Вдруг на темном небе появилась полоса света, и бомба, медленно поднимаясь по кривой линии, опустилась в крепость; за ней последовала другая, третья... Прорезая темноту, понеслась ракета, весь горизонт осветился огнем. Послышался шум беспорядочных залпов и крики, вырывавшиеся из многих тысяч грудей... Стрельба участилась; сотнями летели в крепость снаряды, бомбы и ракеты, освещая ее внутренность красными вспышками разрывов.
Непрерывная линия огня, линия ломаная, показывала, что все наши траншеи левого фланга атакованы. Крики "Алла! Магомет!" явственно доносились до правофланговой, сомнения не было - текинцы сделали вылазку!
Все офицеры снова собрались у бруствера и с напряженным вниманием всматривались и вслушивались в то, что делалось на левом фланге... А залпы и орудийные выстрелы все чаще и чаще освещали темноту багровыми вспышками, весь воздух, казалось, наполнился треском и гулом и дикими криками...
- А жаркая драка идет там, - промолвил наконец Берг, - они ведь доберутся и до нас.
- Меня даже удивляет, что до сих пор нет нападения, - ответил комендант.
- Как будто стихает перестрелка, - заметил гардемарин, не выпускавший из рук бинокля.
- Плохой, брат, признак, значит, связались в рукопашную, а наших на левом фланге ведь немного, - ответил Берг.
Как раз против середины Калы, на гребне стены, у неприятеля вспыхнуло несколько огоньков, и над головами офицеров провизжало несколько пуль.
- Вот и у нас началось, - заметил лейтенант Ш-н и крикнул, гарнизон - в ружье! Прислуга - к орудиям!
Все быстрее и быстрее замелькали огоньки перед Калой, больше и больше стало посвистывать пуль и шлепаться в стену Калы.
- Прислуге у орудий лечь, стрелкам не высовываться! - послышалась команда.
- Господам офицерам наблюдать, чтобы не было никаких разговоров, соблюдать полную тишину! - распоряжался комендант, ухитряясь быть вездесущим.
Но вот будто целая сотня или тысяча шмелей прогудела над Калой. Послышалось шлепанье по стенам, по земле, поднялась пыль от стен Калы... В правофланговую был пущен залп своими же с левого фланга! Наступила гробовая тишина...
- Все целы? - послышался голос коменданта.
- Кажись, все, - раздалось с разных сторон.
Горизонт осветился снова... и снова раздалась эта музыка, оледеняющая нервы самого храброго человека - звук залпа, пролетающего над головой.
- Черт знает что, они нас переколотят, - шепотом сказал подошедший Берг.
- Значит, текинцы обошли нас, если наши стреляют в эту сторону и их залпы летят к нам, - заметил гардемарин.
Из темноты вынырнул солдатик и подошел к группе офицеров.
- Ваше б-дие, - обратился он к прапорщику С-кину, - на аванпостах лежать нельзя, потому свои пули сзаду падают.
Офицеры переглянулись.
- А ты вели им, чтоб не падали, пошел на место! - крикнул прапорщик. Солдат сконфуженно повернулся налево кругом и исчез в темноте.
- Однако на солдат это производит очень дурное впечатление, если бьют своими же пулями, - проговорил комендант и хотел еще что-то сказать, но новый залп, посыпавшийся кругом, прервал его; текинцы тоже открыли усиленный огонь, и наступил в полном смысле ад. От свиста и шлепанья своих и чужих пуль не было возможности разобрать даже громкой команды. Прислуга лежала у орудий, свернувшись комочком; кто мог уместиться под передком или лафетом - залез туда. Аванпосты усердно отвечали неприятелю. Атмосфера переполнилась пороховым дымом. Офицеры как-то злобно расхаживали взад и вперед.
- Николай Николаевич, - послышался голос Берга, - на нас идут с двух сторон.
Комендант быстро подошел к поручику, стоявшему у бруствера, и, взяв бинокль, увидел черную двигавшуюся массу - текинцы шли с двух перпендикулярных сторон на правофланговую.
Орудийная прислуга без команды сама поднялась и стала у орудий.
Многие солдатики крестились.
- Ты, братец мой, в случае убьют меня, пойдешь в деревню, так не забудь снести жене поклон и деньги, - слышались фразы эти и такого же содержания, произносимые в разных местах вдоль бруствера, где тесною стеною стояли пехотные солдатики, положив ружья на бруствер, готовые грудью встретить текинцев.
- Ребята, не шуметь и слушать команду, - раздался голос Ш-на. Помните, что помощи ждать неоткуда, значит, надо драться до последнего. Неприятель не выдержит хорошего залпа, а кто и вскочит - того приколем! Помните, что отступать некуда, остается умирать на своих местах, будьте же молодцами!
- Постараемся! - грянуло в ответ из сотни людей, и это "постараемся" было не пустой фразой в устах солдат; по тону было слышно, что люди не робеют, а вполне понимают доводы начальника о необходимости не двигаться с места и умирать там, где приказано.
Наступила тишина, неприятель не стрелял по правофланговой, боясь перебить своих, подходивших все ближе и ближе к Кале. Свои русские залпы, так щедро сначала на нас сыпавшиеся, тоже прекратились; только на левом фланге продолжались глухие раскаты орудийных выстрелов и ружейная трескотня, бомбы и ракеты так же часто с посвистыванием прорезывали темноту и несли смерть в крепость, стены которой против левого фланга продолжали покрываться вспышками ружейных выстрелов; словом, там, в траншеях, повсюду царила битва, рассыпая смерть направо и налево, а в правофланговой царило ожидание смерти! Последняя вещь несравненно хуже; в бою страх пропадает, так как нет времени бояться; ожидание же штурма, когда видишь в ночном мраке нечто черное, еще чернее самой ночи, движущееся тихо к тебе, знаешь, что это черное - масса врагов страшных, зверских, беспощадных, с которыми через несколько минут сцепишься грудь с грудью в ожесточенном и неравном бою; это ожидание производит впечатление ни с чем не сравнимое.
Комендант нервными шагами прохаживался по фасу, не сводя глаз с двигавшегося неприятеля. Поручик Берг сидел на хоботе правого орудия, готовясь немедленно повернуть орудие в сторону неприятеля.
У картечницы со вставленным питомником, полным патронов, стоял гардемарин, готовясь дать сигнал вертеть рукоятку и послать 500 выстрелов в минуту в эту грозную черную массу, шум от движения которой ясно уже доносился...
Но вот шум прекратился, и из мрака послышался голос, но послышался так близко, что казалось, говоривший или, лучше сказать, кричавший был в нескольких шагах; затрещало из мрака несколько выстрелов, раздались крики... и гарнизон правофланговой вздохнул свободно: текинцы не решились атаковать. Тщетно их предводитель, оставшийся перед укреплением, призывал Аллаха на помощь для борьбы с "уруссом" - все было напрасно: полная, грозная тишина, царствовавшая в Кале, навела на них ужас, и соблюдению этой тишины гарнизон был обязан своим спасением. Ничто не наводит такого страха на атакующего, как готовность к бою противника, выражающаяся в этой подавляющей тишине; может, хватит духу пройти большое расстояние, не подвергаясь выстрелам неприятеля, но подойти к самому рву и здесь получить залп картечи и из винтовок - недисциплинированному неприятелю трудно; гробовая тишина атакуемого показывает, что это люди выдержанные, не пускающие выстрелов на воздух; текинцы поняли это и отступили...
Вздох облегчения вырвался у всех; да не подумает читатель, что в правофланговой Кале были люди робкие, трепетавшие при виде опасности, нет, наоборот, подбор офицеров был очень хороший; каждому из них приходилось много раз смотреть в упор в глаза смерти, каждый из них раньше или впоследствии своей кровью упрочил за собой почетное имя храброго, так что да не припишет читатель вздох облегчения радости труса, увидевшего, что опасность миновала - нет, это была радость при сознании, что правофланговая нами удержана; каждый из офицеров и нижних чинов понимал, что, перейди правофланговая в руки текинцев, наш левый фланг, уже атакованный, был бы окончательно снят и, Бог весть, чтоб из этого было!
Повсюду снова послышался сдержанный шепот и разговоры; солдатики зло подсмеивались над предводителем атаковавших, оставшимся solo.
- Ну и воинство, братец ты мой, - говорил пехотный солдатик, присевший на земле и раскуривавший трубочку, матросу, пользовавшемуся минутой затишья, чтобы погрызть сухарь, - и чего это они спужались?
- Чего? Известно нас! Ведь нешто они не знают, что у нас и пушки и картечницы есть, поди, чай, днем ведь видят, ну и ров тоже широкий, не перелезешь, вот и заворотили оглобли! - отвечал матросик с полным сознанием непоколебимой истины своих слов.
В группе артиллеристов слышалась беседа о плохой дисциплине неприятеля, выражавшаяся в очень нелестных для текинцев формах.
- Тоись взял бы их, прохвостов, всех да банником, банником, горячился фейерверкер, - нешто это виданное дело, чтобы начальства не слушать? Он им кричит: "Пойдем, ребята, вперед, не бойсь", а они говорят: "не хотим" и в разные тоись сейчас стороны!
- Да ведь, дяденька, у них начальство не настоящее, потому они ведь не солдаты, - вставил словечко молодой солдат.
- Ах ты деревня, - прервал его фейерверкер, - да рази может быть, чтобы у них не было начальства? Где ж есть такая земля, чтоб не было солдата с начальством? У них все начальство в красных халатах, вот это и есть их самые офицеры!
- Шут тебя возьми! Слышь, как кричат доселева еще, - проговорил матросик у картечницы, подкладывая камешки под колеса, чтобы она от стрельбы не сдвинулась с места.
Действительно, в отдалении все еще слышался голос текинского "начальства".
- Ну и горло же, как он не охрипнет, кричит, кричит - все толку нет, острили солдаты, продолжавшие стоять вдоль по брустверу.
- А как бы он не накричал чего-нибудь, - заметил Владимир Александрович Берг, - они, пожалуй, и вторично подойдут.
- Теперь, брат, не беда, страшен первый натиск, раз у них не хватило храбрости броситься без выстрела в шашки - едва ли они повторят нападение, - возразил гардемарин.
- Все-таки не мешает принять меры предосторожности, - сказал подошедший прапорщик С-кин. - Эй, солдатик! Принеси-ка, брат, уголька или лучинку посветить мне!