Мы тщательно подготовились к первой в году ночёвке у воды и выехали из дома, а дальше всё пошло своим чередом. Сначала завернули к дяде Вите, пристроили его рыбацкие шмотки и тронулись в путь. Потом была Кубань, потом Фортштадт, потом бесконечные колхозные поля.
На ставропольские Кайдалы добрались поздним вечером. Как и положено, проехали мимо Змеиной горы, на которую я глазел уже сквозь сумерки, и свернули с грунтовки к пруду. Что именно называлось Кайдалами, я не знал, и это могло быть, что угодно. И кошара с баранами, и череда прудов вдоль низины, и какой-нибудь посёлок неподалёку.
Когда выбрали место удобное для ночёвки, сразу распаковались. Отец ещё умудрился закинуть удочки. Лодку он накачивал, когда окончательно стемнело, и наш костерок горел, потрескивал углями и запускал в небо тысячи искр. А мы с Эдиком носились по берегу и просили родителей обязательно выставить на ночь раколовки.
Взрослые от нас отмахнулись, как от надоедливых комариков, и, покончив с лодками, уселись у костерка ужинать и травить рыбацкие байки.
Поутру я увидел, что отцы уже давным-давно сидят в лодках и зорко следят за поплавками. Эдик куда-то запропал, и его я так и не отыскал глазами, а звать криком не решился.
С камнем на душе приготовил себе бамбуковую удочку, прихватил банку червей, садок, и пошёл по берегу выбирать место для рыбалки.
Прорыбачил до обеда. А Эдик ничем таким не заморачивался и бродил себе по округе, то появляясь, то исчезая за камышами.
«Понос у него, что ли? Лишь бы не испортил мне дело», — задумался я, как устроить себе рискованную прогулку. Сначала собирался сказать отцу, что это Эдик хочет к змеям сходить, но потом передумал. Решил, пусть дедово яблочко само решает, что и как делать.
Заядлые рыболовы выбрались на берег только в два часа дня. Я к тому времени уже бродил вокруг машины и всё косился то на Змеиную гору, то на Эдика. Как именно поступить, яблочко сказать не торопилось, поэтому в голову ничего хорошего не приходило.
Эдику я не открылся и про змеиный поход не рассказал. «За обедом что-нибудь придумаю», — решил и стал дожидаться папку.
Отцы размялись, сбегали в камыши и начали раскладывать припасённые закуски. Когда всё было готово, мы расселись на травке и принялись за нехитрый обед.
Проглотив полагавшиеся мне кусочек колбасы, варёную картофелину и стрелку зелёного лука, я завёл разговор.
— Тут с берега почти ничего не ловится. Всего три карася поймал. Можно я с Эдиком погуляю вокруг пруда?
— Да бегайте вы, где хотите, — тотчас разрешил папка, обрадовавшись, что не прошусь с ним в лодку, и, наливая себе и дяде Вите послеобеденные стопочки, продолжил: — Тут не заблудишься, даже если захочешь. Вон гора, вон кошара, а вон дорога. Если бы не камыши, здесь бы и туалета не было.
Они с дядей Витей дружно рассмеялись и чокнулись рюмашками, а я мысленно потёр ладошки друг о дружку: «Порядок. Теперь, как отчалят, махну на гору, и никакой Эдик мне не помеха».
Когда взрослые чинно расселись в самодельные лодки и уплыли на середину пруда, я сразу же сбежал от Эдика. Сделать это было просто, но я всё равно поволновался, не увяжется ли он за мной. Но Эдик не проявил на мой счёт никакого интереса, и я сперва шагом, а потом бегом помчался в сторону Змеиной горы.
Сначала бежал, потом шёл, потом опять бежал и ничего вокруг не замечал. Пару раз повторил про себя клятву и успокоился, что помню её назубок.
Когда кто-то прошмыгнул под ногами и помчался впереди по бараньей тропке, я ничего не успел разглядеть. «Крыса, что ли? Больно смелая», — кумекал, пока приходил в себя от неожиданности, а потом продолжил идти быстрым шагом.
На всякий случай осмотрелся и убедился, что вокруг никого нет, а Эдик всё также бродит по берегу. Когда продолжил путь к горе и задумался, за что её назвали Змеиной, не из-за змей ли, кто-то снова прошмыгнул мимо и припустил прочь, а за тем ещё и ещё.
«Батюшки! Тушканчики. Но они же по ночам выходят из нор», — удивился я, а степные кенгурята затеяли между собой возню и ни на что не обращали внимания.
Я перешёл на шаг и приготовился к восхождению по правому от меня и более пологому склону горы, всё больше походившей на застывшую волну. Левый склон Змеиной был обрывистым, с россыпями белёсых камней, напоминавших пену, которая бывает на настоящих волнах.
Тушканчики где-то играли свою свадьбу и больше не мельтешили под ногами, а у меня появился новый попутчик. Это был настоящий заяц. Не просто заяц, а огромный зайчище. Толстый и неуклюжий он нехотя скакал впереди по бараньей тропке и никуда не сворачивал.
— Час от часу не легче. И почему такого раньше не случалось? Что сегодня не так? Я ещё не посредник, а тут уже вон какие фокусы, — сказал я вслух и прибавил шаг, чтобы заяц удрал и не мешал готовиться к серьёзному делу. Но зайчище поскакал быстрее и сокращения дистанции не допустил.
Я что было сил бегом помчался за зайцем. Заяц припустил от меня, но никуда не свернул. Только пятки рыжие засверкали, но косой никуда не девался. Я почти сразу выдохся и пошёл шагом. Заяц тоже замедлился и стал чаще оглядываться. Размахивал ушами из стороны в сторону и продолжал скакать впереди.
— Ты, что ли, играешься? Настроение хорошее? — в шутку обратился я к миру и, не дожидаясь ответа, попросил об одолжении: — Лучше бы дорогу показал, а не зайцев с тушканчиками.
И тут вдруг в лицо жахнула струя мороза, а потом с головы до ног обдало жаром. Я замер как вкопанный, но не испугался. «Он что, зайцами показывал, куда идти, а до меня не дошло? Но теплом тоже дунул, значит, не всё ещё испортил».
— Прости несмышлёного, — громко попросил я прощения, когда пришёл в себя. — Иду, куда велишь.
Но, оглядевшись вокруг, понял, что теперь мне ни зайцев, ни тушканчиков не видать. «Жуку любому порадуюсь, как родному, и другим зверушкам буду в ножки кланяться, лишь бы мир обиды не затаил», — сгоряча пообещал себе на будущее.
В конце похода меня поджидал ещё один сюрприз. Оказалось, что никакой Змеиной горы нет и никогда не было. То, что папка с дядей Витей называли горой было обыкновенным обрывом. Высокой кручей, которой заканчивался длинный косогор и на которую мы всегда смотрели снизу-вверх из глубокой низины.
— Надеюсь, этот маленький Фортштадт не осквернён, — сказал я себе и взобрался на огромный валун, торчавший над обрывом в самом высоком месте косогора. Осмотревшись по сторонам, ещё ни о чём не успел подумать и решить, как вдруг, в лицо задул тёплый ветер. Стало понятно, что место самое подходящее, и мир уже поторапливал с клятвой.
В голове промелькнул кошмар, в котором меня схватили за ногу и швырнули с горы, ещё и ругались голосом деда, но я решительно его прогнал. Правда, на всякий случай широко расставил ноги и приготовился к неожиданностям. Всё было готово, и тянуть дальше не стоило.
Перевёл дух и со спокойным сердцем начал клятву. После первого же слова на голове зашевелились волосы, и долгожданные мурашки сначала тихонько, а потом всё сильнее и сильнее затопали ножками.
Я выговаривал клятву, а тёплый ветер дул в лицо не останавливаясь. Казалось, что с каждым сказанным словом становлюсь невесомее. Что вот-вот ветерок подхватит меня и унесёт далеко-далеко в неизвестные раздолья. Там я буду носиться, такой лёгкий и воздушный, и прежде буду учиться новой профессии, а только потом, когда выучусь, ветерок опустит меня вниз, поставит на ноги и благословит на самостоятельный труд.
После последних слов клятвы я низко поклонился, а когда выпрямился и зажмурил глаза в ожидании мирного ответа, получил такой мощный и жаркий порыв в лицо, что еле устоял на ногах. Заулыбавшись и подавшись навстречу горячему потоку, продолжил жмуриться, ещё и руки в стороны развёл, воображая себя летящей птичкой.
Стоял и благодарил мир за то, что он принял меня на службу, и теперь я настоящий посредник. Затем думал про всякие глупости, мол, хорошо, что сегодня не надел фуражку, а то бы этот озорник закинул её куда подальше.
После этого решил закончить общение с миром и пуститься в обратный путь. Предстояло задуматься о цене самовольного путешествия.
— Расплачусь подзатыльниками и отлучением от рыбалок. Сегодняшняя удача того стоит, — разудало пообещал себе, открыл глаза и увидел, что очутился у подножия горы на дороге.
— Что за чудеса? А я наверху был, или мне показалось? — перепугался не на шутку, но не перелёта с обрыва на дорогу, а своей фантазии, которая с недавних пор запросто могла что угодно преподнести так, что и от реальности не отличал.
«Во дела. Стою на горе, читаю клятву, а через секунду уже внизу», — подумал я, когда перестал волноваться и почувствовал в душе пробуждавшееся озорство.
— Это ты, мир, меня закинул? А почему не крикнул, что я ещё маленький?
Вместо ответа опять жаркий выдох в лицо. На душе стало ещё веселее, ещё беззаботнее, и так захотелось куражиться, что я, взял, да и припустил бегом назад к машине, к рыбалке и, возможно, к ожидавшему наказанию.
Бежал, а силы не заканчивались. Наоборот, снова чувствовал себя невесомым. Шаги казались огромными прыжками, а сам был сильным и выносливым, повзрослевшим и возмужавшим.
В эти недолгие мгновения мне казалось, что способен совершенно на всё. Не было для меня ничего невозможного или несбыточного, ничего нереального или невыполнимого. Я был всемогущим, летящим по жизни, мальчишкой.
* * *
— Сходим куда-нибудь? — безынтересно спросил меня Эдик, когда я бодро шагал к Запорожцу.
— Я же только что с горы вернулся, — промямлил я в ответ.
— Не гони. Вернулся он. Не хочешь, так и скажи. Один схожу за кошару. Погляжу, что там.
— Лучше не надо. Там волкодавы огромные живут, ещё загрызут ненароком.
Эдик удалился, а я, ничего не соображая, схватил удочку, принадлежности, и побрёл удить рыбу. Собрался у воды хорошенько обдумать змеиные приключения.
Уже у вечернего костра, лакомясь обжигавшей ухой, я пришёл в себя окончательно. А отцовский вопрос, почему просился гулять, а сам никуда не пошёл, подсказал, что о моём походе никто не узнал.