ельно, будто кто-то невидимый нетерпеливо дергал какой-то провод. «Вот тебе и связь беспроводная, дергается, и непременно других дергает», — Юмашева приложила трубку к уху и услышала взволнованный голос Резника.
— Мать, ты где пропадаешь? У нас ЧП! Силкин скончался.
— Слава, ты меня разыгрываешь, не может быть! — она тихо охнула и прижала трубку к уху, боясь пропустить хоть одно слово.
— Какое там, — она представила, как Резник безнадежно машет рукой, — какое там! Тут народу из Главка прибыло, тьма, пропасть народу. Проводят служебное расследование, почему он скончался в отделе, а не у себя в квартире. Димона допросили, он уже дал показания, дескать, Силкин был бодрый и здоровый, как лось. Все тебя ищут, а твой телефон отключен. Давай быстрее, больше не могу прикрывать тебя. Силенок маловато.
— Я на Невском, буду в отделе через пять минут. Гони, шеф! — она с силой хлопнула таксиста по плечу, и он весь сжался от удара. — Гони, милый, гони, кажется, я опять попала… Пропади все пропадом!
— Виктор Дмитриевич, принимай дела. Надо кончать этот бардак! — тучный мужчина в генеральской шинели гневно взмахнул рукой, давая понять окружающим, он не намеревается ждать до бесконечности. Его ждут важные генеральские дела, погода на дворе морозная, и в городе за сутки случилось гораздо больше происшествий, чем предполагалось.
— Слушаюсь, товарищ генерал! — отчеканил Коваленко, пристукнув каблуками.
— Как только появится ваша дама, срочно ко мне. В приемную! — слово «дама» тучный мужчина произнес нарочито язвительно.
Генерал, с неожиданной для человека с тучной комплекцией резвостью, повернулся и направился к машине, поддерживаемый с обеих сторон многочисленной свитой. Из подъехавшего к отделу милиции такси, пронзительно взвизгнувшему тормозами на всю округу окрест, стремительно выскочила Юмашева и бросилась наперерез свите. Казалось, она бросается прямо под ноги грузному мужчине в генеральской шинели.
— Товарищ генерал! Подождите, — жалобным голосом успела крикнуть она, но ее тут же оттолкнули в сторону.
— Не лезьте под колеса, — надменно прошипел охранник в кожаной куртке. — Не лезьте. Где субординация?
— И не полезу, — вежливо улыбнулась Юмашева и остановилась как вкопанная. — Зачем мне под колеса лезть? Субординация так субординация.
Высокопоставленные машины, завихляв шикарными колесами, умчались по важным генеральским делам, оставив после себя густую полосу синеватой гари. Юмашева помахала рукой вслед умчавшимся машинам и поплелась в отдел, проклиная этот нелепо начавшийся день, ясный и морозный, небывало солнечный, с искрящимся голубым небом и хрустко-скрипучим снегом под ногами. Гюзель Аркадьевна молча прошла мимо Виктора Дмитриевича. Ей не хотелось с ним здороваться, он был свидетелем позорного зрелища, но через секунду обернулась и умильно пропела ангельским голоском: «Доброго здравия, Виктор Дмитриевич. Как дела, здоровье?»
— Нормально, — Коваленко поспешил подать ей руку, чтобы она поднялась на крыльцо: — А как ваше здоровьичко? Настроение? Никак проспали, ваша светлость?
— Настроение? Хуже не бывает. Проспала, вот, — она решила слегка пококетничать с ним, будто признаваться в собственной слабости ей не впервой, а угрызения совести абсолютно не терзали ее душу.
— Начальник управления приказал мне принять отдел. Тебя отстранили от должности, — прошипел Коваленко, злорадно ухмыляясь.
— Он не имеет права, — она наклонилась к уху Коваленко, чтобы он лучше ее расслышал и не пропустил ни одного слова, — никто не имеет права. В министерстве мне дали месяц испытательного срока. И отстранить меня от должности имеет право разве что сам министр. Одним росчерком пера, но, министр. Понимаешь, брат?
Юмашева откровенно издевалась над конкурентом. Она знала, что Коваленко давно мечтал о должности начальника отдела, но в Главке решили назначить Юмашеву. Решение было принято коллегиально, и с тех пор Виктор Дмитриевич возненавидел ее, вредит ей при каждом удобном случае, да и без случая тоже. И на должность продолжает зариться.
— Понимаю, сестра, — в тон ей ответил Виктор Дмитриевич, — понимаю. Только ты сама себе яму выкопала. И продолжаешь ее углублять.
— Когда волк попадает в капкан, знаешь, что он делает? — Юмашева почему-то говорила шепотом, одновременно притягивая коваленковское ухо к губам, будто хотела отгрызть его.
— Что? — прошептал Виктор Дмитриевич в ответ, выдергивая покрасневшее ухо из ее цепких рук. Он сердился на самого себя, но тоже говорил шепотом, и ему казалось, что они кричат надрывным криком.
— Волк отгрызает себе ногу, точнее, лапу, — она выпустила из рук его ухо и поднялась на крыльцо.
— Но он теряет силу, — крикнул Коваленко.
— Да, — вздохнула Юмашева, — он становится одноногим волком. Однолапым. Колченогим. И у него один путь — стать сильным зверем, вожаком и лидером. Такому уже ничего не страшно! Передать от тебя привет генералу? Сейчас поеду к нему на разборки, — она уже открыла дверь и продолжала говорить, стоя спиной к Виктору Дмитриевичу.
— Передавай-передавай, — прошипел Коваленко, вскипая агрессией, и сбежал по ступенькам вниз.
Юмашева вошла в дежурную часть, увидев дежурного за барьером, сказала ему, мягко улыбаясь: «Вась, прости, не знала, что телефон отключен». На ее щеках чуть розовели два маленьких пятнышка. От розовых ли скул, от мягкой ли улыбки, но она выглядела юной и беззащитной. Дежурный оторвал взгляд от журналов и уставился на начальницу, невольно любуясь ее помолодевшим лицом.
— Телефон у меня с прибабахом. Глючит. Увезли труп?
— Увезли. Резник наверху ждет. — Майор отошел от барьера, и, внимательно вглядываясь в лицо Юмашевой, по-свойски спросил: — Где тебя черти носили? Ты же сама напросилась на неприятности.
— Вась, сама не рада, знаю, что заслуживаю самого сурового наказания. Разрешите идти, товарищ дежурный?
— Свободна, — дежурный засмеялся и скрылся за барьером.
«Дежурный на целые сутки потерял начальника отдела. Надо срочно поменять телефон. Да дело не в телефоне. Этой ночью я могла услышать разве что набат или орудийный залп».
— Слава, не ругай меня. Лучше подумаем, как выйти из этой ситуации, — она бросила куртку на стул и присела на край стола.
Резник сидел за столом и барабанил пальцами по стопке журналов. «Резник, мой самый преданный друг. Он никогда не бросит меня в беде. Имеется в виду, настоящей беде», — подумала Юмашева, жалобно глядя в глаза Резнику.
— Из этой ситуации нет выхода. Уже назначено служебное расследование. И пока оно не закончится, ты ничего не можешь сделать. Труп уже увезли. Ты даже не допросила Силкина, пока он был жив, — с упреком выговорил ей Резник.
— Пожалела его, — она тяжело вздохнула, — зато теперь меня никто не пожалеет. Только ты, Резник, меня жалеешь. Один ты у меня и остался на всем белом свете.
— Мать, мне тебя не жалко, совсем не жалко. Ты попала в капкан по собственной глупости. И если ты не выберешься из него, тебе конец.
— Слава! — она протянула к нему руки, будто хотела закрыться от жестоких, но справедливых слов.
— Ты до сих пор ничего не сделала по уголовному делу. Если не прекратишь играть с преступниками в жмурки, то ничего не добьешься и никого не найдешь. Понятно тебе?
— Слава, это слишком жестоко, — простонала она, — ведь я — женщина! Кроме работы у меня есть и другая жизнь.
— Слишком поздно вспомнила, что ты — женщина! Об этом надо было думать двадцать лет назад. Сейчас не время задумываться о проблемах пола. Короче, ты работаешь или ваньку валяешь?
— Работаю! Мы работаем! Вместе! — закричала она, крепко сжав руками край стола.
— Учти, больше никаких послаблений. Ставка больше чем жизнь. Сейчас все живут по принципу — ни шагу назад. Один раз оступишься и все, тебе даже руки не подадут, вываляют в грязи, приклеят ярлык. И ты долго будешь отмываться.
— Но почему? Почему? — простонала Юмашева, склонив голову.
Ей хотелось вдохнуть воздуха. Она задыхалась, но воздуха почему-то не хватало, несмотря на то, что окно в кабинете было распахнуто настежь.
— А почему «почему», черт бы тебя побрал? Ты же всегда здраво размышляла. Ты славилась своей железной логикой. В кого ты превратилась? Что с тобой творится? Куда подевалась «железная несгибаемая леди»? Ты еще заплачь-заплачь от отчаяния. — Резник вышел из-за стола и подошел к Юмашевой. — Еще немного, и ты превратишься в слезливую дамочку, жалеющую всех нищих и побирушек, униженных и обездоленных. Тогда… — он махнул рукой и зашагал по кабинету широкими шагами.
— Что «тогда»? Что? — она сжала губы и кулаки, боясь услышать правду.
— Тогда я первый скажу, что тебе не место в полиции. Можешь идти работать в Красный Крест. Или еще куда-нибудь, к экологам, что ли.
— Резник! — она окликнула его, лишь бы он прекратил нервную ходьбу по кабинету. — Резник, прекрати меня мучить. Ты отлично знаешь, что ты не прав. В полиции не место слезливым дамочкам, согласна с тобой. Но я — не слезливая дамочка. Это, во-первых. Во-вторых, в жизни случаются разные обстоятельства. И давай, наконец, подумаем о деле, если ты еще не передумал со мной дружить.
— Нет, не передумал, — рассмеялся Резник и снова уселся за стол. Он положил ногу на ногу, и внимательно посмотрел на Юмашеву, — говори, что придумала, — потребовал он.
— Ничего не придумала, ничего, — она пересела со стола на стул, вытянув вперед руки, присмотрелась, не трясутся ли руки. Нет, руки у нее, как корабельные мачты, прямые и упругие, пальцы не дрожат, все нервные реакции в полном порядке. — Силкин, наверное, видел киллера. Но мы точно не знаем. Силкин, к сожалению, находится в другом измерении. Может быть, в том измерении ему лучше, чем в этом мире. Бог его знает… Идей у меня никаких нет, кроме одной — работать, работать и работать. И еще мне придется потратить много сил, чтобы отбиться от интриг Коваленко, и издержек служебного расследования по факту смерти Силкина. Плюс ко всему меня будут третировать звонками из министерства. Еще прибавь ко всем этим нервам совещания, заседания, инструктажи, смотры. Короче, времени остается — ноль, полный ноль. Февраль месяц придется вычеркнуть из моей прекрасной жизни. Вот так вот, мой дорогой Славочка!