— На что тебе? Удумал жизнь командирскую облегчить? — начал дед капризничать.
— Значит, ухожу, — сказал я и встал с табурета. — Не хочешь или не можешь отвечать, переживу. Только твой подвал сегодня в нерабочем состоянии.
— Почему не в рабочем? А сам как явился – не запылился?
— Я за один раз в шестой мир перепрыгнул, и оттуда точь также вернулся. А если сейчас спущусь и посмотрю из подвала на правый лаз, он запертым окажется. Через это уже шестой посредник с ума сошёл и твердит теперь одно и то же. Проверим?
— Чепухи не городи, — твёрдо заявил старикашка.
— Хорошо. Я в левый слезу и проверю, а ты у правого стой и заглядывай.
— Заглядывай, не заглядывай, всё одно я тебя в подвале не увижу. Ты что, забыл, как он работает? В него хоть в оба лаза единовременно слезай, всё равно друг дружку нипочём не увидишь.
— Тогда я до дома. Нужно успокоиться и понять, что сегодня было.
— А мне рассказать? А осы-вопросы? Может завтра, а? — взмолился дед.
— Чур тебя, — сказал я вместо ответа и пошагал до дома.
* * *
«Почему так холодно? — думал я, продираясь сквозь ночной лес. — Куда нелёгкая занесла? Отчего снег на земле валяется, а деревья голые стоят? Ветер сдул, что ли?»
Я брёл по лесу зимой, да ещё и ночью. Что за чепуха? Хорошо ещё, яркая луна была на небе, и можно было различать силуэты деревьев. Смотрел на отблески далёкого огня, к которому направлялся, а что это было, пожар или костёр, с такого расстояния разобрать не мог. Как попал в лес – понятия не имел.
«Быстрей бы к костру добраться», — только и мог тогда думать.
Идти приходилось осторожно. Вокруг и тут, и там росли странные бесформенные кусты, а ноги то и дело соскальзывали с кочек, припорошенных то ли снегом, то ли опавшим с деревьев инеем. Так я шагал, высматривая подобие тропы, и выбирал дорогу шире и ровней.
Зубы стучали от холода, хотя ноги и руки были в тепле. «Хорошо, что валенки с рукавицами надел, — размышлял себе и ни о чём не беспокоился. — А где, интересно, мой дом?.. Стоп. Не помню, как сюда попал, а про валенки с рукавицами помню? Чушь. Я бы никогда не вышел ночью из… Да, из любого места. А валенок у меня отродясь не было».
Разозлился на себя за то, что ничего не помнил и начал быстрей переставлять ноги, и огонь стал веселее подмигивать между ветвями.
«Правильно идёшь, доченька», — почудился ласковый женский голос.
— Кто здесь? — крикнул я в темноту и остановился.
«Там тебе дадут полное лукошко подснежников», — снова прошептал голос.
— Тоже мне, сказочники. Сейчас покажу вам падчерицу с бабой Ягой, — погрозил я в темноту и снова пошагал к свету и теплу.
Голос пропал, и больше ничего не шептал. «Испугалась», — подумал я с облегчением и снова пошел медленно и осторожно.
Вот и поляну видно сквозь поредевшие ветви, а на ней огромный костёр. Только когда смотрел на него, а потом на дорогу, всё вокруг становилось невидимым, пока глаза снова не привыкали к темноте.
«Потом посмотрю. Подойду и буду пялиться, сколько душе угодно».
Когда вышел на поляну, на которой ярко и жарко полыхал костёр, оставалось идти метров сто, не меньше. Невольно заслонился правой рукой от огня, чтобы видеть, куда наступать, и почувствовал, как что-то упало под ноги.
«Похоже, всю дорогу что-то нёс, а сейчас разжал рукавицу, и эта штука выпала», — подумал я и остановился, чтобы разглядеть, что это такое, но нагнуться боялся.
«Что-то лёгкое, а иначе бы давно почувствовал и… И не знаю, что бы тогда сделал», — поразмыслил и, присмотревшись, увидел округлую, разрисованную квадратиками вещицу.
«Футбольный мяч», — решил я и пнул его валенком.
Мяч оказался корзинкой, которая напоминала большой лапоть. «За грибами ходил, — решил я. — И что, так заблудил, что до зимы обратной дороги не нашёл?»
В голове снова зашептал пропавший голос: «Иди, доченька, к костру. Там тебе дадут полное лукошко».
— Кто это шутит? — обратился я к голосу. — Выходи на свет божий.
Снова никто не ответил, а я сильно-то не настаивал, а то ишь, расхрабрился на словах, а внутри всё так и затряслось от страха.
Поплёлся к костру, а лукошко, на всякий случай, подобрал.
Чем ближе подходил к огню, тем больше замедлялся. Перед глазами открылась знакомая по сказкам картина: костёр до неба и двенадцать… Нет, не двенадцать, а побольше здоровенных мужиков, гревшихся вокруг. Все какие-то чересчур высокие, бородатые и стояли вокруг огня не гурьбой, а на равном друг от друга расстоянии.
«Греются или что другое делают? Так это не месяцы, а разбойники?.. Но голос нашёптывал, что нужно получить лукошко цветочков, а у меня и корзинка с собой. Так что, если спросят, зачем пришёл, скажу: за подснежниками».
Поворачивать обратно было уже поздно, да и куда идти в зимнюю ночь пусть и тепло одетым? Я медленно приблизился и уже хорошо мог различить силуэты фигур и даже лица, а они, наверняка, уже разглядели меня, но всё ещё стояли и взирали на пламя.
Стало заметно теплее. Я перестал беспокоиться о том, что могу простыть, и подумал: «Поздороваюсь с дядьками и попрошусь погреться. А лучше узнаю у них дорогу домой».
Так решил и приблизился. Разглядывать незнакомцев перестал загодя, чтобы, не дай Бог, не обидеть, как у-родинских хулиганов. Шагов за пять остановился и поздоровался.
— Здравствуйте, мужики.
И тут все мужики разом встрепенулись, будто пробудившись от сна, а стоявшие ко мне боком и спиной, обернулись. От такого я ещё больше перепугался и отступил несколько шагов назад. Ругал себя за невнимательность при просмотре сказки о месяцах-разбойниках и их мачехе-атаманше, потому что не запомнил, как нужно здороваться.
— Здравствуйте, барыня! — хором рявкнули бородачи могучими нечеловеческими голосами, и все, как один, отвесили низкий поклон, ещё и ручками его вежливо заполировали, сперва подняв до лица, а потом, уже в поклоне, коснулись земли.
— К-какая я вам барыня, — еле выдавил я из себя и продолжил пятиться, но обо что-то зацепился ногами и бухнулся на спину. — Я Александр. Из две… Из двенадцатой квартиры.
Только в последний момент передумал говорить правду. Скумекал: «Сказка сказкой, а тайну о посредниках и во сне нужно хранить».
«Точно. Сплю, — решил и встал на ноги, а первоначальный испуг мигом развеялся. — Дрыхну себе и вижу во сне сказку о месяцах, которые дали сиротке цветы, чтобы ту… Чтобы с той…» Хоть и запутался в рассуждениях, зато стало не так страшно. Осмелев от догадки, снова подошёл к мужикам и вежливо поинтересовался:
— Дяденьки, а я сейчас сплю и вижу вас во сне?
— Вы, барыня, точно не во сне, — ответил печальным голосом один из мужиков, а остальные всё так же стояли и смотрели в мою сторону, но мне чудилось, что, смотреть-то они смотрели, только вот выше меня и мимо.
«Они слепые, что ли?» — подумал я, а вслух сказал:
— Я не барыня, а простой мальчик. Только не помню, как сюда попал. Совсем ничего не помню. Не подскажете, где я сейчас? Это кубанский лес, или какой?
— Разговорчивая какая барыня, — зашептались между собой слепенькие, а потом мужик, который сказал, что не сплю, заговорил снова.
— Ты на себя давно смотрел, мальчик? Мы все видим, что ты в платье и платочке. Да и голос у тебя девчачий.
После таких слов я сконфузился и стал разглядывать себя, будто видел впервые. «Допустим, платок, как платок. Шерстяной. Правда, повязан уж больно мудрёно. Но детям зимой всегда такие платки повязывают, когда на улицу на мороз выводят. Вот только про юбку такого не скажешь, а юбка на мне имеется, ничего не попишешь. Так это чья-то шутка. Могли же опоить сказочным зельем, а потом нарядить в девчонку. И лукошко запросто могли в руку пристроить. И гадостей про подснежники наговорить.
…Узнаю, кто это сделал, все окна из рогатки вышибу».
Разозлился я на того, неведомого, который так подшутил, а заодно на себя за беспамятное в том участие.
— Дальше трунить будете или уже дорогу покажете? — спросил я, как можно спокойнее.
— И правда, Скефий, что он тут делает? — услышал я второй могучий голос.
— Учится быть самим собой и не бояться насмешек, — ответил мужик, который разговаривал со мной с самого начала.
— Всё равно завтра ничего не вспомнит, — послышался чей-то такой же дюжий, но женский голосище.
«Батюшки свят, — обомлел я. — Это точно не месяцы. Среди них тётки какие-то, а это не по правилам. И имя у мужика неправильное, не название месяца».
— И пусть. Зато в душе эти знания останутся, — заупрямился Скефий. — Сейчас поговорю с ним и отпущу. А вы запомните его как следует, и когда явится в гости, знайте, возможно, он наш головастик.
Меня так и затрясло от страха. «Сейчас со мной этот бугай беседовать будет, а он пострашнее у-родинских. И что я за головастик такой? Из меня что, лягушка вырастет? Или жаба? А потом поцелует какой-нибудь захудалый принц, и я в принцессу превращусь?.. Мамочка-а».
Я всхлипнул и заплакал горючими слезами. Так стало жалко себя, головастика, что, казалось, ничто на свете не сможет меня успокоить.
Все мужики и тётки потеряли ко мне всякий интерес и снова повернулись лицами к костру. Потом так же одновременно замерли и погрузились в оцепенение. Только Скефий стоял и не отворачивался от меня. Терпеливо ждал, когда перестану жалеть себя и смогу с ним пообщаться.
После того, как совсем успокоился и перестал всхлипывать, он заговорил:
— Ближе подойди и ничего не бойся. Это всё, как морок, а мы вовсе не такие, какими ты видишь. Только по-другому не можем людям на глаза показываться: не выдерживают их разумы.
Не доросли ещё люди, да и вряд ли дорастут, если не будет среди них головастых. Вот ты, к примеру, можешь таким стать, а можешь не стать. Как повезёт. Как мамка наша решит, так и будет. Шанс такой в тебе живёт, это правда, и помощница её это в тебе увидела.
Я стоял столбом. Вытаращил глаза от незнакомых чувств, и тоже, как и все вокруг, оцепенел. Стоял, слушал могучий голос Скефия и мало что понимал, зато перед глазами появились красочные картины, будто я сидел в кинотеатре на первом ряду, а все эти виды показывались для меня одного.