— Горы, — указал я на приближавшиеся курганы.
— И что, остановимся? — спросил отец, понадеявшись, что я передумал.
— Конечно. И вскарабкаемся. Погода-то хорошая. А Сергея я сам наверх потащу.
— Ладно. Уже самому интересно. Сколько проезжал, а ни разу в голову не пришло на них взобраться.
Мы подъехали к подножию высоченного холма. Дорога уходила дальше между такими же буграми, потом сворачивала налево к небольшой станице. Мы оказались всего в паре километров от места, куда направлялись.
Выскочив из машины, я разволновался, заметался туда, сюда. Не знал, за что хвататься.
— Угомонись. С утра сам не свой, — сказал мне отец. — Вот твоя гора, и склон у неё пологий. Забирайся, а я с Сергеем позже подойду. Машину только закрою.
И я рванулся с места, но путь к вершине оказался неблизким. Выдыхался с каждой секундой бега и всё медленнее переставлял ноги. А склон продолжал уходить вверх и становился всё круче. В ушах щёлкало, сердце бешено колотилось, а на душе было и торжественно, и жутко.
Я перешёл на шаг и к вершине добирался уже пешком. Весь подъём то и дело озирался на отца и брата, и от одного взгляда на них, таких далёких и маленьких, хотелось смеяться и плакать одновременно.
Вершина была не такой, как мне представлялось внизу. И тут, и там были кочки, рытвины, и макушек у горы оказалось несколько. Пришлось выбирать, которая для меня подходящая.
В конце концов, остановил выбор на ближайшей к Кубани вершине. «И повыше она, и вид с неё о-го-го. Выбираю для клятвы её», — решил я, а когда решил, стал на верхушку и огляделся по сторонам.
Это была действительно небольшая гора, а не курган, и находилась она на самом краю правобережья Кубани. А дальше, куда хватало глаз, расстилались просторы родного края. Леса по берегам речных рукавов. Поля, похожие на шахматные клетки то зелёного, то чёрного цвета. Станицы рассыпанные белыми кристалликами хат, словно они были сахарными.
Я осматривался вокруг, любовался, но не забывал о предстоящем деле.
Простояв на вершине достаточно чтобы отдышаться, никак не мог сосредоточиться и начать клятву. Струсил наверняка, это точно. Стоял, бессмысленно моргал и ничего не мог поделать. Мне снова нужен был пинок или знак, что я в нужном месте, что самое время поговорить с миром, но ничего не происходило.
Прислушался к чувствам – пустота. Кроме прохладного ветра, ничего не ощущалось. «Где мурашки? Отчего у меня всё наперекосяк», — ругал себя, не зная за что.
Только услышав голос отца, разговаривавшего с братом, понял, что они приближаются, и скоро времени на клятву не останется. «Когда поднимутся, уже ничего не смогу сделать», — подстегнул себя и перекрестился, как учила бабуля, потом поклонился, глубоко вздохнул и начал клятву.
— Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести клятву для вступления в посредники промеж двенадцати братьев-миров, — уважительно выговорил и ещё раз поклонился, после чего продолжил читать быстрым речитативом. Опасался, что не управлюсь к приходу отца.
Когда произнёс «помоги нам, милостивый Боже» и в последний раз поклонился, ничего не произошло. То есть, ничегошеньки. Никаких ощущений ни внутри, ни вокруг. Собрался почувствовать дыхание мира, а у меня даже мурашек не было, и волосы только ветер теребил.
«Не ответил… Не принял… Не ответил… Не принял…» — застучало в висках, вколачивая в голову мысль о неудаче. Если бы не отец с братишкой, так бы и стоял столбом.
— Да тут вид шикарный, — пришёл в восторг папка.
Он начал что-то рассказывать, показывал рукой туда, сюда, а я бездумно таращился и ничего не слушал. «Не ответил… Не принял…» — пульсировало внутри, и думать о чём-то другом я был не в силах.
Отец продолжал интересный только ему рассказ и улыбался, а я точь-в-точь как Серёжка ничего не соображал и не слушал. Пребывал в своих, но совсем не детских, как у брата, мыслях.
— Ну, что, пора возвращаться? — спросил папка, пробудив меня от оцепенения, и я сразу согласился.
Спускаться с горы оказалось труднее и дольше, чем подниматься. Отец осторожничал и шёл вниз медленно. Я тоже не спешил. Семенил сзади и думал, думал, думал.
Неожиданно в голове щёлкнуло, и шальная мысль вернуться на вершину и заново прочитать клятву, принялась сверлить затылок. Я крикнул отцу, что ненадолго вернусь на вершину, и побежал вверх, не дожидаясь возражений.
Но вторая, а потом и третья попытка оказалась напрасными. Не отвечал мир, и всё тут. Упорно не отвечал, словно не замечал вовсе. «На что-то обиделся. Или гора не понравилась», — с такими невесёлыми думами я пустился в обратный путь.
По неведомой причине на душе становилось спокойнее. С каждым шагом увереннее убеждал себя, что всё будет хорошо, просто, нужно подождать, а потом попробовать ещё раз, но уже в другом месте.
Мы расселись в Запорожце и продолжили путешествие. Машина съехала к станице, и на её окраине отец свернул направо к Кубани, к давно знакомым местам. На берегу мы остановились и устроились на подходящей для нас лужайке.
После недолгой прогулки по лесу и берегу, не отыскав никаких пролесок, отец достал удочки и начал готовиться к отдыху у воды. О том, что никакой рыбалки не получится, он был уверен, но вот так сразу возвращаться домой ни ему, ни мне не хотелось.
Я получил от него свой спиннинг и уселся на берегу рядом с машиной. Здесь неширокий рукав реки делал крутой поворот, в углу которого был омут почти без течения. Я уже успокоился после провала с клятвой, но рыбачить всё равно не хотел. Без затей закинул донку в воду и начал отдых на свежем воздухе.
Отец приготовил свой спиннинг, закинул снасть подальше от берега и прогуливался с братом на руках, изредка поглядывая на удочку, просто так, наудачу.
Я сидел, грелся на солнышке и не ждал никаких поклёвок. Думать о случившемся не хотелось, мечтать о будущем тоже. Уже пребывал в странном забытьи, как вдруг леска несколько раз кряду дёрнулась и замерла. Поклёвка была знакомой, и я резонно предположил, что со мной поздоровался кубанский пескарь.
Пришлось вытаскивать из воды леску с пустыми крючками.
«Точно. Здесь был пескаришка. Склевал наживку», — повеселел я без видимой причины.
Снова и снова наживлял, закидывал снасть в воду, а пескари каждый раз обгладывали крючки. Так я развлекался с дальним прицелом: собрался перещеголять отца и поймать хотя бы одну рыбёшку. Но раз за разом рыбки съедали наживку, и я оставался ни с чем. Может они были очень мелкими, но прожорливыми, и крючок не помещался у них во рту. А может я вовремя не реагировал на поклёвки.
Я упрямо продолжал своё безуспешное дело, а рыбки продолжали своё.
Отец увидел меня за таким занятием и подошёл с братишкой поближе.
— Зачем палкой машешь? — спросил он с улыбкой. — Мухи тебя достали, что ли?
— Не мухи. По крайней мере, не надводные, — ответил я так же шутливо.
После моего беззаботного ответа, спиннинг рвануло так, что я еле удержал его в руках. Коряга, или что-то ещё, зацепилась за снасть и сильно потянула леску.
— Невезуха, — прокряхтел я и вскочил на ноги.
— Попусти и подожди, когда этот топляк к берегу прибьёт, — посоветовал папка, и я сделал всё, как он сказал.
Но коряга не пожелала плыть по течению, а потянула леску из ямы в сторону переката.
У меня так и затрепетало внутри. «Рыба! Рыба поймалась!» — чуть ли не запел, а в груди потеплело и защемило.
Кто-то дунул теплом в лицо. Кто-то незримой рукой потеребил волосы. Кто-то проснулся и зашевелился на спине и боках. «Ёшеньки… Мир отвечает», — разволновался я и принялся вываживать пока ещё невидимый улов. А на другом конце лески что-то неохотно сопротивлялось, и медленно, но верно приближалось к берегу.
— Сомёнок? Ну надо же, — обрадовался папка.
Я тщательно следил за натяжением лески, чтобы не порвать и не выдернуть крючок изо рта сомёнка, а тот уже вовсю плескался и выныривал из воды.
Подтащив рыбину к самому берегу, одним движением вынул её из воды и сразу отвернулся от реки. Потом опустил трофей в траву прямо под ноги отцу.
Это был небольшой сомёнок, длиной чуть больше полуметра, папка сразу его измерил, но для меня это была огромная рыбина. Это была большая и неожиданная удача. Я запрыгал, как в детстве, радуясь маленькому счастью, и от недавних печалей не осталось и следа.
* * *
По дороге домой рассеянно слушал удивления отца по поводу сомов. Что этим рыбам ещё рано клевать. Что такое происходит в мае или начале июня после первых гроз. И неожиданно понял, что всё случилось не просто так.
Потом в подробностях прокрутил в голове кадр за кадром весь прошедший день. И восхождение на гору, и клятву, и молчание мира в ответ, и рыбалку. Ничего не забыл. Обо всём подумал.
Когда поймал сомёнка ощущения были именно такими, каких ожидал на вершине. И тёплое дыхание в лицо, и ароматный воздух, и мурашки. Всё было, как должно.
«Почему мир сразу не ответил? Пошутил, что ли? Отозвался, но позже? Неправильно так. Может, он не мог принять клятву? Может… Приедем – сразу к деду. Узнаю, что он об этом думает», — твёрдо решил я и продолжил глазеть на дорогу.
Глава 10. Весенние страдания
— Ой, боженька-боженька. Ой, боженька-боженька, — причитал Павел и слонялся туда-сюда по хате. — Ой, тётенька добрая, забери меня, старого, да забери скорее. И что я тут, бедолага, маюсь с кутятами этими, как сучка-недоучка какая-то. И что худого я сделал тебе, мир мой любезный? Ой, боженька-боженька.
Он ещё долго мелькал перед глазами, ковылял и голосил по-стариковски. А я сидел и ждал, когда же, наконец, дед успокоится и объяснит, что в моём рассказе о неудачной клятве его расстроило. И расстроило так, что он забыл о больных ногах и носился словно ошпаренный.
Наконец Павел выдохся и рухнул на топчан. Я хотел спросить о тётке, которую он звал и жаловался на кутят, но оборвал себя на полуслове.
— Хорошо, что всё рассказал, — выговорил старый, когда угомонился и отдышался. — Что не утаил и не стал силком добиваться признания. Мир хоть и балуется иногда, только норов у него, куда какой крутой. Что не по его, размелет и не поморщится. Собирай потом клочки да охай, отмаливай грехи, а уже рано.