— Думаешь, мне приятно на твоей шее сидеть? Я и сам мог бы эти деньги заработать, — с излишней горячностью проговорил Лесин-младший и умолк.
— Деньги зарабатывать тяжело, здесь мозги нужны. — Виктор Ефимович многозначительно покрутил большим пальцем у лба.
— У меня, что, мозгов нет? — спросил Фима.
— Пока нет, нет мозгов пока. Неси-неси, Ниночка, — сказал Виктор Ефимович вошедшей секретарше. Она внесла поднос с кофейником, чайником и чашками, — Ниночка, тебе уши не надо прочистить? Я же сказал, принеси чего-нибудь покрепче.
— Коньяк? Виски? — спросила секретарша, оставаясь невозмутимой.
— И коньяк, и виски, лимончик порежь, да колбаски, да икорочки достань. Ниночка, только поживей! — скомандовал Виктор Ефимович.
— Слушаюсь, Виктор Ефимович. — сказала секретарша. Обмахиваясь подносом, как веером, она величаво удалилась.
— Вот, Фима, учись у Ниночки, у нее бронетанковая нервная система, ничем не проймешь. Вот как надо реагировать на ситуацию.
— Пап, у меня тоже крепкая нервная система, и меня ничем не проймешь. Мне не хочется тратить драгоценное время на службу. Я хочу заниматься интересным делом, не хочу просиживать штаны в Главке, не хочу переливать из пустого в порожнее. Понимаешь?
— Понимаешь-понимаешь, — ворчливо согласился отец, — но уходить из ментовки нельзя, категорически нельзя. Запрещаю тебе уходить из системы. Иначе прокляну! Все понял? — Виктор Ефимович побагровел и налился нездоровой полнотой.
Ефим Лесин подавил вздох и взял из трясущихся рук отца фарфоровый кофейник.
— Дай сюда, пап, сейчас прольешь. Успокойся, пусть будет по-твоему.
— Так-то лучше будет, отца слушаться надо, отец дурного не посоветует. Ты служишь не ради собственного благополучия, ты служишь родине, государству! Понимаешь?
— Понимаешь-понимаешь, — поддразнил отца Ефим Викторович, — просиживая штаны — я служу государству!
— Я тебе куплю сколько надо штанов, только не хныкай, будь мужиком. — Виктор Ефимович исподлобья поглядел на сына, и взгляд его потеплел, с лица сошла нездоровая полнота, сизая багровость уступила место рдяному румянцу.
— Отец, а ты так не расстраивайся из-за меня, все будет нормально. — Ефим Викторович выкатил кресло из-за шкафа. — Вот, садись в свое кресло, оно для тебя, как витамины, как импортное лекарство от сердечной недостаточности.
— Лучше, чем витамины, лучше, чем лекарство. — Лесин-старший плюхнулся в любимое кресло и задрал ноги. — Ниночка! — заорал он благим матом. — Твою мать! Неси быстрее свои подносы.
Ниночка мгновенно отворила дверь, будто ждала грозного окрика и быстро расставила угощение на маленьком столике. Она разлила коньяк в рюмочки, поставила два пустых бокала для других напитков и вышла, размахивая подносом, как веником в бане. Виктор Ефимович проводил Ниночку гневным взглядом, но ничего не сказал, взял со столика рюмку, наполненную янтарной жидкостью, посмотрел на свет, побулькал и негромко стукнул о другую рюмку, предназначенную для сына.
— Давай, сынок, помянем моего хозяина.
— Чокаться нельзя же, — сказал Фима, поднимая рюмку.
— Нельзя чокаться, — согласился Виктор Ефимович, — а я и не чокнулся. Это я так, тебе предлагаю помянуть моего хозяина — Кучинского Сергея Петровича. Хорош-ш-ший был мужик!
— Хороший. Был. Мужик. — эхом отозвался Лесин-младший.
— Не дай бог никому такую смерть. Тоже жизнью был недоволен, и все ему не этак, и все ему не так. На том свете ему, наверное, так, — ворчливо сказал Виктор Ефимович, опрокинув одним махом содержимое рюмки.
— Мокруху не раскрыли? — спросил Ефим, чуть пригубив из рюмки.
— Ты пей, не ставь на стол, — приказным тоном велел Лесин-старший. — Нельзя ставить на стол недопитое. Пей-пей. — Проследив взглядом за сыном, так ли он выполняет ритуальные поминки, Виктор Ефимович строго добавил: — Не ты меня должен спрашивать, раскрыли мокруху или нет, а я тебя… Кто у нас действующий сотрудник?
— Ну, я, — нехотя кивнул Лесин-младший, — что с того?
— Вот тебе и дело, ты не штаны просиживай, а отслеживай, кто работает по мокрухе, какие версии по делу, что нового в расследовании. Хныкать ты мастер, а делом кто заниматься будет? Отец не вечный…
— Пап, ладно тебе, ты еще вон какой здоровый, коньяк пьешь, в баню ходишь, на Ниночку заглядываешься.
— Смотри ты, матери не проговорись, — Виктор Ефимович завертел головой, будто в кабинете был кто-то посторонний.
— Не проговорюсь, успокойся. По мокрухе твоего хозяина, безвременно ушедшего из жизни, собирается работать Юмашева. — Фима захватил пухлыми губами два бутерброда с копченой колбасой, кусочки зелени торчали у него изо рта, как две косички.
— Кто? — прорычал Лесин-старший. — Юмашева? А ей с какого хрена в это дело соваться?
— На ее территории семь мокрух за один месяц. — Фима затолкал косички зелени в рот и, продолжая жевать, добавил: — Ее в Москву вызвали, хотят в звании понизить.
— И что? Понизили? — Виктор Ефимович оттолкнул от себя рюмку, рюмка, зазвенев, упала и покатилась по столику. Он поймал ее широкими пальцами и долго пристраивал в тесное окружение бутылок, рюмок, бокалов, чашек, затем захватил ее большим пальцем и оставил у себя в руке.
— Нет, пока не понизили, все ждут, когда она вернется из Москвы. Небось приедет мрачная, злая, начнет срывать зло на подчиненных. Вытащит всех сотрудников с больничных, с учебы, из отпусков, начнет устраивать строевые смотры, проводить инструктажи, рейды. — Ефим прожевал бутерброды и нацелился взглядом на другую тарелочку, где плотными рядами отдельно лежали кусочки белого хлеба и отдельно розовые ломтики лосося.
— Что же ты мне, твою мать, главного не говоришь? Юмашеву в Москву вызвали по уголовным делам, а я ничего не знаю. А ты начинаешь тянуть кота за хвост, надо служить, не надо служить… Твою мать! — Виктор Ефимович сердито отвернулся от сына.
— Пап, я и пришел к тебе, чтобы рассказать новости. У нас в Главке такое творится! — Фима положил на кусочек белого хлеба несколько ломтиков лосося и долго поправлял кусочки, чтобы одним махом отправить в рот, не уронив при этом ни одной крошки.
— В Главке все время что-нибудь творится, — отмахнулся Виктор Ефимович, — ты мне про Юмашеву расскажи.
Он жадно следил за ртом сына, за каждым его движением, ожидая, когда закончится процесс поглощения пищи.
Фима, с трудом проглотив бутерброд, пригубил малую толику коньяка и лишь после этого сказал отцу:
— Пап, не волнуйся ты так. Юмашева попрыгает-попрыгает и ничего не сделает. Рожденным ползать — летать категорически воспрещается.
— Надо ей помочь! — Виктор Ефимович решительно поднялся из кресла.
— Как это? — поперхнулся Лесин-младший. Он закашлялся, покраснел, продолжая вопросительно смотреть на Виктора Ефимовича.
— Надо помочь Юмашевой. Когда она вернется, я выделю ей сотрудников безопасности, помогу транспортом, сам что-нибудь присоветую.
Лесин-старший подошел к окну. Он молча смотрел на заснеженные деревья, на ворон, лепящихся на промороженных ветках, на одинокий фонарь, высящийся прямо перед окном.
— Это хорошо, что уголовным делом занимается Юмашева, очень хорошо. Я ей должен помочь! Обязательно должен помочь. — Лесин разговаривал сам с собой, будто советовался с кем-то невидимым, находившимся внутри его.
— Пап, никто никому ничего не должен. И ты ничего не должен Юмашевой, — сказал Фима. Он глотками цедил коньяк из рюмки, недоуменно поглядывая на отца.
— Не дорос ты еще, не понимаешь ничего. — Виктор Ефимович уселся в кресло и устроился поудобнее. Он заметно повеселел, и смотрел на сына ласково, с любовью, с гордостью. — И не надо пока тебе ничего понимать. Не дорос пока.
Гость прихватил пальцами несколько ломтей хлеба с рыбой и молча жевал, перенося любящий взгляд отца с привычной терпимостью избалованного сына.
Гюзель Аркадьевна посмотрела на часы: «Ого, уже, половина одиннадцатого вечера. Когда же я доберусь до дома?» Она с тоской перевела взгляд на стол, заваленный пухлыми папками темно-коричневого цвета с розыскными делами. Сверху лежал большой журнал, с расчерченными на квадраты листами. Юмашева вносила в журнал фамилии, адреса, телефоны. «Что уж тут, — произнесла она вполголоса, — усилием воли надо одолеть эту массу, отработать до конца, осталось только три дела. А на том свете отосплюсь вволю», — тяжело вздохнув, Юмашева придвинула к себе еще одну папку с надписью — «Оперативно-розыскное дело». Акционерное общество закрытого типа «Петротрэвел», генеральный директор Кучинский Сергей Петрович, 1960 года рождения, уроженец Ленинграда, акционерное общество создал в 1992 году, убит двумя выстрелами в упор в подъезде дома, где был зарегистрирован и проживал с рождения…
«Опять злосчастный канал Грибоедова. Бедный Александр Сергеевич, самого когда-то убили. Теперь на канале, названном в его честь, систематически кого-нибудь убивают разными способами и средствами. Глухарь, вечный глухарь, никаких зацепок, ни одного очевидца. Наверное, очевидцы есть, как же в таком деле без очевидцев, просто их никто не опрашивал, все давно привыкли, что на канале кого-нибудь время от времени убивают, вот и сработал механизм общественного пофигизма. По этому делу необходимо организовать поквартальный обход, обязательно провести опрос жильцов дома, найти всех возможных свидетелей происшествия, — бормотала Гюзель Аркадьевна, вчитываясь в текст. — Ба, да ведь в “Петротрэвеле” работает начальником безопасности Лесин Виктор Ефимович. Кажется, у него сынок имеется, небезызвестный Фима Лесин, работает в Главке главным инспектором. Вот как надо карьеру делать, Гюзель Аркадьевна, для карьеры нужно иметь папу-полковника, будущего начальника большой фирмы. И вообще начинать надо с главного инспектора Главка. Тогда не будешь ездить на перекладных в столицу за слезами, — громко засмеялась Юмашева. — А вот и нет, не за слезами я ездила в Москву, а за славой и успехом! Бог дал мне отсрочку, и если за это время не найду мокрушника, выйду в отставку и займусь бизнесом. Меня даже в звании не успеют понизить. Буду, как Лесин-старший руководить сотрудниками безопасности, чтобы не допустить в бизнес конкурентов, жадных до чужих денег и идей. Вот и идея появилась, на ночь глядя».