тётушек и дядюшек. Тем более, от дядюшки пахнет как-то непонятно и неприятно и он, подбрасывая меня к потолку, от избытка чувств таки не рассчитывает своей силы и ударяет меня головой об потолок. После этого тётя Валя выхватывает меня из рук мужа и велит ему выйти из комнаты.
Вообще-то запах исходящий от дяди Рашида, мне был знаком. Это тот же запах, что от моего папы, когда он особенно весёлый и расположен играть и бороться со мной. Дядя Рашид тоже весёлый, но мне почему-то веселье его не нравится. Не так он веселится, как мой папа, не смеются его глаза, глядя на меня, как смеялись папины. Нет, дядя Рашид очень хочет мне понравиться, он даже в свою лётную часть меня брать будет, и в кабине военного самолёта мне посидеть разрешит, но… Это не мой папа.
Тем более дядя Рашид, когда выпивал сильно, он не веселился. Наоборот, скандалы в доме случались. И даже драки.
И я очень тосковал по папе, который тем веселее становился, чем больше выпивал. И мы с мамой хохотали, глядя, как весёлый папа нас рассмешить старается.
Но прежде, чем дядя Рашид меня успел разочаровать, меня разочаровала моя младшая кузина, как теперь говорят, а тогда говорили двоюродная сестра.