Проверить, что ли?
И Люнеманн действительно решил проверить. Гипотетическая опасность такой затеи осталась в разряде туманных соображений. Стоило посмотреть на Л’тхарну. Иной раз Рихарда даже посещали примиренческие мысли: зря ррит так травят, они вполне могут стать нормальными членами галактического сообщества. Конечно, большой воли давать нельзя, а кому, собственно, человечество дает большую волю? Люнеманну было интересно увидеть представителя самой воинственной расы в деле. Заодно — оценить степень его опасности… и послушания. И еще ему очень хотелось почувствовать на себе биопластиковый костюм.
Биопластик в ближайшей ванне проснулся. Выпустил толстую ложноножку: его было слишком много, чтобы псевдоживая форма стала подобием змеи, и он вел себя как амёба. Эти образы пластик получал из подсознания человека, сам он никакого разума не имел, всего лишь мог подчиняться. Щупальца потянулись к Рихарду, и тот едва не отпрянул. Да, он сам приказывал пластику одеть него, но с виду костюм все-таки был страшноват.
Касание. Похоже на касание чужой кожи, сухой и теплой.
Пластик заползает под одежду.
Постепенно ванна опустела. Псевдоживое вещество обтекало тело хозяина, привыкало к защитной роли. Начинало действовать.
Рихард обнаружил, что не выспался. Обнаружил тогда, когда его перестало едва заметно клонить в сон. Слабый спазм прошел по всем мышцам — от кожи головы до пальцев ног. Странно, но не неприятно.
Легкость и сила. Так всегда описывается самочувствие в биопластике.
Так и есть.
Люнеманн постоял немного, привыкая к новому ощущению, поколебался и рубанул ребром ладони по краю металлической ванны, в которой недавно спал его костюм.
Это был его костюм. Его. Расстаться с этим невозможно. Легче продать “Элизу”, чем биопластик.
Конечно, металлический лист он не рассек. На бортике осталась едва заметная вмятина. Рихарда интересовало другое. У него не слишком жестко было набито ребро ладони, но, с размаху въехав им в металл, он не почувствовал боли: тончайший слой чудо-вещества амортизировал удар.
Ариец хохотнул. Настроение было — лучше некуда.
Когда Люнеманн четким пружинистым шагом вошел в кают-компанию “Элизы”, настроение резко ухудшилось. В его кресле — капитанском, с высокой спинкой — восседал Гуго. И добро бы он просто в нем восседал, плевать, как-никак брат.
Перед ним стоял ррит.
А за столом сидела команда. В полном составе. И при взгляде на их рожи Рихарду захотелось приложиться к некоторым кулаком.
Л’тхарна никогда не заходил в кают-компанию, если не приказывал капитан. Команда не желала с ним общаться, второй пилот отвечал взаимностью, и Рихард прекрасно его понимал. Почему он здесь?
— Так ты что же, — недоуменно поднимая брови, спрашивал Гуго, — не желаешь по-хорошему?
— Попробуй по-плохому, — предлагал в ответ ррит.
Глаза у него сузились в щелки, верхняя губа подрагивала, он чуть пригибал голову. Любой дурак осознал бы, что ррит из последних сил держится, отвечая словом на слово. Вот-вот природа возьмет верх, и он кинется на обидчика.
Нет. Не любой дурак. Только тот, кто знает, чего ждать от ррит. Тот, кто с ними общался.
И болван Гуго надеется на свой револьвер? Да ррит в войну при абордажах даже автоматы не останавливали… хотя на тех ррит, конечно, была броня.
— В чем дело? — ледяным голосом спросил Рихард.
Л’тхарна резко обернулся. Долю секунды спустя оборотил хари экипаж.
Рихард не мог видеть себя со стороны. А зрелище того стоило. Биопластиковый костюм в активированной форме незаметен, но что-то изменилось в осанке обладателя, в движениях, когда Ариец шагнул вперед, даже во взгляде.
— Да вот тварь эта тут выпендривается, — добродушно объяснил Гуго. — Ты его, что ли, пилотом взял? Ну ты, итицкая сила, и понтон!
— Так в чем дело? — ровно повторил Рихард.
— Да я говорю, — словоохотливо начал Гуго, потянувшись за сигаретой, — ты, зверюка паршивая, мы из вас зубы выдирали на пуговицы…
Глаза Л’тхарны бледно светились. И становилось понятно, что его шоколадная шевелюра — не волосы, а именно грива; грива второго пилота вздыбилась.
— …ты как смеешь стоять перед человеком? Тебе, твари, положено на четырех ползать, так что становись и вперед. Ботинки мне вылижешь, для начала, а потом всей команде, потому как захват проведен, груз у нас, и ты, погань, больше ни на хрен не нужен и капитан тебя за борт выкинет…
Ариец молчал.
— Правильно я говорю? — радостно осведомился Гуго. — Потому как видишь, не хочет ублюдок выказывать человеку уважение… Эй! Ты чего! Ты…
Он не уследил за движением Арийца, одетого в биопластик. Брат в одно мгновение оказался рядом и вывернул из лапы Гуго оружие.
— Рих, — в панике глупо повторил Одноглазый, — добром тебе советую, выкинь эту тварь за борт! Пока не поздно! Он же нас всех передушит! И корабль уведет!
— На “Элизе”, - бесстрастно проговорил капитан, — есть устав, по которому в мирные периоды полета все оружие должно лежать в моем сейфе. Во избежание.
— Ты чего, братушка? — почти жалобно вопросил Гуго.
— За оскорбление члена экипажа объявляю тебе мое официальное фу, — спокойно, почти с юмором сказал Ариец. — А второму пилоту, за выдержку и цивилизованное поведение, — благодарность. С денежной премией. Л’тхарна, можешь идти. Все выметайтесь. И ты тоже, брат мой. И подумай на досуге над своим поведением, потому что в следующий раз я дам тебе в глаз. И ты станешь Слепым Гу.
— Вот сблёвыш, — ничуть не обидевшись, в восторге сказал Гуго. — Я всегда знал, что ты пидарас, но что ты еще и ксенофил!
Став воином, ты узнаешь, что Цмайши, глава женщин — сестра твоего отца. Что ты рожден от семени первого среди людей, повелителя всех кланов, стяжавшего славу, и в боях с самыми страшными врагами человечества никто не проливал их кровь так обильно.
Имя твоего отца — Р’харта.
Ты еще побаиваешься собственной тетки, когда она ведет тебя во взрослые покои, в залу, откуда правит мирной жизнью резервации.
— Я покажу тебе кое-что, — говорит она, большими, жаркими, нервными руками оглаживая твои плечи. — Это вещи твоего отца.
— Оружие? — жадно спрашиваешь ты.
— Нет. Украшения.
Комната роскошная. Ты никогда не видел такой роскоши, ты уже достаточно разумен, чтобы понять — это все ветхое, старое, собранное по крупице, когда-то случайно спасенное. Жалкие остатки былой красоты. Тебе не жаль потерянного. Но почему-то обидно.
Тетка ставит тебя перед зеркалом.
— Закрой глаза.
Привычные медные колечки покидают уши: новые серьги куда больше и тяжелее, тебе хочется посмотреть, что это такое, и почему для Цмайши это так важно, но ты обещал и стоишь, зажмурившись. Крупное тело тетки мечется туда-сюда за твоей спиной.
И ожерелье — тяжелое, большое, тетка часть шнура собирает узлом у тебя на загривке. Ты слышал: тот, кто оказался твоим отцом, чье имя подобно грому, до сих пор устрашающему победившего врага, был велик телом так же, как и духом. Никто не мог с ним сравниться.
Ты впервые жалеешь о том, что пошел в малорослую мать. Говорят, огромный, со среднюю женщину ростом, Р’харта и миниатюрная Суриши рядом выглядели потешно.
Пояс. Браслеты.
— Открой глаза, — шепчет Цмайши.
Ты повинуешься.
Мороз подирает по коже.
— Украшения твоего отца… — повторяет тетка. — Когда-нибудь у тебя будут такие же.
Два чувства вспыхивают в груди: ты понимаешь, что нельзя предать отца, ушедшего в безнадежный бой с победившим врагом, что ты обязан стяжать славу и отомстить за него, но…
— Час придет, — с мукой в голосе шепчет тетка. — Он придет, он уже близок… Мы отомстим!
Их руки похожи на человеческие, но тонкопалые, тонкокожие, розовые, с нежными прозрачными пластинками вместо ногтей. Если ободрать их и покрыть кости лаком, то получатся такие вот серьги. Их черепа тонкостенны и округлы; видно, какими большими были глаза в этих глазницах, какими маленькими — эти рты со слабыми плоскими зубами. Семь черепов снизаны в ряд от одного твоего плеча до другого, затылочные части спилены, на месте глаз — драгоценные камни…
Тебе страшно.
Перед глазами картина: маленькая х’манка идет рядом с огромным нуктой. Зверь нюхает воздух, верхняя губа подрагивает. У х’манки подрагивает точно так же.
“А то я не понимаю, за каким хреном ты его взял”, - покатывался Гуго. — “Ты ж у меня таких любишь, я тебя знаю. А что морда — подумаешь, морда, задом кверху положишь, и не видать”.
Гуго шутил. Рихард прекрасно знал своего брата и не был чужд его чувству юмора, но эта шутка его раздражала и злила. В особенности потому, что Одноглазый никак не хотел расставаться с ней. Даже после того, как брат объяснил ему, что потеха надоела.
И еще потому, что Л’тхарна действительно ему нравился.
Даже, пожалуй, до ксенофилии.
А слухи насчет биопластика оказались верны. По крайней мере, частично. Рихард чуть ли не умолял ррит не играть с ним в поддавки, Л’тхарна клялся, что и не думает, если капитан Рихард приказал, а обмануть х’манка ррит никогда не сумеет. Он еще сказал ошеломленно: “А говорили, что х’манки слабые…”, и Рихард честно ответил, что на нем гипертехнологичный костюм. Но впечатления это, судя по всему, не испортило. После той забавы Л’тхарна стал смотреть на Рихарда так, что его хотелось снова погладить по голове.
Погладить. Ощутить кожу ладонью, ощутить теплый запах, тепло тела, прохладу волос…
А почему, собственно, обязательно должен быть — человек?
Когда эта мысль явилась впервые, Ариец сплюнул и выругался. Надо ж было до такого дойти. Поганец Гуго отравляет атмосферу рейса. Нет, Рихард любил своего брата, но исключительно в деловом ключе. Гуго мог бы при случае положиться на Рихарда так же, как Рихард на него. Летать же вместе с Одноглазым… Так, пожалуй, он, капитан, начнет обращаться к команде не “джентльмены”, а “парни”, на чистенькую, нежную “Элизу” станут перед стартом грузить спиртное цистернами, и кончится все тем, что эстетствующий капитан Ариец, упившись до скотского состояния, отправится на fuckingame.