— Порча. Порчу кто-то навел, — давясь смехом, сказал Резник, в страхе косясь на женский кулачок.
Она обрушила на него сокрушительный удар.
— Вот тебе порча, вот тебе сомнения, вот тебе ирония и сарказм, Резник. Будешь знать, как с дамами разговаривать.
— А тебя не обучали, как надо разговаривать с кавалерами? Забыла, как потела перед комиссией в Главке? — он прищурился, и в его темных глазах вспыхнули ехидные огоньки.
— Это удар против всяких правил, Слава. Удар ниже пояса. А женщин туда не бьют. Не трогай свежую рану, пока не могу говорить об этом. Шутить смогу только через несколько лет. Не будешь трогать рану, юноша?
— Не буду, мать, не буду. Куда поворачивать? Не помнишь?
— Откуда? Мы же ночью сюда приезжали. Кажется, вот этот подъезд, где жил Силкин. Кстати, а куда подевали тех зэков? Ну, помнишь, которых мы на рейде отловили.
— Их отправили в спецприемник. Они без регистрации, без паспортов. На руках одни справки с зоны. Отправили, чтобы их проверили на «пальчики», на причастность к кражам. Ну и вообще на всякий случай… — Он вильнул машиной, чтобы дать дорогу двум женщинам, нагруженными огромными сумками, с трудом пробиравшимся по льдистой тропинке. — Двоих уже отправили по этапу. То есть в следственный изолятор.
— Собачья работа. Никому от нас покоя нет, ни живым, ни мертвым, — она смотрела, как женщины почти утопают в талой воде, горными ручьями стекавшей с крыш и водосточных труб, — как бы нас с тобой, Слава, сосульками не убило. Смотри, как они нависли над нами. А если по машине грохнет такая сосуля? Сразу крышу пробьет.
— Гюзель Аркадьевна, дважды не умирают. Это удовольствие рассчитано на один раз.
«Оптимист хренов, — беззлобно подумала Юмашева, осторожно ступая в лужу, вода сразу забралась в узкий ботинок, и она поморщилась, — всегда норовлю подцепить какую-нибудь гадость, тьфу ты, опять ноги промочила». Они поднялись по лестнице, минуя лифт, и остановились на третьем этаже.
— Звони. — Юмашева посмотрела в окно. Напротив, во дворе слепо темнели окна пятнадцатой квартиры.
— А чего звонить-то? — спросил Резник, беспомощно обводя рукой круг вокруг двери. Вся дверь была оклеена нашлепками с оттисками печатей. — И зачем? Кому? Некому звонить.
— Поздно мы пришли, Слава. Текучка нас заела, черт бы ее побрал. Прокуратура как всегда опередила. Но куда вдова-то подевалась? Где наша вдова?
Они, как по команде посмотрели вниз, облокотившись на перила. В подъезде стояла гулкая тишина, будто все квартиры злополучного парадного были опечатаны нашлепками с оттисками круглых печатей.
Андрей Игоревич посмотрел на ряд вывесок, красочно расположенных на гранитной облицовке старинного особняка: «Коммерческий институт инновации науки и социально-экономических технологий», «Редакция газеты “Секретный документ”», «Налоговая инспекция». Он удовлетворенно хмыкнул и нажал кнопку домофона.
— К кому? — прохрипело из домофона.
— В редакцию, — сказал Андрей Игоревич.
Дверь слегка отошла назад, и Андрей Игоревич вошел в чистый и теплый подъезд, ярко освещенный огромной люстрой, с будкой вахтера возле лестницы.
— К Трифонову, — коротко бросил он, не показывая паспорт в окно будки, прошел к лестнице.
— А документы? — лениво хрипнул вахтер, но Андрей Игоревич уверенно поднимался по лестнице.
— Андрей Игоревич, я вас жду.
На лестничной площадке стоял Трифонов. Он развел руки в стороны, будто хотел обнять посетителя, но в последний момент почему-то передумал и спрятал руки в карманы широких брюк. Даже не протянул ладонь для дружеского пожатия.
— Сергей, на лестницу-то зачем вышел? Чтобы не приглашать меня в редакцию?
— Почему? У нас очень миленькая секретарша, новенькая, расторопная, кофейку сварит, проходите. — Трифонов первым прошел в узкий длинный коридор с многочисленными белыми пластиковыми дверями без номеров. Только на одной двери у входа красовалась табличка с двумя нулями. В коридоре никого не было, будто коллектив редакции газеты полностью вымер, не оставив после себя ничего, ни дел, ни фамилий, ни даже имен, только пустынный коридор с белыми дверями без табличек и номеров. Сергей Викторович открыл одну из белых дверей и прошел за длинный стол с компьютером.
— Редакция на редакцию не похожа, народу нет, никто не курит, не обсуждает мировые новости, нет суматохи, творческого настроя, — сказал Андрей Игоревич, присаживаясь на край стола.
— Западный менталитет. В России привыкли балагурить по каждому поводу, курить, пить, шататься без дела. В нашей редакции таких сразу увольняют без объяснения причин, — вежливо объяснил Трифонов, скрывая лицо за компьютером.
— Сергей, надо дать в номер вот это. — Андрей Игоревич вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт и кинул его за компьютер. Трифонов поймал конверт, достал свернутый лист бумаги, внимательно прочитал и молча вложил обратно в конверт. — Ты что? Что молчишь? — Андрей Игоревич встал со стола, медленно обошел его и наклонился над Трифоновым.
— Мне звонили из полиции. Не могу поставить в номер этот материал, — сказал Трифонов и замолчал.
— А ты конверт-то потряси, там еще есть матерьяльчик. Потряси конверт, потряси. — Андрей Игоревич навис над столом, опершись обеими руками за края.
Трифонов взял конверт, потряс его, прислушался к шуму, затем достал из него пачку долларов, перелистал их, положил на стол, затем вновь прочитал текст. Пожевал губами, молча взглянул на Андрея Игоревича.
— Давай-давай в номер. Ничего страшного. В нашей доблестной полиции тоже люди работают. У них свои заботы-хлопоты. Гонорар устраивает?
Трифонов молча кивнул, передернувшись всем телом, он спросил:
— Кофе? Чай?
— Ничего не нужно. Уже ухожу. Где твоя симпатичная секретарша?
— Там, — неопределенно мотнул головой Трифонов.
— В туалете, что ли, сидит? — Андрей Игоревич выглянул в коридор. В коридоре по-прежнему было безлюдно.
— Там. — Трифонов так и остался сидеть, он разглядывал конверт, лист бумаги с отпечатанным текстом, пачку долларов, перетянутых резинкой, будто видел все вышеперечисленное впервые в жизни.
— Пока-пока.
Андрей Игоревич вышел на улицу и попал под струю воды, стекавшую с крыши. «Кажется, до весны недалеко», — подумал он, стряхивая с себя водяные брызги, осторожно обходя лужи, и стараясь на наступить в собачье дерьмо, в большом изобилии попадавшемся тут и там по всей улице. «Культурная столица, твою мать, — мысленно злился он, соскальзывая с наледи прямо в лужу, — на каждом шагу дерьмо и грязь, грязь и дерьмо, дерьмо и грязь». Он снял темные очки и сунул в карман пальто. Без очков ему было легче ориентироваться в сложных комбинациях обледеневшего тротуара.
Виктор Ефимович Лесин пристально смотрел на пустой стол, будто на матовой поверхности кленового дерева лежала секретная военная карта, и от этой карты зависело все его будущее. «Сражение еще не проиграно, — пробормотал он, разглядывая пустой стол, — еще не все карты скинуты. А как карта ляжет — никто не знает, даже господь бог. Вот господь не знает, а ты должен знать». Он встал из-за стола, вконец измученный внутренней борьбой, и прошел к двери.
— Принеси мне чаю, — крикнул он, приоткрыв дверь, но вместо секретарши увидел Виктора Дмитриевича. — А, Витюша, проходи-проходи, сейчас нам чаю принесут. Два чая, — крикнул он еще раз и закрыл за вошедшим дверь.
— Здравствуйте, Виктор Ефимович. Как здоровье?
— Здоровье отменное, — натужно улыбнулся Лесин-старший. — А как на твоем фронте?
— Пришел посоветоваться. — Виктор Дмитриевич присел в низкое кресло и посмотрел на Лесина снизу вверх.
— Отчего и не посоветоваться со старшим товарищем, советуйся, всегда помогу. Как не помочь-то? — Виктор Ефимович тяжело плюхнулся в кресло, стоявшее сбоку.
— Да не мне помощь нужна, а вам, Виктор Ефимович. Вам, — повторил Коваленко и замолчал.
Он провел обеими руками по гладко выбритому черепу, незаметно массируя кожу кончиками пальцев.
— Ты не молчи. Говори. С чего это мне твоя помощь понадобилась? — хихикнул Лесин-старший и вопросительно посмотрел на Виктора Дмитриевича.
— Юмашева осталась в отделе. Сейчас проверяет учеты ГИБДД. Ищет синюю «Ниву». Оказывается, уже две недели ищет.
— Откуда ты знаешь? — вскинулся Виктор Ефимович.
— Паренек есть у нас один, Саша Жигалов. Сегодня я взял его за штаны и потряс. Он признался, что перетряхивает гаишные учеты. Кроме всего прочего гоняется за Димоном. Но Димона он точно не найдет. Вот такие вот дела, Виктор Ефимович, так что помощь вам нужна, а не мне. Вы обещали, что Юмашеву отстранят от должности?
— Обещанного три года ждут и не зарываются. А твоя синяя «Нива» мне по барабану. Юмашева ее никогда не найдет. Слаба в коленках. Карпов крепко лежит на Серафимовском кладбище. Машина продана. Так что, у меня никаких проблем не наблюдается в перспективе.
— А если она найдет машину? — прищурился Коваленко.
— Это ничего не даст. Очевидцы не видели номеров. Ни один свидетель не сможет опознать ее. Мало ли синих «Нив» в городе и области. Не умеешь наезжать, не наезжай, дорогой Витюша. Что ты хочешь? Денег? Так я тебе достаточно даю. Должности? Получишь ты должность. Рано или поздно. Надо уметь ждать. Не умеете вы, молодые, ждать. Не умеете. Вот наша гвардия годами ждала должностей. Все штаны, бывало, просидишь, пока обещанное получишь. А вы все торопитесь, торопитесь. Успеете еще, — Виктор Ефимович брюзжал, цедя слова сквозь сжатые губы.
Вошедшая секретарша нерешительно остановилась, не зная, куда поставить поднос с чашками — гостю или хозяину.
— Поставь поднос и уходи, — рявкнул Лесин-старший и сердито засопел.
Секретарша сунула поднос на большой стол и вышла, дробно топоча каблучками. Наступило томительное молчание. Мужчины выжидающе смотрели друг на друга, раздумывая, кто должен поставить поднос на маленький столик, то ли Лесин-старший, как хозяин, то ли Коваленко, как младший по званию. Оба так и остались сидеть.