— Говори! — он с силой потряс ее подбородок. Она подумала, что он встряхнул ей мозги и смешал их, как перемешивают порошок, муку, крупу или еще что-нибудь сыпучее, похожее на песок или сухую глину. «Вот и мои мозги похожи на сухую глину», — подумала Наташа, заливаясь слезами. Ей не хотелось сдаваться на милость победителю, ведь так классно было все продумано, до мелочей, до мельчайших тонкостей.
— Что говорить-то? — всхлипнула Наташа, она боялась, что Виктор Дмитриевич еще раз встряхнет ее за подбородок.
— Где Женя? Кого похоронила вместо мужа? — он все-таки тряхнул ее голову, и Наташа сжалась, желая спастись от очередной тряски.
— Бомжа какого-то, — прошептала Наташа, — Женя где-то в городе, но я не знаю, где он.
— Давно виделись? Когда встречалась с ним в последний раз? — Виктор Дмитриевич слегка отпустил ее подбородок, но она по-прежнему сидела с вытянутой мордочкой, как новорожденный теленок, которого в первый раз кормят из рожка.
— Две недели назад, обещал прийти на днях, деньги принести, — он выпустил ее лицо из рук, и она спрятала голову в сжатых плечах, с опаской поглядывая на него, вдруг он снова вцепится в нее мертвой хваткой.
— Откуда у него бабосы? — Виктор Дмитриевич сел рядом с ней на пол, скрестив по-мусульмански ноги, отчего сразу стал похож на богдыхана. Гладко выбритая голова, тонкая полоска вместо губ, расширенные яростью ноздри придавали ему восточный колорит.
— Не знаю, — она отодвинулась от него, — правда, не знаю. Он ничего не говорил о своих делах. Мы же думали, что все это ненадолго.
— Что «это все»? Похороны? У него есть паспорт? — он придвинулся к ней, не меняя мусульманской позы.
— Паспорт есть. Фамилии не знаю. Он сам делал документы, — она пошевелила связанными руками и умоляюще, по-собачьи преданно посмотрела на него, но Виктор Дмитриевич сделал вид, что не замечает заискивающего взгляда.
— Где его можно найти? Как вы договорились встретиться? — он с шумом выдохнул воздух, округлив щеки, затем медленно вдохнул, постепенно втягивая в себя щеки и воздух.
— Он сказал, что сам найдет меня. Велел, чтобы я его не искала.
Они долго сидели напротив друг друга, перекрещивая взгляды, не моргая, не уставая изучать один другого, будто продолжали играть в забавную игру. Наконец, Виктор Дмитриевич, шумно кряхтя и вздыхая, поднялся с пола и подошел к Наташе, развязал ей руки, рывком дернув за конец грязной веревки, и оставив ее на полу, подошел к окну и долго смотрел на крупные хлопья снега, оседавшие на мокром стекле.
Наташа сидела на полу, не осмеливаясь встать. Она не хотела злить своего повелителя, лишь бы он перестал задавать вопросы, на которые она пока не знала ответов.
— Ты останешься здесь, пока мы его не найдем, — он повернулся к ней, и Наташа испугалась. Она вспомнила предчувствие беды, осевшем на ее сердце там, на трассе, когда она смотрела в спину уходившему вдаль сутулому гаишнику, страдавшему врожденным плоскостопием. — Будешь сидеть здесь, о Валерке мы позаботимся.
— Не трогайте его, — сказала она чужим непривычным голосом, словно вместо нее говорил кто-то другой, не мужчина, и не женщина, а нечто среднее, бесполое.
— Не тронем. — Виктор Дмитриевич носком остроносой туфли поддел окурок, тот высоко взлетел и упал возле Наташи. — Если найдем Женю. Если не найдем… — он многозначительно замолчал, выдерживая паузу, — если не найдем, у нас не будет другого выхода, сама понимаешь…
Карпова уткнулась лицом в согнутые колени и зарыдала. Но сейчас она плакала иначе, она плакала от безысходности, от горя, от нежданной беды, пришедшей в самый расцвет житейских дел, когда казалось, что расцвет будет длиться долго, вечно, и даже смерть не страшна. Смерти вообще не будет, потому что смерть не любит удачливых и беспечных людей и не приходит к ним, обходя любимчиков судьбы за версту.
Юмашева сцепила пальцы в жесткий узел. Она смотрела на Виктора Ефимовича и думала: «А что будет, если я не дождусь Резника с прокурорской санкцией в зубах, и на свой страх и риск задержу этого самовлюбленного и надутого барина? Опомнись, милая, — сказала она себе мысленно, — разве за самовлюбленность и надутость задерживают? Разве за эти два качества закон разрешает лишать свободы даже на короткое время? В уголовном кодексе есть статья 301-я “Незаконное задержание, заключение под стражу или содержание под стражей” и наказывается подобное деяние ограничением свободы сроком до трех лет это по части первой, а по третьей части аж до восьми лет, начиная от трех, ужас! А ты уверена в виновности Виктора Ефимовича? — спросила она себя и себе же ответила: — Уверена, как уверена в том, что я — Юмашева».
Она сидела в кресле и молча наблюдала за суетливыми действиями Лесина. Он крутился по кабинету, заглядывал в окна, отдергивая шторы-маркизы и постукивая нервными пальцами по столу, спинкам стульев, подоконникам.
«Он крутится, как уж на сковороде, вертится, мечется и молчит, будто пришел к хорошей знакомой, и она должна поддержать его в трудную минуту. Неужели он чувствует, что ему пришел конец? Кажется, все животные чувствуют свою гибель, тоскуют перед концом, правда, у пчел дело обстоит несколько иначе, у них пчела-матка поет, собираясь уничтожить соперницу, а соперница как раз ничего и не ощущает. Ни опасности, ни страха. Где же Слава? Застрял в пробке? Провалился сквозь землю? Позвонить невозможно, а время течет незаметно, как песок, тонкой струйкой, заставляя Лесина крутиться волчком в предчувствии скорого конца. Что же мне делать? Надо сообщить в Главк, ведь речь идет о крупной организации, занимающейся мошенничеством в крупных размерах в отношении российских граждан, значит, за дело должны взяться спецслужбы, но как передать сигнал? Лесин не должен знать об этом, — думала она, глядя на Виктора Ефимовича, на его передвижения, напоминающие бег по кругу. — Надо незаметно сообщить дежурному, чтобы он срочно связался с фээсбэшниками, вызвал их в отдел. Но как это сделать? Как?».
Жесткий комок пальцев распался, на миг ослабев от размагниченной воли, Юмашева искоса взглянула на Лесина и тут же решительно нажала носком ботинка на кнопку под столом.
В кабинете Ждановича безутешно плакала красивая женщина. Трое мужчин без особых успехов пытались ее успокоить. Они топтались возле плачущей, неумело предлагая свои услуги, один стоял со стаканом воды, второй держал в руке какие-то плоские таблетки, третий положил ладонь женщине на спину, словно этим жестом хотел защитить ее от житейских невзгод.
— Вера Георгиевна, успокойтесь, пожалуйста. — Резник посмотрел на часы. «Кажется, женской истерике не будет конца», — подумал он, наблюдая, как стрелки часов неумолимо попрыгивают по циферблату.
— Ой, вы знаете, Вадим Анатольевич Прошкин меня тоже все успокаивал. Даже уговорил уехать на время. И вот, видите, к чему я приехала? — Вера Георгиевна вопросительно посмотрела на мужчин, и слезы набухли крупными каплями, заблестели на ее веках, готовые скатиться по круглым, ровным щекам.
— За дела вашего мужа должен кто-то отвечать, он же не был невинным ягненком. — Резник втолковывал простые истины, как ему казалось, но Вера Георгиевна нервно спихнула ладонь коренастого мужчины со своей спины и закричала, даже завизжала, не скрывая клокочущих эмоций.
— Не надо мне читать мораль. Ваша работа найти убийцу, а не плодить новые преступления. Вы знаете, что мою квартиру обокрали? А ведь ключи были только у Прошкина. Я ему поверила, оставила ключи, мне в голову не могло прийти, что квартиру ограбят.
— Что украли? — спросил Резник. Он вспомнил разорванные, измятые фотографии, документы, вещи, разбросанные по всей квартире.
— Украли самое ценное, украли диадему, маленькую копию той самой, известной. Эту копию изготовили в лучшей ювелирной мастерской Петербурга. Она досталась мне по наследству, мой дедушка был красным комиссаром. — Вера Георгиевна зарделась от смущения.
— Понятно, — сказал зачем-то Резник, хотя он уже ничего не понимал, двое мужчин со стаканом воды и таблетками в руках тоже ничего не понимали.
— Что вам понятно? — с вызовом спросила Вера Георгиевна. — Диадема была лишь искусной копией знаменитой диадемы Романовых-Пушкиных. Эта вещь — произведение искусства. Ей цены нет.
— В диадеме 82 бриллианта и 70 рубинов, ее изготовили по заказу великого князя Михаила Михайловича, и он преподнес эту диадему в подарок Софье Меренберг — внучке Пушкина. Скоро эту диадему покажут всем желающим на выставке. А копия откуда взялась? — спросил у женщины Жданович.
— Это уменьшенная копия, но количество драгоценных камней совпадает, — тихо сказала Вера Георгиевна. — Мы не знаем, откуда она в нашей семье, дедушка умел хранить тайны, но мне она досталась в полном соответствии с завещанием. И теперь ее нет в нашей семье, — она опять приготовилась плакать, уже прижала платочек к носу и совершенно по-детски зашмыгала, но Резник пощелкал пальцами и отвел руку Веры Георгиевны от маленького аккуратного носика.
— А я знаю, где она, — сказал совершенно не к месту Жданович. Все замолчали и уставились на него, пытаясь вникнуть в смысл слов, все уже поняли, что сказал Петр Яковлевич, но еще не осмыслили до конца. Потому что поверить в смысл сказанного было невозможно. — Я ее недавно в руках держал. И вообще она у меня в сейфе лежит. Показать?
Все трое онемели, рассматривая Ждановича, не в состоянии усвоить смысл слов, кажется, все просто, и слова незатейливые, обычные: «видел, лежит, покажу…», но они на мгновение утратили свое значение.
— Вот, — Жданович открыл сейф и вытащил оттуда небольшой блестящий предмет, — она была в руке гаишника, его в «мерседесе» взорвали.
— Вот это да! — восхищенно воскликнул Резник. — Вот это вещь! Красота!
— Я приехал как раз по этому поводу, — третий мужчина, безмолвно наблюдавший за происходящим, вытащил из внутреннего кармана удостоверение и поднес его к лицу Ждановича. — Майор службы федеральной безопасности. Контрразведка.