Приглашая чету Баркли в Викторию я преследовал ещё одну цель — показать Колычеву, что этими землями не только русские интересуются, а с другой стороны, показать и англичанам, что здесь не одно мужичьё отирается. Живой имперский чиновник отлично подходил для демонстрации. Пора было поднимать ставки.
Когда через пять дней мы вернулись в пролив, там стояло на якоре ещё два корабля. Назывались корабли «Принц Уэльский» и «Королевская Принцесса», чтобы это не значило, а принадлежали они недавно созданной Компании Залива короля Георга.
Как вскоре выяснилось эти люди также обошли Горн, хотя по совокупному тоннажу уступали «Императорскому Орлу». Возглавлявший экспедицию капитан Колнетт был настоящим морским офицером. Он поднялся из низов и за неимением войны был выставлен на половинное жалование. Он не гнушался любой работой и согласился возглавить коммерческую экспедицию к нашим берегам. Кук поднял его из простых матросов, а то что мы с Лёшкой встречались здесь с прославленным капитаном расположило английского офицера в нашу пользу.
— Я служил мичманом на Резолюшн, когда экспедиция открыла Новый Южный Уэльс. Но в эти края попал впервые.
Зато земляков Колнетт и Дункан (капитан второго корабля) встретили, как врагов.
Они сразу набросился на Баркли с претензиями, что тот прикрылся фальшивым флагом, в то время как им самим пришлось потратить деньги и время на получение разрешения от Ост-Индийской компании на продажу в Китае, а от компании Южных морей на торговлю вдоль тихоокеанских берегов. Казалось, что только присутствие прекрасной Френсис сдерживало джентльменов от мордобоя. Расстроенный Баркли вернулся с женой на корабль и тот сразу начал готовиться к отплытию.
От Колнетта мы между прочим узнали, что еще несколько английских судов рыщут где-то в этих водах. Некоторые из них как и он сам, имели, лицензии, другие действовали незаконно. Несмотря на вражду у моряков обеих экспедиций нашлось много общих знакомых. Меховая береговая торговля только набирала ход и узок оказался круг первопроходцев.
По сути британцы поступали так, как до этого поступали русские предприниматели вроде Трапезникова или Холодилова. Они снаряжали корабли сами и входили во множество компаний с другими торговцами или авантюристами, распределяя таким образом риски. Корабли возвращались или гибли, но сверхприбыль хотя бы от одного успешного вояжа покрывали расходы.
Кто-то поднимал португальский флаг, кто-то придумывал вымышленную австрийскую компанию, кто-то брал лицензию у Ост-индийской компании и компании Южных морей. Монополия раздражала многих и понемногу трещала по швам. Корпорация не могла прихлопнуть мелких предпринимателей, напоминая крупного хищника, с тучей мошек перед окровавленной пастью.
Шкур добывалось все больше. После начала регулярной торговли Кантон поглотил пять сотен каланьих шкур в первый год, тысячу во второй, две тысячи в третий. Объемы росли, цены понемногу снижались и вскоре я почувствовал приближение кризиса. Нам следовало спешить. Поговорив с Комковым, мы решили поставить несколько новых факторий, чтобы перекрыть все удобные для торговли места. Приказчики должны были предлагать по десять пиастров за шкуру, а во время наплыва иностранцев и все двенадцать.
Зато китайцы наконец распробовали котика. Так что промысловые ватаги вернулись к привычному делу, а за счет большего скопления бедных животных, их организованное избиение стало на время даже более прибыльным против торговли каланом с индейцами.
Мы расстались друзьями как с Колнеттом, так и с Баркли. Они пошли каждый своей дорогой, а мы с Лёшкой вернулся к местным делам. Впрочем я оказался слишком самонадеянным, полагаю, будто Баркли не найдет вход в проливы. Всего через неделю его корабль заметили неподалеку от Виктории. Несколько дней он исследовал внутренние воды, выдержал стычку с индейцами после чего вернулся в океан. Вряд ли с корабля видели город, все же большая часть домов располагалась в глубине фьорда, но следы деятельности Баркли мог заметить вполне, а заметив, зафиксировать в бортовом журнале или дневнике.
Но механизм все равно был уже запущен. Часики тикали.
Глава тридцатая. Кризис
Глава тридцатая. Кризис
Колычев меня раздражал. Скорее не как человек, а как должность с мутными полномочиями. Как человек он был мне непонятен. И похоже это было взаимно. Взаимный фактор раздражения и непонимания. Во многом по этой причине наши отношения с капитаном напоминали американские горки. То он становился любезен, как будто мы только что встретились в английском клубе; расспрашивал о чём-нибудь, разговаривал на вольные темы. То вдруг становился настоящей занозой в заднице, начинал предъявлять претензии, завуалированно угрожать. Просто доктор Джекилл и мистер Хайд российского бюрократического разлива. Я был уверен, что темная его сторона подпитывалась кознями Царёва. С другой стороны, капитан не выглядел человеком, которым можно легко манипулировать. А значит склонность к интригам имелась в нём сама по себе. Мне требовалось найти противоядие.
Лёшка давно мечтал о создании мощной разведки. К этому времени у нас уже имелась сеть индейцев-осведомителей на испанских территориях, созданная Скороходом и Варзугиным; мы отправили младшего Ясютина консулом в Макао, регулярно получая от него сведения о торговле и политике; благодаря Анчо и его дипломатической службе у нас имелись информаторы почти во всех окрестных племенах; при мушкетерах Тропинина работала полевая разведка под командой Шелопухина; наконец, кое-что добавлял я сам из поездок по Европе и России, объясняя знания якобы получаемой корреспонденцией. Вся эта разнообразная информация стекалась в секретное крыло главной конторы компании и там анализировалась. Но настоящей добывающей агентуры, способной охмурять, подкупать, вербовать, а также взламывать сейфы и бегать с пистолетом по крышам у нас ещё не было. С прибытием Колычева, Лёшка решил восполнить этот пробел. Отобрав несколько человек из мушкетеров, он стал натаскивать молодую агентуру на гостях.
Подступов к самому начальнику нашлось немного. Тот был осторожен в контактах, питался в основном в крепости тем, что приготовит денщик из казаков, гулял всегда в сопровождении свиты. Секретарь Царёв, напротив, сам искал встреч, пытаясь видимо найти компромат на купцов, а также выйти на людей, склонных к сотрудничеству или недовольных положением дел. Казаки тоже не чурались общения и часто заходили в ближайший к форту кабак Тыналея. А поскольку денег у них водилось немного, то Тропинин превратил заведение в центр своих операций, уговорив хозяина, чтобы тот отпускал гостям пойло в долг.
Здесь всегда сидел кто-нибудь из новоиспеченных агентов, воспитанных Лёшкой лишь на том странном субстрате, что он почерпнул в шпионских романах и фильмах.
— Дело наживное, — говорил Тропинин, — постепенно сами дойдут до всего.
Агенты или сидели за соседним столом, подслушивая, или угощали гостей, завязывая разговор. Казакам рассказывали истории о том, как можно неплохо подняться, если к примеру завербоваться матросом на индийский корабль или фактором на удаленный торговый пост, или даже заведя ферму и поставляя в город зелень, молоко, овощи. Большинство бедолаг отправилось на край света как раз, чтобы заработать, поэтому рассказы попадали на удобренную почву. В ответ звучали жалобы на нелегкую жизнь, упертость начальства, невозможность получить мзду от русских купцов или пощипать дикарские поселения — обычный промысел их собратьев на Дальнем Востоке.
Из болтовни казаков между прочим выяснилось, что основная проблема Колычева заключалась в ограниченности средств. Как в смысле денег, так и в смысле власти. Казна, выданная в Петербурге, как это часто случается, не учитывала уровень местных цен, которые хоть и понемногу снижались, всё же были гораздо выше российских. И уж тем более никто не рассчитывал держать на довольствии целый казачий отряд. Говорили, что на черный день у Колычева имелись векселя, но здесь их просто некому было принять.
Что до власти, то Колычев находился почти в том же положении что и мы. Земля эта считалась в лучшем случае ничьей, а в худшем — территорией иностранной империи. Власть же уполномоченного представителя коммерц-коллегии ограничивалась только экономическими вопросами.
К сожалению дальше разговоров дело у разведки не двигалось. Почти все казаки были безграмотными и даже завербовав кого-то из них, агентам Тропинина вряд ли удалось бы получить доступ к документам секретаря или капитана. А именно в них, как он считал, находилась кощеева игла. Точные инструкции коллегии, сроки командировки, полномочия — любая мелочь могла сослужить нам службу, дать зацепку, рычаг воздействия.
— Но! — Лёшка поднял указательный палец. — Есть и хорошая новость. Колычев собирается отправить письмо с отчетом в Петербург.
— Нашей почтой он вряд ли воспользуется, — скривился я.
— Верно, — усмехнулся Лёшка. — Он отправит письмо с курьером. С кем-нибудь из казаков. Но на нашем корабле. Других-то здесь нет. И тут у нас будет несколько вариантов действий. Бросить курьера за борт, напоить или завербовать, Похитить письмо, подменить или хотя бы тайно прочесть. А из содержания мы узнаем, чего нам ждать, чего опасаться.
Дефицит денежных средств у начальника давал нам рычаг влияния. Но подходящей ситуации, чтобы предложить ему взятку, нам пока не подвернулось. К тому же казаки жаловались, что капитан был излишне честолюбив, честен и не желал заниматься привычными на фронтире делишками, вроде грабежа туземцев и вытягивания денег из купцов.
Будь Колычев здесь один, он наверняка затянул бы пояс потуже, пытаясь протянуть до прихода подмоги или смены. Царев, однако, имел другой склад мышления. Он, видимо, и убедил начальника пойти на «военную хитрость».
Однажды прогуливаясь по набережным, я увидел, как казаки, возглавляемые Царевым, идут всем отрядом вдоль Охотской улице, заходя то в один, то в другой двор. Сперва я подумал, что они ищут кого-то или чего-то, возможно подозреваемого в краже или украденную вещь, а может даже решили поискать наудачу кого-нибудь из списков беглых каторжников и ссыльных. На всякий случай я заскочил в особняк и, наскоро нацепив сюртук, треуголку и шпагу, поспешил наперехват.