Та в слёзы, значит, и обтекать начала. А торговки окаянные на меня ополчились и чуть взашей не вытолкали. И шумели ещё, шумели как. А я им палкой грозил, аки Пётр шведу, и обещанию тогда дал торжественную, что теперь мне от них ничего не надобно. Обещанию ту скрепил смачным плевком в их сторону. Так что с тех пор я по базарам и магазинам не ходок. И не потому, что немощный, а по принципу и убеждению.
Я рассмеялся от всей души. Конечно, поначалу не всё было понятно, что за причина была у деда в нежелании посещать родинский базар, но когда представил себе, что он там вытворил, не смог удержаться от смеха.
— Спасибо за фокус. Уважил. Что тебе ещё сделать? Может в одиннадцатый мир сгонять и узнать там всё? — решил я продлить хорошее дедово отношение ко мне и моё к деду.
— Не вымрут там без тебя, — и было мне ответом.
— Тогда побеседуем о грядущих изменениях? — осторожно закинул удочку, а вдруг разговорится старик, да и выложит всё, как обещал, когда в магазин посылал.
— Сам догадаешься. А если нет, значит, тебе двенадцатый напрасно ухи откручивал, и братьям своим тогда ты никакой не помощник.
— Деда, мне всего девять лет. Что я от той порки понять должен? Ну, будут изменения. Ну, будут плохие изменения. Но ведь хорошие тоже будут. Как у меня папин Москвич.
— А мне что? Моё дело сторона. Тебя на воспитание цельный мир взял. Зачем мне перечить? Пусть тебе ухи и дальше крутит да задницу на полоски шинкует. Только не пройдёт и полгода, беда случится. И наша миссия под угрозой окажется. Может, уже под вопросом висит. Это тебе нужно разбираться, и с кабанчиками, и с мороками. А мне уже можно или в норку дольменную прятаться, или на свалку кладбищенскую.
— Что же делать? Продолжать работу или ждать следующих воспитаний? — решил я дознаться, во что бы то ни стало. — В сарай пустишь или нет? Зачем ты его охраняешь?
— Чуда жду, — огрызнулся Павел. — Вдруг кто-нибудь умный явится и поговорит по душам.
— Так я сгоняю по кругу и проверю, как мои бойцы-близнецы? Ты же обещал не только про фокус поговорить, а теперь куриную попу изображаешь, — отомстил я за «кого-нибудь умного».
— Не язык у тебя отрос, а жало от кинжала. Умеешь попасть в самую луковку, а всё одно ума нету. Золотая голова, но дурачку досталась. Ну, это я любя так над тобой измываюсь, как и мир наш тоже. Ступай, конечно, с Богом. А я тут посижу. Вдруг Нюрка покличет.
Я понял, что большего от деда не добьюсь и отправился к соседу в гости.
«Уж тот должен о всех мирных делах знать. Истребую доклад или, как дед говорит, рапорт», — решил я и пошагал в сарай.
Глава 17. Мороки продолжаются
Вышел в одиннадцатый мир и увидел, как баба Нюра спокойно ковырялась в огороде и даже что-то напевала. Я свернул направо и между грядками шумно побрёл к хозяйке. «Издали меня услышит и не испугается, — рассудил про себя и подивился тому, что увидел вокруг. — Давненько меня в одиннадцатом не было. Вон как тут всё поменялось».
— Здорова, служивый, — приветствовала меня бабушка. — Как жисть-здоровья? А то наш Александр расхворался и не заходит совсем. Говорят, с головой что-то. То ли ударился, то ли температурит.
— Да что с ним сделается, — по-взрослому поддержал я беседу. — А мне про вас дед Паша сказывал, что вы захворали. А вы вон, в полном здравии. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Он у сарая сидит, вас дожидается.
— На кой я ему? Пусть свою Анку охаживает, — удивилась в ответ баба Нюра.
«Что-то с ней не то. Ладно, пойду, сам всё узнаю. Жаль маскировку забыл. Нужно было взять что-нибудь на такой случай.
…А ещё старший посредник. Должен всех учить, что и как делать, а сам балбес балбесом. Золотая голова досталась, и правда, дурачку. Но после у-родинцев работу над ошибками я сделал, и написанные под диктовку просьбы к мирам выучил назубок».
— Мир чужой, от глаз меня сокрой! Мир чужой, от глаз меня сокрой! Мир чужой, от глаз меня сокрой! — на всякий случай, повторил три раза, отойдя подальше от занемогшей бабушки.
Когда, по моему убеждению, просьба миром была выполнена, отправился домой к одиннадцатому, чтобы справиться о здоровье и узнать последние известия. А вот рассказывать дружку о своих злоключениях не хотел, даже наоборот, решил из них сделать тайну, сокрытую мраком.
Подошёл к забору двора и прочирикал по синичьи: «Тьи-пу, тьи-пу. Тить-тить!» После стал ждать, когда одиннадцатый боец прибудет на вызов.
Напарник не торопился, а я всё ждал, и уже ещё пару раз чирикнул, но никакой реакции не последовало. Прошёл мимо окон в сторону угла с улицей Туапсинской, решив отойти подальше и залихватски свиснуть наш дальнобойный вызов, но передумал, и вместо этого вернулся к калитке и крикнул:
— Бурун!
Постоял, подождал и прокричал снова:
— Барон!
«Не выходит и всё тут. Сейчас заору: Баран! Как он меня обзывал, и пусть потом обижается», — решил я и, вдохнув поглубже, собрался крикнуть снова, но не успел и ойкнуть, как чья-то сильная пятерня поймала меня за правое ухо.
«Вот как ты сокрыл меня, мир чужой?» — успел подумать, прежде чем повернулся и увидел рассерженного одиннадцатого папку.
— Тебе запретили из дома выходить? — недобро спросил чужой родитель, не заметив подмены.
«Слава Богу, не хулиган, — промелькнуло в голове. — Хорошо, что нас и родной отец не различает, где одиннадцатый, а где я. Лишь бы одновременно перед глазами не выскочили».
— Кажется… Вроде… — попытался оправдаться, но в голову ничего умного не пришло.
— Марш домой! — отдал команду, чем-то взбешённый отец и с силой потянул за ухо в сторону калитки, а когда я тронулся с места и разогнался, отпустил.
Что предпринять в данной ситуации, придумать не смог, а только осознал, что так или иначе придётся войти во двор. Решил, если все при виде меня с одиннадцатым впадут в замешательство, рвану что есть мочи к бабе Нюре, потом в сарай, затем в свой мир, а там сразу же запечатаю проход. Потом пусть миры разбираются, кто из них в моём несокрытии виновен. А если соседский близнец где-то замешкается, пошумлю во дворе, чтобы он услышал и успел спрятаться.
Когда подбежал к калитке, схватился за щеколду и открыл её, как можно громче, так что даже Кукла затявкала. Потом вошёл во двор и начал причитать:
— Ну вышел на пять минут. Получилось так. Мне теперь все каникулы взаперти сидеть?
А дальше бросился к Москвичу, протиснулся в открытое водительское окошко и нажал на сигнал. Автомобиль громко и испуганно просигналил: «Би-би-и!»
Отец вошёл в калитку сразу после моей выходки с сигналом.
— Марш в комнату, и чтобы целый день учился не покладая рук. На рыбалку всё лето не поедешь. На улицу ни шагу. А в понедельник к доктору отвезу! — зло и бескомпромиссно заявил разгневанный папка.
«Что мне теперь близнец скажет? Явно не спасибо», — разволновался я и юркнул в дом, чтобы заскочить на место, на которое послал отец.
На веранде никого не было, и я рванул в коридор. «Лучше, конечно, чтобы он спрятался под бабушкину кровать или в шкаф. Или на чердак махнул. Лишь бы мамы его и бабули дома не было, — понадеялся я, а сам распахнул дверь кладовки, в которой была лестница на чердак. — Никого. Значит, придётся зайти в комнату».
Вошёл в первую комнату, которая служила и кухней, потому что здесь стояла печка, и бабулиной спальней. Тоже никого. Прошёл дальше в спальню родителей. И там ни души.
«Все в зале собрались и меня дожидаются?» — живо представил бабулю в платочке с печальным лицом и маму его, плачущую и держащую на руках перепуганного Серёжку.
Входить в зал расхотелось, и я затаился, чтобы услышать хоть какой-нибудь звук.
«Тишина. Придётся войти и завалиться на кроватку. Сделать вид, что вовсе не выходил из дома. Там дождусь его, голубчика. А потом объяснюсь», — решил я и с силой открыл двери зала, а потом, не глядя, шагнул к пригрезившимся родным.
— Кого потерял? — спросил одиннадцатый, оказавшийся за моей спиной.
В зале, к счастью, никого не было. Только что-то меня крепко озадачило, и я не торопился поворачиваться лицом к… К кому? Отвечал мне точно не закадычный приятель.
— Ты из какого мира? — спросил я в надежде, что одиннадцатый ушёл в другой мир, а ему на замену прибыл кто-то из нашей четвёрки, десятый или девятый.
— Ш-шестой, а что? — доложил напарник, заикнувшись.
Я мигом повернулся и уставился на осунувшееся лицо шестого. «По-настоящему болен, но почему он здесь вместо одиннадцатого? И где тот прохлаждается, пока я устроил такой переполох, что когда вернётся, точно в обморок свалится. Мы-то с шестым смоемся, а ему и уши открутят, и учиться заставят, и на рыбалку не возьмут».
— Здравствуй, шестой, — протянул я руку, и мы поздоровались. — Что тут делаешь, и где одиннадцатая мама с бабулей?
Александр посмотрел на меня мутным взглядом, поморгал глазами, словно наводя резкость, затем затряс головой.
— Что с тобой? — испугался я взгляда.
— Я подхожу – открыто. Спускаюсь – закрыто. Вылезаю – снова открыто. Залезаю – опять закрыто, — завёл невразумительную речь напарник, а я вспомнил слова бабы Нюры об одиннадцатом, что тот ударился головой, и теперь с ним что-то не так.
— Где его мамка и бабуля? Куда спрятаться, когда они на твои вопли сбегутся? — заволновался я за себя, а не за подчинённого.
— Мамка в Михайловке плачет. Бабуля на Хлебогородке. Я спускаюсь, а там закрыто, — продолжил бредить шестой.
— Уже легче. А почему мамка плачет?
Что-то в его словах не просто встревожило меня, а начало сверлить в голове со скрежетом и скрипом, и не давало сосредоточиться.
— Как табель увидела, сразу в слёзы. А я спускаюсь…
— Какой табель? И что там закрыто, объясни уже, наконец, — не выдержал я, то ли бреда шестого, то ли скрежета сверла в голове, и вспылил. — Ты как себя чувствуешь? Что с башкой?
Я затряс дружка за плечи в надежде, что он придёт в себя, и взгляд его прояснится, но занемогший собрат ни на что не реагировал, а пребывал в своём открыто-закрытом мире.