Наши люди, как я надеялся, уже вернулись на корабли целыми и невредимыми и притом никто из них не почувствовал себя облапошенным неудачником. Они внесли лепту в общее дело и могли спокойно заняться своими.
Не поспешил ли я, провозглашая в колониях свободный рынок? Американцы только на Аляске поняли, что нельзя есть деньги. Многие поняли слишком поздно. Нет, что-то я раскис. В конце концов, немного позже именно частная инициатива привела к появлению железной дороги, пароходному сообщению, сервису.
Но ведь с этим справилась бы и империя. Или нет? Сможет ли государство освоить край лучше авантюристов? Я живо представил на этом месте городок вроде Охотска или Большерецка. Начальников, грабящих казну и подданных, вымогающих подношения и отбирающих у обывателей жён и дочерей. Жадных ясачных комиссаров и купцов, сдирающих три шкуры с аборигенов. И беспросветную серость существования большинства населения.
А на другом социальном полюсе власть денег, эгоизм, мошенники и шулеры, вытягивающие у старателей с трудом добытый золотой песок, те же сдирающее по три шкуры торговцы.
Можно ли избежать и того, и другого? Ах, да оставался ещё Юконлаг. Благодарю покорно!
Экспедиционный «коммунизм» затрагивал все сферы жизни. Общие инструменты, запасы продовольствия, однообразное питание, совместный труд, единое для всех жилище. Последнее было хуже всего.
Все пятьдесят с лишним человек поселились в одном длинном бараке, срубленном как обычно у первопроходцев из сырого леса. Малые оконца, три буржуйки с воздушным контуром, возле одной из них устроили кухню, поставили длинный стол с лавками. Остальное пространство должны были заполнить ряды двухъярусных нар. Пока досок на всё не хватало люди ложились на земляной пол, подстелив палатки, куски парусины, кожаную обшивку лодок, тюки. Лишь для девушек и женщин устроили выгородку за кухней, мужчинам же предстояло провести зиму в тесноте общего помещения. И хотя с возведением нар оно должно будет стать просторнее, чем нижние палубы парусных кораблей, всё же это больше напоминало исправительный лагерь, чем цивилизованное жилище.
Колычев сразу же выиграл у меня очко в необъявленном соперничестве. Несмотря на благородство происхождения людская скученность, спертый воздух, храп и прочие прелести общежития его не напрягали. По крайней мере, он не подавал виду. Долгая служба на флоте приучила к тесноте и всему что с ней связано. Я же успел позабыть первые дни нашей экспансии, когда приходилось делить жилплощадь с кучей грязных промысловиков, недели проводить в еще большей тесноте трюмов.
Капитан обустроился как ни в чем не бывало. Можно сказать с офицерским шиком. С помощью казаков он отделил себе уголок перегородкой из парусины недалеко от печи, сундук превратил в письменный стол (лампа, чернильница, стопка бумаг). Пара колышков вбитых в стену стали вешалками, а под лавкой, на которой он спал, нашлось место для ночного горшка.
Я поступил подобным образом и всё равно первую ночь провел без сна. Мне хотелось вернуться в особняк, где можно растянуться на атласных простынях кровати хоть вдоль хоть поперек, а слуг, если нужно, отправить в отпуск. Или хотя бы в парусиновую палатку со всеми её неудобствами. Жизнь среди людей изматывала меня хуже морской болезни. Раньше я мирился с временными трудностями, зная, что они не продлятся долго, а я всегда могу удрать или подрезать время обычным своим способом.
Здесь я этого сделать не мог. Я сам поставил себе ограничения, собираясь пройти тот же путь, что и соперник. А зима обещала быть долгой.
К счастью у меня нашлась работа, которая позволила снять напряжение.
— Мы со Страховым отправляемся на поиски металлов и руд, — объявил я Колычеву через несколько дней.
Я умолчал о золоте. Даже если я угадал с местом, металл отнюдь не дожидался хозяев, разложенный в слитках на берегах. И даже россыпи не обозначались на картах. Золото пряталось, его предстояло найти. А потом уж решить, что с ним делать? Вопрос не был праздным. Мы с Лёшкой долго размышляли на этот счет. И пришли к выводу, что слишком ранний старт золотой лихорадки пойдет нам только во вред. Мы не привлечем новых людей, поскольку им неоткуда появиться, зато наши собственные сограждане вполне могут поддаться порыву и рвануть за призрачным счастьем побросав бизнесы, дома, семьи. А ещё золото могло притянуть внимание империй. И если ради каланьих шкур они вряд ли усилят натиск, то золото может привести сюда целые эскадры. Так что мы решили, что металлу лучше оставаться в земле, пока мы не сможем использовать ажиотаж во благо колоний. Что не означало, будто запасы не стоит разведать и застолбить территорию.
Вот этим мы и занялись.
Капитан с Рашем и небольшим отрядом казаков и гвардейцев отправились добывать мясо. С ними пошла Галка на случай контакта с индейцами и ещё несколько человек. Остальные продолжили вырубать лес и выделывать доски на пилораме, чтобы обшить до сильных холодов наш барак снаружи, а внутри устроить достаточно спальных мест и выгородок.
Мы со Страховым взяли байдарку (или скорее маленький умиак), которая отличалась от привычных конструкций тем, что не имела отдельных люков для каждого гребца и не герметизировалась, а грести приходилось сидя на коленях, отчего с непривычки ужасно затекали ноги. Во время сплава по Юкону несколько таких байдарок шли впереди основного отряда в качестве авангарда. Пока один человек правил, другой держал наготове ружьё.
В байдарку погрузили палатку, инструменты, припасы на две недели, прихватили многозарядный дробовик для обороны и обычное длинноствольное ружьё для охоты и отправились исследовать золотоносную реку.
Если не считать наш с Тропиным багаж, почерпнутый из книг и фильмов, мой попутчик был единственным человеком во всей Русской Америке, кто имел хотя бы отдалённое представление о золоте. Некогда он подвизался на уральских рудниках Демидовых и в своё время я выпросил его у братьев Баташёвых в надежде использовать по назначению. Можно сказать я снял рудознатца с дыбы, потому что прикованный к позорному столбу Страхов долго бы не протянул.
В байдарке мы могли легко выгребать против течения, но по осеннему времени река оказалась мелкой, изобилующей песчаными косами, островками, так что мы чаще волокли байдарку на буксире и лишь иногда, когда берег не позволял идти, брались за вёсла, не столько гребя ими, сколько отталкиваясь от дна.
Чем хороша осень, так это отсутствием гнуса. Холод не так досаждал, как лезущая в нос и рот мошка. Холод побеждался теплой одеждой, костром. А днем, когда грело солнце, можно было и вовсе наслаждаться природой.
Мой эксперт по золоту сильно удивился, узнав, что мы не полезем в горы, не станем откалывать от скал пробы с кварцем, перемалывать их, а будем всего лишь промывать береговые наносы. Именно поэтому мы не взяли кувалду, ломик, наковальню, ступку и прочие тяжелые инструменты. Кайло, штыковая лопата, широкая лопата и лоток с грабельками — вот и всё снаряжение. В крайнем случае для раскалывания камня мы могли воспользоваться топориком. Лёгкость передвижения являлась нашим ключевым преимуществом, поскольку я желал охватить как можно большую территорию. Но Страхов принимал лёгкость за легкомысленность.
— Золото, если оно вообще есть, спрятано в камне, уж поверь мне, — говорил рудознатец, работая веслом. — Нужно искать жилу, дробить скалу и только затем промывать.
— Зачем нам самим дробить камень, если об этом позаботилась природа? — возражал я. — Морозы, ветры и вода веками разрушали горную породу, ручьи и реки выносили всё это в долины. Нам нужно только найти, где осело золото.
Горная теория, даже такая примитивная как у меня, оказалась для Страхова откровением. Передовая наука того времени считала, что золотые россыпи водятся только в жарких странах, а на северах его нужно выковыривать из скальной породы, точно изюм из булочек. Страхов больше доверял не моим рассуждениям, а тем шарлатанам, что копали Урал. В этом имелся определенный резон. Они могли предъявить добытое золото, а я пока нет. Однако начальником здесь был я и Страхов согласился попробовать.
— Золото оседает там, где замедляется течение. — сказал я ему, стараясь выглядеть уверенным в себе и оптимистичным. — На внутренней стороне изгиба, при расширении русла. Или там, где есть перемычка, заставляющая воду бурлить. Или там, где всё это было когда-то давно, а при смене русла оказалось под слоем наносов.
Подходящая излучина попалась нам всего лишь в версте от базового лагеря. Там и сделали первую остановку. Мне не терпелось вонзиться когтями в сокровища Клондайка. Мы даже палатку не поставили, а сразу же взялись за промывку пробы. То есть Страхов промывал, а я учился.
Ещё в Виктории с его помощью я соорудил лоток, который он называл колыбелькой. Он не походил на тарелку, а сколачивался из прямых дощечек и напоминал перевернутую двускатную крышу кукольного домика. К нему прилагались такие же игрушечные грабельки, которые я соорудил собственноручно из куска стали. Осталось научиться владеть ремеслом.
Всё оказалось немного не так, как я себе представлял. Лежащий на поверхности песок не представлял интереса, его наносило тоннами каждый год, а в следующий год переносило в другое место. Золото же суеты не любит, оно любит покой.
Страхов предложил копать до тех пор, пока не появятся обломки твердой породы. Так мы и поступили. Из-за близости реки яму заливало водой, края обваливались, приходилось копать наобум, но все же вскоре мы подняли первую подходящего грунта.
Затем оказалось, что просто болтать в лотке мутную воду недостаточно. Нужно перетирать грунт грабельками, несколько раз удалять крупную гальку, трясти лоток из стороны в сторону, покачивать от себя и на себя, понемногу спуская воду вместе со взвесью легких фракций, набирать новую порцию воды и промывать вновь. И только потом на остатках воды и материала «отбивать» золото.