— Иди и ишши? Адресок напиши, — передразнил я деда.
— Запоминай, ирод. А как запомнишь, изыди с глаз, — Павел встал с табурета и начал топтаться по хате, не зная, куда идти, или соображая, что бы такого сказать.
— В каком он мире живёт? — задал я наводящий вопрос, подсказывая с чего начать инструктаж.
— В нашенский его заселили, чтобы пополам не распилили. Я его на поруки от скуки взял. Чтобы не содинаковили вместе с другими Каликами.
— И ты до сих пор молчал? Где же он пропадает?
— За церковью обитается, мясокомбинатскими харчами питается, — грустно пошутил дед.
— На мясокомбинате работает?
— Ещё как трудится, когда от пьянки пробудится, — невесело каламбурил Павел.
— Ты говорил, что он не пьёт, а другой, который не последний, а ещё один… Который где-то пропал, тот пьёт.
— Теперь он единственный. Другого с весов мировых долой. А этот… Я и все мои… Я хату на него отписал. И все хаты во всех мирах теперь на него оформлены. Присматривать за хозяйствами в дюжине миров он будет. Разумеешь, к чему веду? — нахмурился старый.
— К тётеньке доброй?
— И к ней, родимой, тоже. Он шефство над вами возьмёт, когда по твоей милости в страну дольменную отправлюсь, — заявил дед и изобразил заборный взгляд.
— Почему по моей?
— А по чьей же? Я тут дожидаюсь, покуда у тебя рожки с копытцами отрастут. А как бодаться научишься, так и засобираюсь в путь-дорожку. Это я про бычка, а ты, что удумал, ирод?
— А я про изыди. Так что с Каликой? Куда идти? Что говорить? — напомнил я о задании.
— А я… Нет, не передумал. Только логово его отыскать велю, а в контакт с врагом не вступать. Чтоб соблазна не было его жалеть-расспрашивать. И… Иди за церковь, а там прямо, покуда в улицу… Гутен… Морген… Гутеневскую, что ли. Вот память. Пока не упрёшься и не увидишь дичку.
Нет, дичка уже в его дворе, у Калики этого. В общем, как в Гутеневскую упрёшься, налево повернёшься, а там…
— Постучать три раза? Или то за бахчой? — ввернул я остроту, но дед остался серьёзным.
— Время будет, сыщи. Но не здоровайся, не высовывайся, не разговаривай. Таково моё последнее слово. Это я на счёт Калики, а не помирать собрался.
— Так ты хоть что-нибудь о них расскажешь? — решил я выведать хоть что-то пока дед снова не загрустил.
— Сказку могу рассказать. Но не буду. А в серьёз скажу: сам толком ничего не знаю. Слухи по Нюркам разные ходили, это правда. А вот что было, да с кем, не уточнял. Бабы, они завсегда трагедию из пальца высосут, даже если её на выстрел рядом нет. А тут была эта трагичная трагедия. Но за что их сгубили, никто не знает.
Я так думаю, даже последнейший не знает. Может, их каждого за свой грех приголубили? Набедокурили все, только каждый в своём огороде.
Нюрки и про яйца драконьи болтали, и про деньги драгоценные из будущего, и ещё о чём-то.
Ах, да. Про имя Божие. Якобы все они узнали имя Божие и затребовали от него чего-то несусветного. Только я так скажу: ерунда всё это. Если бы они Бога тронули, он их смёл бы единовременно, мы бы и пикнуть не успели.
У меня так и похолодело внутри, когда услышал об имени: «Конечно, имени Бога они не узнали, а вот имена миров и их мамки узнать могли. Может проболтались, а может, правда, что-то непомерное у них потребовали. Чур, меня!»
— Про какие яйца? — спросил я, решив сбежать подальше от пугавших фантазий.
— Драконьи. Где-то в молодых мирах надыбали, а после в наш принести хотели потехи ради. Вздор, — отмахнулся дед.
— А что такое, молодые миры?
— Которые у мамки последыши. Молодые они ещё, вот и полагаю, что по ним ещё зязябры мотаются.
— Какие зязябры, деда? Может динозавры?
— А я почём знаю, кто по земле болтался, покуда человеков не завелось? Зязябры они и есть. Или драконы. Драконы, знамо дело, благородней звучит, но и от них бы тут покою не было.
— А какие деньги из будущего?
— Ерунда это. Угодник сказывал, что в будущем никакие они не драгоценные, а как на вокзалах сейчас лампочками цифры временные вместо механических часов пишут, и в будущем у всех про деньги так написано на досках или на пластинках, а, может, ещё на чём. Наши теперешние там кое-где на барахолках пачками валяются никому не нужные, даже музеям. Полагаю, Калики их там сыскали и набрали, а тут хотели пристроить. Разбогатеть, значит. А по-нашему закону посредническому, как?
— Нельзя нам корыстью болеть. И дар наш посреднический в таких целях пользовать, — выговорил я, заученное наизусть, а у самого волосы на голове зашевелились.
«Вот оно как. В будущее, оказывается, не только заглянуть можно, но и кое-что оттуда с собой прихватить. И это не самое главное. Мне тоже можно будет мышкой помотаться и поглазеть на будущие хвосты. И Угодник тут, снова-здорово, всплыл. Живой, получается, дядька. По будущему бродит и узнаёт из книжек про нас прошлых. А когда узнает, что кто-то свихнулся от путешествий мирных и случайных, так сразу весточку отписывает. Чтобы вовремя спасли бедолагу и домой возвратили в целости».
— Алло, Москва. Прошу дозволение на приземление, — услышал я дедовский голос откуда-то издалека и вернулся на грешную землю.
«А ты, старый, проболтался. Ещё как проболтался. Нужно тебя, оказывается, заводить, как часики, и самому не рифмами баловаться, а слушать, — смекнул я и изобразил хитрый взгляд. — До заборного, конечно, не дотягивает, но пока и такой сойдёт».
— Что-то ещё узнать хотел, ну, да ладно. Пойду. А можно одиннадцатого с собой взять? — спросил я и спохватился, вдруг дед не разрешит.
— Он не фраер. А глаз его вам не отвести. Враз вычислит. Так что, нельзя, — запретил дед, как я и ожидал.
— Как это, не отвести? Он что, не человек?
— Он, как и вы вскоре, зенки свои в тринадцать лет отпер, когда на девиц не только глазами целиться начал, а ещё кое-чем. Так что, после того, вам больше никто и ни на что глаз не отведёт. И кушать всё большой ложкой начнёте. Вот тогда забегаете от нечисти, что нынче сокрытая мимо мотается, а вы ни ухом ни рылом.
Я в который раз изумился. «Вот так надул старого. Выудил сказочку. Впору домой бежать и под одеялом во всём разбираться. Чем дальше, тем больше дух захватывает. А ещё утром скучал, мол, ничего интересного не происходит. Получил? Распишись».
— Так что, вас не зря с малолетства приучают. Пять лет натаскивать будем, чтобы умом окрепли. Вы хоть и безбожное поколение, только нам от этого не легче. В жёлтый домишко чтоб тропку не протоптали, мы вас и пестуем. Помаленьку с миром ознакомляем, да с чудесами его, да с причудами.
…Ну что, наелся? Проваливай, да хорошенько переваривай. А то ишь, заскучали их благородии. А я вас ещё на берег Кубани не отправлял. Вот где чудес полон лес. Да беги уже!
Я и выскочил во двор, шатаясь, как контуженный взрывом боец. Вроде, целый снаружи, а вот внутри полный разгром.
Глава 25. Путешествие во времени
— Опять сон, — говорю себе, сообразив, что всё вокруг не взаправду. — Только почему не зима и не ночь? Я что, на берегу Кубани? Просился же к космическому костру, чтобы со Скефием пообщаться, а меня на бережок сослали. Знаю, что сплю и вижу сон. Знаю. Теперь такое часто случается. Особенно когда перенервничаю или что-то несусветное узнаю.
Что я здесь забыл? Опять самому узнавать? Без подсказок, без костра?.. А душу с собой позвать можно?.. Тоже нельзя? Ладно, брожу, куда вздумается, и гляжу, а вы чудите, что хотите.
Иду мимо Первого, потом Второго городского водохранилища с пляжами, которые рядом с Кубанью. День. Лето. Зелень. Никого. Что найти нужно, не знаю. Работа такая – ходить и смотреть. Думать о своём не запрещают, и то радость.
«Что вчера было, отчего я такой пожёванный?» — передумываю гулять и возвращаюсь к глади Второго водохранилища, чтобы глянуть на отражение.
Из воды, вместо отражения, таращится незнакомый пожилой мужик.
Не пугаюсь, но и не удивляюсь. Почему?
— Мужчина, вы кто? — спрашиваю у неправильного отражения.
Сразу вспоминаю ночь, костёр и снова задумываюсь: «Так ведь то братья миры вокруг мамки стояли. А из-за чего вспомнил?.. Точно. Они меня на смех подняли из-за неправильного обращения. Поэтому сейчас мужика не назвал мужиком.
Небритый какой-то дядька. Может это Калика? Точно не Угодник. Тому стареть запрещено.
Так, стоп. Почему запрещено? Откуда это в башке? Почему Угоднику нельзя быть старше возраста, в котором погиб? Разобраться нужно.
Так что он там, молчит? Мужик этот. Может, рукой ему помахать? А вот возьму и спрошу у него, куда мне сейчас идти».
— Дяденька вы по-русски понимаете?
«Заулыбался. Почему не разговаривает тогда?»
— Где чудеса, на которые меня поглазеть прислали?
«В сторону Кубани машет, а потом, показывает, нужно дальше по её берегу пройтись».
— Понятно. Спасибо. Я пошёл, а вы тут осторожнее плавайте.
«До слёз рассмеялся. Будто я что смешное сказал. Ладно, иду».
Выхожу на берег Кубани и снова задумываюсь: «Что он имел в виду, когда показывал, что нужно идти к берегу, а потом шагать по течению?
Почему-то вдоль берега леса нет. В жизни он есть, и местами непролазный, а во сне нет. Не удивляюсь, значит, так и задумано. Лес есть, только пару шагов от реки отступил».
— Это ты, лес, отшагнул от берега чтобы мне в воду не упасть?
«Молчит зараза. Не хочет с мелюзгой разговаривать. Спичками его попугать, что ли? Чтобы разговорился.
Вдруг ветками в речку смахнёт, а плаваю я неважно.
Или я во сне чемпион по плаванию?.. Рисковать не буду. Сейчас успокоиться должен, чтобы ничего не забыть. Пойду по бережку и посмотрю, куда приведёт».
Минуту топаю – ничего. Вторую шагаю – пусто.
Берег. Вода. Зелень.
— Где птицы? Где рыбы?.. Мух тоже не ждать?.. Хорошо. Без мух обойдусь. Ну хоть что-нибудь в этом сне водится? Зязябру хочу! — бесцеремонно требую у сна.
Кто-то невидимый хватает за ухо и разворачивает в другую сторону, а потом отпускает.