Я, попавши в новую семью, несколько дней из рук не выпускал своих книжек, привезённых из Красноярска. Сёстры очень хотели посмотреть мои книги, особенно Эльмира, годовалая. А я только крепче сжимал свои драгоценности в руках.
Особенно любимой моей книгой была Азбука, огромного формата и очень красочная. Я её любил до самозабвения!
Лет пятнадцать назад я нашёл её снова, это издание 1964 года, если я правильно помню. Там ещё портрет Н. Хрущёва на одной из первых страниц. Полистал я старую азбуку и понял, что не зря я её так сильно любил. Хорошая книга была.
И вот я живу в новой семье. И сёстры очень хотят мои книги посмотреть. А я категорически не хочу им показывать мои книги. А Эльмира кричит и сучит своими ножками и ручками: дай и всё! Луиза тоже требует.
Тётя Валя бедная вся как в огне – работа на заводе по сменам, дела домашние, а ещё рядом мама её, моя бабуля, очень непростая, а ещё муж Рашид, тоже совсем непростой, а тут ещё дети голосят.
И тётя Валя говорит мне:
– Маратик, ну дай ты свою Азбуку Эльмирочке, она её рвать не будет, она её просто посмотрит!
Я послушался. Эльмира не собиралась смотреть картинки в моей любимой книге, она её сразу порвала.
Как я плакал! Бабуля моя, зорко следящая, чтобы меня никто не обидел, тоже не могла понять, в чём трагедия. Книгу у Эльмиры отняли и показывали мне, как всё можно склеить хорошо. Но со мной случилась истерика. Я кричал, что мне не нужно больше этой книги и не надо её склеивать.
Эльмира.
С тех пор тётя Валя стала меня выделять из троих детей и во всех наших конфликтах старалась брать мою, а не своих детей сторону. Потому, что она любила очень своего брата и хотела, чтобы сын Рустама чувствовал себя хорошо.
Но сын Рустама всё равно чувствовал себя плохо, потому, что муж Вали пил очень нехорошо. Вообще алкоголизм, отвлекаясь от темы, уже не очень хорошо. Но при этом есть ещё нюансы. Есть больные, которым выпитое как катализатор для скрытой до поры агрессии. Иной раз даже не подумаешь на такого – трезвый тише воды, ниже травы, а выпьет!.. Просто караул.
И вот дядя Рашид был такой.
Ой, какие драки у нас дома бывали! Не каждый день, конечно, но впечатлений хватало до следующего раза. Это было очень страшно! Мы, дети, прятались под стульями и столами, и я молился, чтобы это когда-нибудь закончилось.
И ещё. Прячась под столом или диваном, я клялся себе, что если сегодня не буду убит случайно, никогда в жизни алкоголя в рот не возьму. Да-да, зарекался.
Хотя для того, чтобы мне не знать вкуса алкоголя, дядя Рашид сделал всё, вроде бы, что было в его силах. Однажды его принесли от кафе «Химик» избитого до полусмерти и с выбитым глазом. Его уложили дома в постель, а глаз его выбитый отдельно болтался на какой-то жилке, которой он к черепу был прикреплён. И скорую до утра нельзя вызывать, ведь за пьяную драку из армии могли и выгнать.
Но он здоровый был мужик, дядя Рашид, и глаз ему вставили на следующий день и раны все зашили.
В другой раз он пьяным сам пришёл домой, не избитый, но Валя ему не открыла, и тогда он полез по решёткам веранд на третий этаж. И уже добравшись до третьего этажа, он сорвался и упал. Сломал руку, она срослась неправильно и полноценно больше не действовала.
Он вообще не злой был мужик, дядя Рашид. Но в чирчикском гарнизоне его больше не хотели оставлять, и его перевели в Уштобе, где он и погиб в возрасте 42 лет.
Но это я забежал вперёд и выбился несколько из канвы рассказа.
Мои родители всё-таки вернулись из Красноярска в Чирчик. Через год или полтора, но мне показалось, что через вечность. И сразу же забрали меня к себе. Точнее к бабушке и дедушке, которые жили на окраине города в Химпосёлке, состоящем из глинобитных частных домов.
И там мне было раздолье! С раннего утра и до позднего вечера я был предоставлен самому себе. Никто меня не опекал, как бабуля, не следил, чтобы я вовремя поел, чтобы умывался и одевался аккуратно. Ну, умываться вообще было ни к чему, ибо я с утра до вечера ползал в придорожной пыли, да и с одеждой особенно мудрить было нечего – шесть месяцев в году мой гардероб состоял из одного лишь предмета.
Никто теперь, как бабуля не учил меня читать и писать. Но к счастью, читать к этому времени я уже умел и полюбил это дело беззаветно. Жалко, что писать толком так и не успел научиться. Но теперь уже поздно нагонять упущенное.
У дедушки в кладовке я нашёл подшивки газеты «Пионерская правда» за 1951 и 52 годы и журнал «Советский воин» за 1950-й, если память меня не подводит. Ой, какое же это было богатство! Как же я блаженствовал, читая запылённые пожелтевшие листы этой макулатуры!
Я быстро подружился с ребятами с нашей улицы, которая называлась 1-я Моторная. В нашем посёлке были и 2-я Моторная и 3-я. Не знаю природы этих названий, но думаю, они появились потому, что Химпосёлок по бокам с двух сторон, как заботливые родители, обнимали танковое училище и танкоремонтный завод. А впереди Химпосёлка расстилались бесконечные холмы, где химпосёлковские дети и проводили своё время.
Почему же я был предоставлен самому себе, если теперь и родители рядом и бабуся и дедушка? А потому, что все они работали. Родители мои работали на химкомбинате, который был на другом конце города и они уходили на работу чуть свет. Дедушка работал бухгалтером в медучилище, а бабуся уборщицей на танкоремонтном заводе, что был совсем рядом с нашим домом. Один раз она и меня с собой взяла на работу. Это было очень интересно – танки кругом в разных видах. Одни целенькие, другие расчленённые – верх отдельно, а низ отдельно.
Этих танков я насмотрелся в детстве и даже накатался в них, когда мы, ребятня, ходили на холмы, где танкисты проводили учения. Они иногда сажали нас на броню и даже внутрь брали иногда.
Но мы не просто так по холмам бегали. Были у нас и обязанности – собирать траву для кур. Мне бабуся давала большой мешок, который я должен был набить к вечеру травой. На холмах никакой травы не было – вся растительность высыхала уже в конце мая. Это тогда мне казалось, что в конце мая – это уже.
И траву приходилось собирать вдоль арыков или перелезать через забор в танковое училище – там травки было побольше.
Были и другие какие-то сезонные работы. Вот поспела вишня в саду у дедушки Абдурахмана, скажем и надо же её собрать. Стимулом была бутылка лимонада – если соберу целое ведро, да выйду с ним из Химпосёлка на большую дорогу, да продам его там за три рубля – получу бутылку лимонада. За такой приз можно и попотеть. Конечно, ведро вишни – это не ведро арбузов собрать, надо очень постараться. Повесивши на шею пол-литровую банку на верёвочке, я взбирался на дерево. Наполнивши банку, спускался и высыпал её в ведро. Затем снова взбирался на дерево. И так много-много раз.
Однажды приношу я бабусе выручку, три рубля, как положено. И она мне тут же гонорар выдаёт семнадцать копеек – аккурат на бутылку лимонада. Лимонад, конечно, таких баснословных денег не стоил, там в цене двенадцать копеек за бутылку, которую потом можно сдать и добавив всего пять копеек, снова купить бутылку лимонада. Хороший бизнес!
А ещё крышечка от лимонада тебе остаётся, совершенно неучтённая в общем наваре! Мы с этими крышечками потом играли, совсем так же, как на деньги играли ребята, у которых деньги были. Там смысл игры был в том, чтобы перевернуть монету, сильно ударив по ней свинцовой биткой. Перевернул монету – она твоя. С битками проблем не было, надо было найти где-то на стройке рулон кабеля в свинцовой оболочке и оторвать от неё кусочек свинца. Потом, положивши добытое в консервную банку, надо было разогреть эту банку на костре так, чтобы свинец расплавился и полученную жижу вылить в заранее приготовленную в земле ямку по форме битки. Потом оставалось только дождаться, чтобы изделие застыло и остыло.
Но крышечками от лимонада так не поиграешь, как монетами, если их не довести до ума. Надо сначала тяжёлым камнем загнуть края крышки внутрь, чтобы она стала совсем плоской, как монета.
Но это я отвлёкся, я о другом хотел рассказать. Так вот, приношу я, позвякивая пустым ведром, бабусе выручку от проданной вишни и получаю свои честно заработанные семнадцать копеек. И зажавши их крепко в ладошке, бегу в наш химпосёлковский магазинчик.
Продавщица выдала мне бутылку, правда неполноценную, без этикетки. Этикетка тоже представляла ценность, но я уже собирал марки и на всякие этикетки от лимонадных бутылок поглядывал презрительно.
Принёс я бутылку домой, открыл её – а лимонад-то протухший какой-то, противный. Пожаловался бабусе и она тоже попробовала. Но её этот лимонад не разочаровал, а наоборот – обрадовал и воодушевил. Оказывается, продавщица перепутала и вместо лимонада бутылку яблочного креплённого вина «Алмазар» мне подсунула. Который стоил не семнадцать копеек со стоимостью посуды, а наоборот совсем – один рубль семнадцать копеек, причём без стоимости посуды. Но продавщица не виновата – этикетки на бутылках в те времена держались плохо.
Воодушевлённая бабуся снабдила меня суммой на две бутылки лимонада и велела бежать скорее снова в магазин. Но второй раз продавщица не ошиблась к моей радости и бабусиному сожалению. Вот так всегда – всем не угодишь.
Я уже говорил, что из посторонних предметов на наших пяти-шестилетних тельцах был лишь один предмет. Если кто-то не догадался, какой именно, скажу – трусы. То есть обуви тоже не было у нас в обиходе. И мы босиком бегали по камням, по колючкам, по битому стеклу и всё нам было нипочём. Наши подошвы были много качественнее, чем подошвы сандалий, которые покупали нам на осень. Почему-то я запомнил цены этих сандалий, одни, что похуже, стоили сорок копеек за пару, другие, что получше, значительно дороже – шестьдесят копеек. Подошва у тех и у других была сделана из картона. У тех, что подороже, картон поплотнее. Но на наших неугомонных ногах подошвы любых сандалий быстро снашивались до дыр и дыры эти с каждым днём росли, пока не оставался от сандалий практически один верх. Для красоты.