«Уезжайте!»
— Вот! Вот! — кричала Капля, вбежав и потрясая своей досьеподобной тетрадкою. — Вот еще доказательства! В сентябре Начальник Всего собрал на своей загородной вилле заговорщиков-единомышленников — обсудить, как выгнать нескольких президентов, начиная с нашего, чтобы захватить власть. Это пишет один из заговорщиков. Их было пятеро за столом. А осталось трое: одного отравили, другого застрелили среди белой ночи прямо в центре города! Теперь четвертый про все рассказал: он боится, что и его НВ прикажет прикончить, он в бегах!
Тут швырнул я об пол коробку с чешскими карандашами (разлетелись в разные стороны дротиками) и закричал:
— Да это черт знает что! Раньше ты писала романы: приключения, пираты, сокровища. Когда твой китайский император припарковал коня у пещеры волшебника, я душой отдыхал! Ты могла бы сочинять чудесные истории о королевстве жабцов, республике ос, древнеегипетских царствах термитов и мурашей, о перелетах птиц, о жуках-оленях и жуках-носорогах! Так нет! Твои герои — не семья Адамсов или Хогбенов, нет, это мафия, крестный отец, братья-преступники, сестры с гранатами, шурин свата с кодлой и теща-подельница! Нашла чем интересоваться. Мало дерьмовых детективов наснимали киношники по заказу мафии, которая, вишь ли ты, бессмертна! Какая новость: мафиози — лгуны, воры, убийцы, мочат всех подряд, своих и чужих, плетут интриги, баламутят, мутят воду, подстрекают к войнам, чтобы было кому сбывать оружие, которое варганят ради денег, или наркотики, убивая толпы людей на всех широтах и долготах! Это давно известно, никакие доказательства тут не нужны! Носишься как курица с яйцом с жакемаром-подлецом, обокравшим всю страну, чтобы трясти своими нахапанными деньгами, живущим за счет грабежа и лично за мой счет! Я больше этого слушать не желаю!
Капля и Нина смотрели на меня, разинув рты. Услышав мои вопли, вышел из угла своего потаенного кот, сидел, как статуя, неотрывно глядя на меня. Шапку в охапку, куртка нараспашку (шарф висел, как у мафиозо), вымелся я из дома, трахнув дверью, — французский замок щелкнул наподобие курка.
Уже на улице набрал я номер нашей знакомой психиатрессы и через час сидел у нее в кабинете при новомодной получастной поликлинике, где консультировала она всех желающих с поехавшей крышей. Со стен строго и с сожалением смотрели на меня столпы психиатрии — все незнакомцы, кроме Юнга, которого знал я в лицо.
Она слушала меня спокойно: у нее таких рассказчиков на дню сиживало человек по пять не один год. В какую-то минуту мне показалось — она и ко мне присматривается: не сыпануть ли мне в кулак вместо семечек каких-нибудь транквилизаторов таблетированных и не плеснуть ли в стакан граненый брома либо валерьяночки.
— Прежде всего, успокойтесь. У девочки вот-вот начнется первый переходный возраст, он у среднестатистического ребенка наступает около десяти лет. Она, конечно, скучает без родителей, совершенно неосознанно, ее воспитывают дедушка с бабушкой, она одновременно под большой опекой и преувеличенным вниманием — и чувствует себя младше, чем есть, и отчасти лишенной самостоятельности. Плюс компьютер, нагрузка на глаза, врожденная повышенная эмоциональность... Где у вас дача? Какое там окружение?
Я сказал где. Три часа на машине, телевизора нет, Интернета нет, мобильник не работает, — только на холме у моста в двух километрах точка есть, мне одному известная. Иногда к деду-соседу внук приезжает, иногда художники с детьми. Медвежий угол, полузаброшенное село.
— Замечательно! — воскликнула она. — Вот и уезжайте. Прямо на днях. Она ведь отличница? Отпустят пораньше, до начала лета. А мы ей справочку напишем. Что вы так вздрагиваете? Не про психиатрические отклонения справочку, докторов знакомых полно. Слабые легкие, сотрясение спинного мозга после травмы: придумаем что-нибудь. За справкой заедете послезавтра. Надо сменить обстановку. Коренным образом. А осенью посмотрим. Думаю, все наладится.
Юнг смотрел мне вслед. И вдруг на улице вспомнился мне один эпизод из свияжских рассказов, промелькнувший в разговоре вне рамок семинара. Речь шла о девушке из России, почти подростке, привезенной в Швейцарию на лечение: истерия? шизофрения? Юнг лечил ее, у них начался роман, она вылечилась... Ее звали Сабина.
Кот падчерицы. Воспоминание о Сабине
Я приходил к переводчице С. на Гаванскую. Из покоев выползал кот, подобранный на кладбище.
Из подзабытого, растворенного времени семинаров Свияжска выплыла сценка — разговор на берегу, неподалеку от косы Тартари. Хотя, возможно, память подводила меня — все просто вышли в перерыве между сообщениями передохнуть, перекусить, посидеть на солнышке: а где сидели? на завалинке? На скамье, на которой некогда сиживал Иван Грозный? И почему вдруг всплыла фамилия Троцкого? Впрочем, она так и плавала в воздухе с незапамятного года его блистательного появления здесь: вот явился, не запылился, чтобы открыть столетие расстрелов, произнести речь с балкона, поставить памятник Иуде, тотчас же унесенный одной из рек.
— Троцкий увлекался психоанализом и покровительствовал психоаналитикам, — сказал Филиалов.
Энверов тотчас уши навострил и пересел поближе. Все, что касалось Троцкого и Гурджиева, вызывало в нем живейший интерес.
— Да с чего вы взяли?
— Мне это рассказал кот падчерицы Сабины Шпильрейн. Одному из своих гостей падчерица эта, известная ленинградская переводчица из Санкт-Петербурга (к тому же еще и однофамилица крупного чиновника армейского политотдела, за что советские издательства ее жаловали и уважали), поведала, что кота подобрала на кладбище. Не знаю, не вкралась ли тут ошибка. Мне рассказывали, что последний кот падчерицы Сабины был дареный, а никакой не кладбищенский. С которым общался я, когда был в доме в гостях? Может, с предпоследним? Или кот был точной копией увиденного хозяйкой на одном из кладбищ, петербургском или ростовском? Короче говоря, кот мурлыкал, передавал на кратчайшем расстоянии мысли, истории, эпизоды жизни, чувства и тому подобное. Хотя я не исключаю, что даритель дареного кота подобрал его именно на кладбище (возможно, на Смоленском).
Молоденькую ростовчанку Сабину Шпильрейн, полудевушку, полуребенка, то ли истеричку, то ли шизофреничку, привозят лечить в Швейцарию: первые попытки вылечить ее неудачны, она попадает в цюрихскую клинику Бургхёльцли, где ее начинает лечить Юнг, применяющий метод психоанализа: уговоры, разборы полетов, гипноз и т. д. Лекарств для «малой психиатрии» тогда не существовало. Она становится его любовницей; ее роман с женатым, обремененным семьей Юнгом длится семь лет. Зигмунд Фрейд в одном из писем сделает Юнгу внушение: как можно крутить роман с пациенткой? Они напоминают карикатуру на трио из пьесы Шоу «Пигмалион»: Юнг — профессор Хиггинс, Фрейд — полковник Пикеринг, Сабина Шпильрейн — Элиза Дулитл. В пьесе Элиза говорит Хиггинсу, что изучила его метод досконально и теперь будет обучать желающих английскому языку так, как учил ее он (Хиггинс возмущается). Сабина вылечивается, заканчивает Цюрихский университет, становится известным психоаналитиком. Она работает в Вене, в Берлине, в Женеве, в Лозанне; ее статьями и диссертацией восхищаются Юнг, коллеги и сам Фрейд; ее влияние испытывают Пиаже и Выготский. Она выходит замуж за ростовского врача Павла Шефтеля (которого встретила в Вене), рожает дочь Ренату, уезжает в Ростов, но через год супруги расходятся (не разводясь, на время). В списке городов, где с успехом практикует Сабина, есть и Москва: она научный сотрудник нескольких психоаналитических кафедр. И фантастического детского дома-лаборатории «Международная солидарность», для детей высокопоставленных чиновников (среди ее воспитанников Василий Сталин и сын Отто Шмидта). Это психоаналитическое гнездо расположено было на углу Малой Никитской и Спиридоновской, в особняке Рябушинского, и так же. как Институт психоанализа, находилось под патронатом Троцкого. «Вечно возбужденный» Троцкий мечтает с помощью психоанализа создать «нового человека». Воспитанникам «Международной солидарности» преподают азы сексуальной жизни с детсадовского возраста, приучая их к свободе и удовольствиям, раскрепощая их и т. п.
Потом Троцкий попадает в опалу, эмигрирует — Институт психоанализа закрыт, «Международная солидарность» тоже (особняк Рябушинского поделен пополам между Горьким и Алексеем Толстым). Сабина узнает, что в Ростове у ее мужа появилась невенчанная русская красавица жена, родившая ему незаконнорожденную дочь Нину (нашу будущую переводчицу); она уезжает из Москвы; семья восстанавливается. Но после того как у Сабины рождается вторая девочка, Ева, двоеженец Шефтель скоропостижно умирает, а его жены умудряются подружиться.
— Так что, — уточнил Филиалов, — наша Нина С. формально не совсем падчерица Сабины, но дочери Сабины, Рената и Ева («мачехины дочки»), — Нинины единокровные сестры, а в нашем языке нет слова, определяющего родство бесчисленных детей бесчисленных жен. Ну, дети — братья и сестры; а кем пятому сыну приходится третья жена? Было ли такое слово в культурах с многоженством? В Древнем Китае, например? Так пусть уж будет падчерица, так нам понятно.
Начинается война, немцы подходят к Ростову, и тут женщины разделяются: мать Нины С. уезжает, эвакуируется вместе с Ниной, а Сабина с Евой и Ренатой остается в Ростове. Она ждет немцев — это культурная нация, говорит она, бояться нам нечего. Скрипач Давид Ойстрах, некогда услышавший игру на скрипке младшей, Евы, говорит: у нее талант, ее ждет большое будущее. Рената играет на виолончели. Сабина мечтала родить Юнгу Зигфрида, но зигфридов нарожали другим другие.
Когда зигфриды входят в Ростов, они сгоняют пятнадцать тысяч евреев в Змиёвскую балку и расстреливают их. В числе прочих — Еву, Ренату и Сабину, которая к тому моменту перестала быть любовницей Юнга, любимицей Фрейда, известным психоаналитиком Европы, а стала беспомощной старухой ненужной национальности.