Резник взял обе фотографии и долго смотрел на них, ничего не понимая, а Юмашева молчала, не зная с чего начать. Они еще долго переглядывались, словно встретились в первый раз с подобным фактом в своей практике.
Наташа вышла к машине и долго возилась с замком, ключ никак не хотел входить в промерзшее отверстие. «Ну и погода, то оттепель, то заморозки», — подумала Карпова, открыв, наконец, дверцу. Она удобно устроилась на сиденье и посмотрела на себя в зеркало, прежде чем повернуть ключ зажигания. Наташа еще не знала, куда поедет. Никакого определенного плана у нее не было, да и не могло быть, она не любила планировать события. Пусть жизнь поворачивается так, как ей нужно, вплоть до благополучного стечения обстоятельств. Кстати, никогда не ошибалась, ее ожидания оказывались не напрасными. Вот и сегодня, проводив Валерку в школу, она решила проехаться по городу, надеясь, что за рулем в голову придут свежие идеи. «Наташка просто фонтанирует идеями», — говорили о ней все знакомые. И впрямь, идеи рождались в ее красивой головке неожиданные и экстравагантные. Но сегодня особый день, сегодня исполнился месяц, как Наташа похоронила мужа, причем похоронила честь по чести, даже памятник ему поставила, гранитный, дорогой, не памятник, а настоящий скульптурный шедевр. Друзья и знакомые еще не видели памятник, и сегодня она должна представить им произведение искусства, воплощенное в гранитном камне на Серафимовском кладбище. Скульптор, давно бедствующий, влачивший жалкое существование на нищенское пособие от какого-то культурного фонда был ее старинным приятелем, и он с удовольствием взялся воплотить в куске гранита образ бывшего супруга Наташи. И его старания оказались венцом творчества, скульптора подгоняли нищета и жажда творчества, разумеется, голод оказался действенным стимулом, и памятник изумил зрителей своей утонченностью и классическими пропорциями, он сумел соединить несоединимое, классику и авангард в одном произведении, что редко удается даже великим художникам. Наташа гордилась памятником, словно она собственными руками изваяла искусным резцом образ героя-мученика из гранитного камня. И неважно, что герой-мученик в жизни слыл за мрачного ипохондрика, друзья не любили его, знакомые избегали, и терпели «героя» только из-за того, что рядом с ним всегда цвела рябиновой улыбкой красавица жена. На кладбище должны были собраться близкие друзья Наташи, у Евгения и друзей-то никогда не было, Наташа усмехнулась, одна мамаша сумасшедшая у него, да сын Валерка, правда, под большим вопросом, чей это сын, до сих пор Наташа сомневалась в отцовстве, лишь иногда ей казалось, что Валерка сын своего отца. Часто ей мерещились в сыне совсем другие черты, полузабытые, далекие, но родные, и они совсем не подходили под генную солянку семьи Карповых. Наташа резко затормозила, наконец-то заметив, как сутулый сотрудник ГИБДД машет перед носом автомобиля своей полосатой палкой, и она сразу вспомнила анекдот, привнесенный из школы Валеркой: Гарри Поттер захотел получить сказочное богатство и покрасил свою волшебную палочку черно-белыми полосками.
— Девушка, — сутулый гаишник наклонился перед открытым окном, — предъявите документы.
— Я что-то нарушила? — надменно спросила Наташа.
— Скорость, ну и вообще, — ухмыльнулся гаишник, ему больше подходило это старое название, чем новое, довольно запутанное, со сложной аббревиатурой — сотрудник ГИБДД, — техосмотр, автогражданка.
— У меня все в порядке. — Карпова протянула ему права с вложенной туда новенькой оранжевой купюрой. Обычно она расплачивалась с государственными грабителями стодолларовой ассигнацией, но сейчас кинула кусок пожирнее, чтобы гаишник побыстрее отвязался от нее.
Карпова до этой минуты ни разу не сталкивалась с законом борьбы противоположностей вплотную. Гаишник, увидев деньги, смутился и покраснел. Если бы в правах лежала обычная сторублевка, он бы спокойно взял купюру и махнул своей волшебно-полосатой палочкой, отпуская Наташу восвояси., но пять тысяч рублей сыграли злую шутку с дающей, гаишник помрачнел и отошел от машины, унося с собой права. Наташа округлила глаза, не зная, что ей делать, кричать, ругаться или спокойно проследовать за строптивым дорожным полицейским. Она почему-то не считала гаишников сотрудниками полиции, она относилась к ним, как к людям из коммерческой структуры: остановили за нарушение, надо кинуть им в права побольше денег, и тебя сразу оставят в покое, еще и сопроводят с мигалками до ближайшего перекрестка.
— Эй, вы куда? Куда вы пошли? Отдайте мои права? — раздраженно крикнула она в спину упрямому гаишнику, но он даже не обернулся, он продолжал идти, загребая ногами, как будто с рождения страдал плоскостопием. Карпова, высунувшись из окна, смотрела на упрямую спину с загребающими ногами, не понимая, почему ей стало так страшно. Страх пришел из ниоткуда, словно спустился сверху, из маревой сыри, вместе с мелко сыплющим снегом, тающим в процессе снижения. Она махнула рукой и выскочила из машины. «Хренотень какая-то, страхи чудятся, оборотни, все из-за средств массовой информации, напугали народ оборотнями в погонах, теперь на каждого мента надо связку чеснока набрасывать, как удавку, прежде чем взятку давать. Если начнет от чеснока задыхаться, значит, как можно больше денег в права кидать, если не задыхается, значит, требуется обычная доза в сто рублей и пусть себе хавает сало с чесноком на здоровье».
— Отдайте мои права, — она вдруг остановилась и оглянулась, что-то сдавило сердце, предчувствие, тоска, она пока еще не знала, что сдавило ее сердце, до сих пор не знавшее никакой боли. Наташа вдруг осознала, что на службу в полицию с плоскостопием в ярко выраженной форме вообще-то не принимают. И сотрудник ГИБДД, отобравший у нее права, никакой не гаишник, он самый обычный вор и мошенник. И сейчас он сидит в своей машине и наблюдает за ней, а она не видит его, а на трассе, как назло никого нет, да и кто поедет в середине дня в сторону кладбища, если это не похоронный день. Может, сесть в машину и уехать от греха подальше? Она резко остановилась и вдруг побежала в сторону своей, оставленной с открытой дверцей машины, но не успела, ее кто-то схватил сзади и рванул в сторону, профессионально уронив на асфальт. Она лежала на холодном бетоне, понимая, что кто-то, кто бросил ее на асфальт, знает, как нужно бросать женщин на землю. Он не повредил ей ничего, не сломал, не вывернул, он бросил ее вниз, как бросают ящик со стеклянной посудой, зная, что после броска стекло не побьется, останется целым. Она подняла голову, пытаясь разглядеть, кто осмелился швырнуть ее на землю, бережно охраняя от тяжелых увечий, но в этот момент ей на голову натянули что-то шершавое, колючее, а руки сзади стянули чем-то жестким, что оцарапало кожу, и она почувствовала, как кисти рук взмокли. «Это же кровь, почему я боли не ощущаю, а кровь течет», — вяло подумала она. Но тут все исчезло, она уже не принадлежала себе, кто-то думал за нее, волоча ее по мокрому асфальту, а Наташа парила над землей, пребывая где-то наверху, там, в сумрачной хмари, так обильно поливающей грешную землю тающими на лету снежными хлопьями.
— Вот отчеты наружки по Карповой. Что они здесь набегали? Ах ты черт! — воскликнула Юмашева. — Наш Виктор Ефимович, оказывается, обожает проводить время в обществе Натальи Леонидовны. Вот они в кафе, вот в ресторане… Слава, что ты думаешь? Наверное, пора брать быка за рога. Под быком подразумевается Виктор Ефимович, — сказала Юмашева, она рисовала квадратики на листе бумаги, изредка превращая квадратики в дома и деревья с пышными кронами.
— Пора, — кивнул Резник, — надо срочно задержать Лесина.
— Он слишком крут для меня, начнет здесь разводить антимонии, дескать, у меня связи, начальник управления — мой товарищ и брат. Чтобы его допросить, потребуется санкция прокурора и разрешение начальника управления, а это весьма чревато последствиями. — Она нарисовала возле домика лужайку и собачку.
— Если ты будешь думать о последствиях, мы никогда не сдвинемся с мертвой точки, — укоризненно морща лоб, заявил Резник. — До приезда Кучинской осталось два дня, Жданович ни за что в жизни не поедет за ней, и охрану ей не дадут. Все, что мы можем сделать, это мы должны сделать своими руками, на свой страх и риск.
— Ты прав, Слава, как всегда, прав. — Она нарисовала маленького человечка с огромными глазами и улыбающимся ртом. — Только как мы с тобой можем победить эту мафию? Я — женщина, ты — молодой человек, оба без связей, без поддержки, без денежных потоков. Кто нам поможет?
— Ты не оглядывайся на мафию, — запальчиво выкрикнул Резник. — Мы давно уже могли все организовать, а ты боишься.
— Стреляный воробей и куста боится. Что тут поделаешь, меня и так мордуют все, кому не лень, не хватало еще в мафию запороться. — Она нарисовала травку и цветочную клумбу.
— Да хватит тебе малевать всякую чушь, — он вырвал изрисованный лист бумаги из-под ее руки. — Хватит. Извини, но ты ведешь себя, будто ты работаешь в школе методистом. Если ты так боишься мафии, не надо было соглашаться на эту должность. Ты что думаешь, так и будешь работать, а на глазах у всех будут беззастенчиво мочить людей? И тебе все сойдет с рук? Это ты мне можешь сказать о мафии. Вслух. А в управлении? А на совещании? Кто тебя поймет?
— Никто. Согласна. Срочно задерживаем Лесина-отца и сажаем его в камеру. Кто первый позвонит и прикажет мне отпустить его, тот и будет членом мафии. Так, что ли? — Она взяла чистый лист бумаги и яростно принялась рисовать бабочек.
Резник смотрел, как на бумаге появляются разноцветные бабочки, расцвеченные ярким фломастером, одна, вторая, третья, на четвертой бабочке с фиолетовыми крыльями, он не выдержал, покусывая губы, сказал, с трудом сдерживая ярость: «Будем задерживать Лесина. С Ждановичем я договорюсь».
— Вот с этого бы и начинал. — Она порвала бумаги с бабочками и домиками и выбросила в урну. — Сначала договорись с прокурором. После этого я готова ехать хоть за Лесиным-отцом, хоть за Лесиным-сыном. На край света. Понял, мой молодой коллега? Без прокурорского разрешения шагу не сделаю, и тебе не советую лезть в пекло без согласования с прокуратурой. Иди, дорогой, и без санкции на задержание Лесина не возвращайся. — Юмашева скорчила ему дружелюбную улыбку, так улыбаются в международных аэропортах незнакомые люди, дескать, дружба навек, фройндшафт, бхай-бхай.