— Золото? — удивился Колычев.
Мы забрались на гору, с которой хорошо был виден базовый лагерь, обе реки и золотоносный ручей, впадающий в Клондайк. На небольшом костре грелся кофейник с длинной ручкой. Еду мы прихватили с собой.
— Здесь его полно, — заверил я. — Но золото и благо, и проклятье. В какую сторону повернёт зависит от людей. Мне не хотелось бы, чтобы люди посходили с ума и принялись резать глотки друг другу. И ещё меньше мне хочется, чтобы здесь устроили каторгу, вроде Нерчинской или отдали прииски на откуп кровососам, у которых рабочие мало чем отличаются от каторжан.
— Чего же вы хотите? — удивился Колычев. — Будете добывать сами?
— Нет. Я хочу просто застолбить место.
— Застолбить? — не понял Колычев.
— Да, вроде как поставить межевой столб. Объявить своей по праву первой заимки, primo occupanti, как говорили римляне.
Я разлил кофе по оловянным кружкам (в сплав Тропинин добавил меди и ещё каких-то примесей, чтобы олово не распадалось на морозе). Мы жевали подогретое на палочке вяленое мясо и запивали горячим кофе. Сочетание то ещё, но такова уж юконская кухня.
Довольно скоро беседа о золоте переросла в беседу обо всем. Капитан спрашивал, я отвечал. Никаких споров, возражений, никаких вопросов, откуда, мол, такая уверенность в суждениях. Редкие уточнения, но в основном кивки согласия. В свою очередь я удержался от сарказма и не пытался навязать чуждую ему систему ценностей.
На миг мне даже показалось, что я элементарно сдавал дела капитану. Но, конечно, он не мог перехватить управление колониями. Не тот у него был статус. Против меня и компании мог выступить сейчас только крупный олигарх вроде Демидова, Шувалова, Шереметева, или генерал-губернатор с войском.
Колычев переиграл меня не вообще, а в этом конкретном необъявленном противостоянии. Не то чтобы он показал моральное превосходство или особое благородство, но ему удалось сохранить целостность, остаться верным единственной цели похода, в то время как я разрывался между обязательствами и чувством. Да и разрывался недолго. Чувство победило с разгромным счетом.
Когда пришла весна, капитан по-прежнему излучал напор, уверенность, а я словно находился в разобранном состоянии. Мне совершенно не хотелось возвращаться к оставленным в Виктории делам. Долгая зимовка на Юконе прошла тихо, спокойно, совершенно изменив ритм жизни. Прежний бешеный темп был нарушен, дыхание сбилось. Я некоторое время прожил как обычный человек, без фокусов со временем и пространством, без изматывающего сражения с морем, как во время перехода на «Палладе». Прожил вместе с любимой женщиной. И такая размерность или размеренность затянула меня.
Лишившись вместе с вахтовкой и любовного гнёздышка (что стало упущением), мы с Дашей часто гуляли по окрестностям базового лагеря. В апреле уже вовсю пахло весной, припекало солнце, оседали и темнели сугробы. Но ветер приносил с окрестных гор стужу, иногда снежную крупу, а лёд на Юконе оставался крепким. И только возле безымянного острова, что располагался выше лагеря по течению, на стремнине образовалась длинная полынья.
— А в Виктории уже зацвела вишня. — вздохнула Даша, прижимая ворот меховой куртки к горлу.
Вода в паре метров от нас журчала, точно и правда началась весна. Но мы знали из расспросов индейцев хан, что остальной реке еще с месяц предстояло стоять подо льдом.
Пока я наблюдал за потоком в моей голове сформировалась дикая на первый взгляд идея. Дикая, но не совсем безнадежная. Во всяком случае она стоила того, чтобы попробовать.
— Хочешь, мы прямо сейчас вернёмся в Викторию? — спросил я. — Только помоги мне дотащить умиак до полыньи.
— Прямо вот так на лодке? — засмеялась она.
— Да, прямо на лодке. И прямо сейчас.
Мой серьёзный вид заставил её прекратить смех. Она выжидающе посмотрела на меня.
— Ладно.
Мы вернулись к лагерю и выкопали из-под сугроба наш со Страховым умиак. Остальные лодки были разобраны, но умиак мы использовали до самых морозов и вернув, просто оставили возле барака. К счастью непогода не повредила его.
Спускаться в полынью выглядело сущим безумием, но со стороны острова к кромке имелся довольно надежный подход, а сама кромка казалась достаточно прочной. Этим путем мы и воспользовались.
Умиак скользнул в воду, Даша забралась первой. Я сел позади и обнял её.
— Прикрой глаза, оставь лишь маленькую щёлку для света.
Я оттолкнулся от кромки и тоже прикрыл глаза. Умиак подхватило течением.
— Опусти весло в воду и легонько оттолкнись им…
Я провел ладонью по её щеке, а потом обнял ещё крепче.
— Тебе тепло?
— Тепло.
— Хорошо. Представь, что мы сейчас плывем по нашему фьорду, огибаем мыс с новым фортом и газовым заводом и вот-вот покажется башня с часами, гостиница, старый форт и морское училище, — полушёпотом говорил я. — Ты видишь здание конторы, цветущие вишни. Лепестки падают с них в воду, делая гавань розовой…
В нос ударили запахи весны. И прежде всего цветущая вишня.
Мы всё же переместились. Вдвоем.
Я с удовольствием смотрел на её круглые удивлённые глаза.
Мы конечно сразу же вернулись, а когда растаял лед на Юконе, покинули базовый лагерь вместе со всей экспедицией. На Клондайке осталась небольшая фактория, где поселились Иван с Моек, да Сарапул со Страховым. Последний, наконец, поверил в россыпи и решил летом исследовать на предмет золота другие притоки.
Основная часть экспедиции сплавилась до устья без приключений, если не считать крупного ледяного затора почти у полярного круга, который задержал нас на несколько дней. Но затем все прошло гладко и достигнув моря, мы увидели одну из шхун Чихотки, лавирующую неподалеку от берега. Едва завидев паруса, я сразу начал думать об ускоренном возвращении в Викторию. Правда исчезать с Дашей посреди диких земель подобно сказочному колдуну Черномору, похитившему Людмилу, значило вызвать ненужные подозрения. Пришлось прогуляться вместе со всеми до Уналашки. Там мы с Дашей взяли старый добрый умиак и объявили друзьям, что хотим навестить моего друга Чикилжаха, вождя местного племени. Сами же, едва перекинувшись с вождем парой слов, переместились в залив короля Георга.
Мы не рискнули появиться в Виктории с бухты-барахты да ещё и на утлой лодочке, а поселение нутка идеально подходило для временной базы. Хотя Каликум сразу же предложил подбросить нас до столицы на своем китобое, я отказался. Мой план был хитрее — подсесть на проходящий корабль, желательно шедший с северных островов. Это позволило бы сочинить удобоваримую для всех легенду.
До столицы отсюда оставалось рукой подать и, что важно, на высокой горе перед входом залив недавно поставили семафорную мачту. Мы подняли соответствующий случаю синий флаг с белой диагональю, добавляли к нему по ночам три фонаря, а уже через несколько дней проходящее мимо судно приняло нас на борт.
Глава тридцать седьмая. Без названия
Глава тридцать седьмая. Без названия
Когда любовная лихорадка перешла в стадию ремиссии, я попытался обдумать всё произошедшее. Времени на размышления было достаточно. И пока мы сплавлялись по Юкону, и пока шли к Уналашке и пока гостили у индейцев.
Размышляя, я вдруг понял, что дико протупил. Свалял такого дурака, какой стоит мессы (метафора эта кажется слишком запутанной, но вполне отражает воцарившийся в моей голове хаос). Многие годы мотаясь по времени и пространству, я почему-то уверовал в уникальность своих способностей и совсем позабыл, что уникальными они как раз и не являлись, что при должной вере в успех всякий сможет овладеть тайной. Доказательством доступности путешествий были гоблины, которые запросто перемещались по континууму. И именно надеясь вызвать бурю перемещений, там, в далёком прошлом (которое на самом деле будущее), я оставил подробные инструкции для всех желающих, для людей совершенно мне незнакомых.
Почему же потом я забыл об этом? Почему не поделился с товарищами? Почему, в конце концов, не подумал об этом, когда океан времени дал подсказку, выбросив на мой берег Тропинина? Как дурак все эти годы я в одиночку мотался через полмира, доставляя припасы, пушнину и пушки… вместо того, чтобы открыть знание товарищам и вместе с ними перекроить чёртов мир. Я всё сокрушался, что не могу перемещать в пространстве и времени людей, а даже не подумал, что они сами прекрасно могут это сделать. Стоит только раскрыть метод, научить, заставить поверить в возможность…
Сколько было бы сделано, имей я целый отряд таких ходоков? Сколького теперь не наверстать? Конечно, восемнадцатый век плохо годился для подобных вещей. Колдунов не так часто сжигали в срубах, но неприятности можно было огрести, что называется, по полной программе.
Было, правда, одно «но». Когда-то давно один из гоблинов утверждал, будто мой способ путешествий не подходит людям с рациональным мышлением, что я открыл собственный путь. Ассоциативный или как-то так. Но, если подумать, вокруг меня было полно детей природы, которые восприняли бы слова Ворона подобно тому, как европейский человек из двадцатого века воспринял бы инструкцию по эксплуатации микроволновой печки. Даже продвинутые креолки сохранили в душе веру в магию, несмотря на все наши с Тропининым усилия. Чиж, Анчо, Ватагин, все наши чукчи, коряки, камчадалы, что присоединились к походу в Америку, могли бы стать особым племенем, с особыми возможностями.
Но тогда зачем бы нам был нужен этот дикий кусок Америки? Мы могли бы неплохо устроиться в любом месте и перемещаться по всему миру. А при случае могли бы дать бой и самим гоблинам.
На мгновение возникла мысль, почему бы не попробовать теперь? Обучить этому всех, особенно Лёшку. Но я вздорную мысль отогнал. Мне не было жалко тайного знания.
Но халява расслабляет. Эльфы и маги должны покинуть Средиземье. Людям предстоит самим заботиться о своём мире.
Вот таким задумчивым я и прибыл в Викторию.