«Стоп. А ведь точно, в мире. Знать бы как с ним общаться, чтобы спросить, что с бойцами?» — только подумал, как сразу же почувствовал тёплое дуновение.
— Иттить колотить, — вскрикнул я и отпрянул от «с-ума-шестого», который вытянул губы трубочкой и дул мне в лицо.
— Подумал, мир отвечает, а это ты с шуточками, — заголосил я и чуть было не кинулся на друга.
Во дворе завёлся Москвич, и моё расследование было прервано. Я метнулся к окну посмотреть, что там происходит.
— За мамкой едет в Михайловку, — сказал болезный напарник.
— А про учительницу с табелем, что скажешь? — решил я продолжить разговор, лишь бы снова не услышать открыто-закрыто.
Но разговора не получилось. Дверь на веранде с шумом отворилась, и я тотчас же выскочил в спальню родителей, чтобы нырнуть под кровать.
— Куда ты опять делся? — прозвучал недовольный голос одиннадцатого папки, когда тот проходил мимо.
— Я спускаюсь, а там закрыто, — отозвался шестой.
— Снова в прятки играем? — всё больше раздражался отец, не только не видя шестого, но и не слыша его.
— Подхожу – открыто, — донеслось из зала.
— Вылезай, я знаю, что ты под кроватью, — заявил отец, а у меня всё так и затрепетало внутри.
Почувствовал, что вмиг стал маленьким и безвольным. «Что творится? Очередной морок? Или сон?» — замелькало в голове, когда отцовские шаги начали приближаться.
— Вылезаю, — взвизгнул я по-детски и вылез навстречу неминуемому наказанию.
«Это мир сокрыл от глаз не меня, а шестого. Мы же оба для него чужие, вот он и перепутал», — тщетно успокаивал себя, когда меня снова схватили за ухо и потащили в зал к сидевшему у всех на виду шестому.
«Слава Богу, хоть он сокрытый», — вздохнул я с облегчением.
Отец одиннадцатого с силой толкнул меня на кровать, и я пристроился рядом с сидевшим и раскачивавшимся близнецом.
— Давно замаскировался? — спросил я шёпотом у дружка, давясь от странного чувства страха и неудержимого хохота, угрожавшего вот-вот вырваться из груди.
— Я в Михайловку, а ты дома сиди. Даже во двор не выходи, пока бабушка не придёт, — строго-настрого наказал одиннадцатый папка.
— Я подхожу – открыто, — ответил ему шестой.
— Заработало, — согласился я с братишкой, думая об отводе глаз, которое вывернул наизнанку одиннадцатый мир.
— Конечно, заработал, — отозвался отец. — Кто знал, что ты нас так подведёшь? А теперь сиди и учи всё, что нужно.
— Что он учить требует? — спросил я у шестого бойца, когда отец вышел из дома и зашумел, открывая ворота.
— Я не сумасшедший, — неожиданно пришёл в себя братец. — Я в толк не возьму, что случилось?
— Головой не ударялся? — решил я подсказать, а заодно и избавиться от дрожи в груди.
— С чего вдруг?
— И ладно, — отмахнулся я. — Когда же одиннадцатый вернётся?
— Откуда? — не понял напарник.
— Из твоего мира, наверное. Почём мне знать? Зачем вы с ним поменялись? — занервничал я и накричал на близнеца.
Шестой снова впал в помешательство и забубнил:
— Я ему, как человеку объясняю, что спустился, а там закрыто. А когда вылез, там опять открыто. Что непонятно?
Я не стал спорить, а сел рядом и задумался. Что-то тревожило, а вот, что именно, осознать не получалось. Мысли так и метались то к порке на Родине, то к несуразностям этого дня.
«Дед о чём-то таком предупреждал. Только тогда мир взял и вмешался в моё воспитание. А если мы все, как шестой, разом в дурачков содинаковимся, работе нашей точно конец».
— Нужно найти одиннадцатого, — сказал я шестому.
— Чудак-человек. Я же говорю: закрыто, — пробубнил сам себе напарник и продолжил изображать маятник.
— С кем разговариваешь? — спросила меня вернувшаяся домой бабуля.
— С кем, с кем. С домовым, — огрызнулся я бабушке, скорее от неожиданности, чем по злому умыслу.
— Домовой, домовой. Ты в трубу нам не вой. Не воруй златых колечек, а сиди себе за печкой! — весело и беззаботно, а главное, во весь голос рассказал считалочку занемогший Александр.
Я цыкнул на юмориста и замахал руками, а бабуля грустно взглянула на меня и сказала:
— Видать и впрямь сказился.
— Всё со мной в порядке. А папка уже уехал? — сменил я тему разговора.
— Уехал. А ты что, на гульбу собрался?
— Я на пять минут к бабе Нюре и сразу назад, — соврал я бабушке.
— Сбегай, коли невтерпёж. Только не пугай её стишками скаженными.
«Какими стишками? — обомлел я. — Она что, услышала, как шестой разговаривал?»
— Не работает! Не работает! — начал кричать в голос, лёгкий на помине.
Бабуля вздохнула и ушла, а я недолго посидел рядом с товарищем, посочувствовал и удалился.
* * *
Чем ближе подходил к калитке бабы Нюры, тем сильнее беспокоился. Чувство тревоги словно догоняло меня. Словно не давало оставить всё, как есть и убежать домой. Как мог прогонял его, но оно никуда не девалось, а всё больше усиливалось и углублялось.
Сдаваться мне не хотелось, и я поднял глаза вверх и обратился к миру:
— Мир номер одиннадцать, спасибо за шуточки. Теперь можно глаза не отводить. А мне пора искать твоего посредника, так что извиня… А-ай!
Не успел договорить, как в меня выстрелило таким морозом, таким лютым холодом, такой стужей, что мигом обожгло лицо, глаза и уши, а задушевная беседа с миром обратилась в пронзительный вопль от боли.
Я рухнул коленями на тротуар, так и не дойдя калитки. Ноги подкосились от нахлынувшего ужаса, глаза отказывались или открываться, или видеть, а потрогать их руками я не решался.
Когда начал приходить в себя, первым делом ощупал голову. Голова была в порядке, только покрылась инеем, но он сразу таял, как только я к нему прикасался. Это вселяло надежду, что не всё так плохо. Мне неожиданно подумалось, а не такую ли морозную травму получили дружки-пирожки от одиннадцатого мира. Вдруг и мне теперь останется ходить, ничего не видя, и бубнить про открыто-закрыто.
Я прижал обмороженные уши ладонями к голове и начал отогревать их. Боялся даже подумать, за что это мир так безжалостно поступил.
«Чуть-чуть до Америки не дотянул», — пошутил я, когда глаза начали видеть, после чего приметил знакомую скамью.
Поднялся на ноги и почувствовал прохладу от отсыревшей рубашки. Шагнул в калитку, прошёл по двору и заглянул в огород. В огороде никого не было, и я вернулся к хате, стукнул пару раз в окошко и позвал: «Баб Нюра».
Вместо отзыва, бабушка сама вышла на крыльцо и уставилась на меня испуганным взглядом.
— Батюшки свят! Что приключилось? На тебе лица нет, — запричитала она и заохала. — Кто тебя окатил? Неужто поймали обоих и святой водой охаживали?
— Это у вашей калитки с миром конфликт случился. Бог с ним. Я попрощаться зашёл. Предупредить, что возвращаюсь. Разрешение на проход, опять же, спрашивать нужно.
— Иди, касатик. Иди с Богом, — разрешила сердобольная бабушка и я пошагал к сараю, дверь в который была закрыта.
Подошёл, взялся за ручку и увидел заботливо выведенную надпись: «VI».
«Нет… Нет! Не-ет!» — сначала завопил про себя, а потом душевный крик вырвался наружу.
— Нет! Такого быть не может! — заголосил благим матом. — Это морок. Так не бывает…
— И этот тронулся, — услышал за спиной причитания бабы Нюры.
С силой рванул на себя дверь шестого мира и почти запрыгнул в левый лаз подвала. Уже в полёте отметил: «Спускаюсь – открыто».
Глава 18. Чему не научат в школе
— Стой, тебе говорят! — ревел мне в след рассерженный Павел. — Стой!
А я шагал и мотал головой. Вопил, но уже не так громко, как в начале помутнения.
— Меня там не было. Враки всё это.
Начал приходить в себя только у калитки, когда собрался отворить её и убежать домой, как вдруг, что-то тёплое коснулось лица, распухшего от ледяного ожога. Сразу вспомнил, что обморозился возле скамейки и замер на месте.
— Туда тоже не пойду. Там холод лютый. За Америкой направо. А здесь тепло, — скороговоркой протараторил, будто в бреду.
Решил вернуться к сараю и удостовериться, мой это мир или нет. Будто пустого сарая и деда с его табуретом мне было мало.
«Всего разок залезал в подвал. И вылезал всего раз. Как тогда катапультировался из двенадцатого в шестой? А никак. Как мог за раз обратно вернуться? Тоже никак».
— Угомонись, ирод. Я за тобой не поспеваю, — взмолился дед, метавшийся по пятам.
— Не может такого быть, — сказал я уже вслух и продолжил путь к сараю. — Не может. Я подходил – там открыто. Вылезал – здесь открыто. А остальные миры куда делись? Морок это. Точно морок.
Подошёл к двери сарая, затворил её и убедился, что на ней, как и положено, написано «XII». Пнув её с такой силой, с такой злобой, что вход накрепко запечатался, я развернулся и пошёл на Павла с безумным от нахлынувших чувств лицом.
— Чур меня! — запричитал дед и начал креститься.
— Чур тебя, старый обманщик. Пошли в сарай, у меня к тебе вопросы, как осы. Сейчас тебя жалить ими буду.
— Так ты это… В себе сейчас, или как? — осторожно спросил Павел.
— Я-то в себе, а вот сон сейчас или явь, для меня вопрос. Морок на мне, и всё вокруг мне грезится, — сказал старику.
— Не морок это. Явь. Как есть явь. Ну, пошли в сарай. Пошли, пчеловод ты наш, осовед – вопросовед.
Мы вдвоём еле-еле открыли дверь сарая, заклинившую от моего пинка. Павел для порядка попричитал «Ну и силища. Ну и моща», и мы уселись на табуреты друг против друга, как два равных собеседника.
— Признавайся, деда. Можно ли враз перескочить из нашего мира в шестой? Как на духу говори, а то я встану и уйду.
— Всё в руках мира. Как он, родимый, удумает, так всё и сбудется. Это я как на духу тебе, — ответствовал дедуля.
— С тобой такое было? И как часто такое происходит?
— А как же. Бывало. Но не то чтобы часто. Когда захочет мир запихнуть посредника, куда подальше, так такое сразу же случается-приключается.
— А по желанию, такое можно устроить?